Врач пожал плечами.
— Станет известно через час. Если не умрет в течение этого часа, то заберете его через неделю.
— Он не умрет, — твердо сказал Илья и вложил десятидолларовую монету в ладонь врача.
Тот подбросил ее, поймал и небрежно опустил в карман фартука, откуда торчали блестящие рукоятки каких-то инструментов.
— Ничто так не способствует лечению, как хороший задаток, — сказал врач. — Действует почти как молитва. Вам придется изрядно помолиться за своего друга. Но, прежде чем идти в церковь, переоденьтесь. У вас вся одежда в крови.
* * *
Вернувшись в пролетку, Илья понял, почему доктор так быстро произвел осмотр раненого. Наверно, одним глазом он смотрел на Андрея, а другим на Василя.
А тот вжался в угол коляски, до сих пор не выпуская из рук обрез, и настороженно глядел в окошко на пролетающие за окном дома.
— Не жилец, — сказал он сквозь зубы.
— Что?
— Конец Андрюшке, вот что. И нам конец.
Илье хотелось отхлестать его по щекам, чтобы парень пришел в себя. Но передумал, увидев, что у обреза взведены курки.
Он открыл один саквояж, а второй бросил на колени Василю.
— Пересчитай, сколько там.
Деньги были упакованы в свертки, одни потолще, другие потоньше. Были и конверты, некоторые даже надписанные — «Салун Зильбера», «Моргенштерн», «Козловски»…
Поняв, что тут работы не на пять минут, Илья захлопнул саквояж. А Василь рылся в деньгах, запустив туда обе руки.
— Вот это да, — с трудом выговорил он, наконец. — Вот деньжищ-то…
Илья осторожно забрал обрез, лежавший на сиденье, спустил курки и вытащил патроны.
— Спасибо тебе, Василек, — сказал он, пряча дробовик в сумку. — Выручил. Если б не ты…
— Да мы все сделали, как надо, — обиженно протянул Василь. — Уперли стволы ему в спину. Он так спокойно чемоданы опускает на пол. И вдруг стреляет, гад. Смотрю, Андрюха падает. Думаю, как же так! Ах ты, думаю, сука! Да что ж ты натворил, сволочь! Как саданул ему промеж лопаток, он и улетел. Тут второй забегает. Я заховался у стеночки, и ему тоже — бац! И готово!
«Надо было меньше думать», — хотел сказать Илья. Но сейчас было не самое удобное время для поучений.
— На вокзале разбегаемся, — сказал он. — Ты едешь домой. Расскажешь, что случилось. Шли мимо «Черной Розы», там стрельба, Андрея ранило.
— А ты куда?
— Я спрячу деньги. Завтра встречаемся у Томека, в обед.
Василь прижал саквояж к животу:
— Давай этот я спрячу.
— Где? — усмехнулся Илья. — В дымоходе? В отхожем месте? Василек, очнись. Понимаю, ты не можешь оторваться от добычи. Но пока ты живешь среди своих, никто не должен видеть ни одной бумажки из этих сумок.
— Что? А моя доля?
— Получишь, не сомневайся. И она будет не меньше, чем моя…
Пролетка остановилась, и к ним заглянул Томас:
— Чего вы тут препираетесь? Приехали. Расходимся, как договаривались. И давайте живее. Мне еще работать всю ночь. Билли, когда расчет?
— Завтра в полдень, на нашей скамейке в Центральном парке.
— Ясно. Будь здоров, друг, — он пожал руку Василю. — Приятно было с тобой поработать.
Они пересыпали все деньги в сумку с оружием.
— Как ты понесешь такую тяжесть? — беспокоился Василь. — Давай я тебя провожу. А если нападут какие-нибудь гады?
— Есть чем отбиться, — Илья достал из кармана несколько монет. — Вот тебе на дорогу. Доберешься до дому, выпей немного и завались спать. Пусть думают, что ты пьяный.
— Илюха, ты что? — Василь недоуменно смотрел на него. — У тебя мешок денег, а ты даешь мне какие-то гроши из собственного кармана?
— Это пока еще не наши деньги.
— Да ладно тебе!
Илья положил руку ему на плечо и с силой сжал, как будто так Василь лучше бы его понял:
— У тебя еще горячка не прошла. Но скоро пройдет. И ты поймешь, что это значит — убить четверых. На наших деньгах слишком много крови. И если у тебя найдут хотя бы долларовую бумажку — все, виселица. Четыре убийства не прощают. Ты готов сунуть голову в петлю? Лично я еще собираюсь пожить.
— Но… — хохол растерянно моргал, не отрывая взгляда от сумки. — Но… Но мы же… Разве четверых? Ну да, четверых…
— А увидишь Грицка, прикажи ему молчать, — добавил Илья жестко. — Не то будет пятым.
* * *
Что-то случилось, как только он остался один. Азарт схватки, радость победы, ликование от того, что остался жив — все эти чувства схлынули, и теперь Илья ощущал только одно — страшную головную боль.
В подворотне он, как мог, очистил костюм от капель крови. Впрочем, они и не были заметны на темно-синем сукне. Однако ему все время казалось, что на него оглядываются. Он несколько раз проверился, косясь в витрины. Нет, показалось.
Стоя на верхней палубе парома, он держал сумку на перилах. Если бы к нему подошел полицейский, сумка упала бы за борт. И ему было бы нетрудно изобразить отчаяние. Ай-яй-яй, какое горе! И все бы рядом сочувствовали, хотя нет — большинство бы злорадствовало.
Он не сел в поезд, как обычно — ехать надо было всего лишь один перегон, каких-то три мили, и он прошел это расстояние пешком. Потому что в поезде не выбросишь сумку за борт. А полицейские иногда ходят по вагонам.
Правда, они и по дорогам иногда ходят. Но в этот раз обошлось. Сумка била его по ногам, и он то и дело останавливался, меняя руку. Он взмок, но не от тяжести, а от страха. И только увидев за поворотом знакомый голубой заборчик виллы Салливана, Илья вдруг ощутил, какой тяжелой была сумка.
«Своя ноша не тянет? Не своя, в том-то и дело», — подумал он, прибавляя шаг.
Хуан вышел ему навстречу:
— Кармелита сказала, что ты сегодня приедешь. Зато я первым тебя увидел. Давай помогу.
— Спасибо, я сам.
— Что у тебя там? Опять гвозди?
— Сам не знаю. Попросили передать капитану.
— Он тоже приедет? Кармелита ничего не говорила. Билли, постой, ты где так испачкался? — Хуан отряхнул его сзади и недоуменно уставился на руку. — Что-то липкое, вроде патоки. Столько пыли собрал! Костюм совсем новый, так жалко…
Илья остановился возле сарая, в котором хранились рыбацкие снасти.
— Сумку оставим здесь, — решил он. И, подумав, добавил: — И меня оставим здесь. У тебя есть какая-нибудь выпивка?
— Что? — изумился мексиканец.
— Виски. Или джин. Или спирт.
— Ну, у Кармелиты где-то есть…
— Принеси бутылку. Быстрее, Хуан, быстрее…
Он сел на сумку и обхватил руками голову, которая, казалось, сейчас разорвется от боли.
Наверно, Хуану пришлось вплавь пересечь Ист-Ривер и обойти все магазины Манхэттена в поисках этой бутылки. Илья вырвал ее из рук мексиканца и жадно отпил из горлышка.
— Что за дрянь! Спасибо, амиго. А теперь оставь меня здесь.
— Билли, ты не в себе, — мексиканец потрепал его по плечу. — Не надо тебе тут оставаться. Дети могут увидеть. Пойдем со мной.
Илья прислушался к тому, что творилось у него в голове. Там все еще несся курьерский поезд, однако новый глоток виски заменил железные колеса на резиновые. Еще глоток — и поезд умчался, а голову заполнил шум прибоя.
— Пойдем? Куда?
— В лодку. Я там иногда прячусь, когда Кармелита пилит меня слишком усердно, — Хуан приподнял Илью и потянулся к сумке.
— Не трогай!
Он с трудом оторвал сумку от земли и пошел рядом с мексиканцем, который то и дело норовил толкнуть его плечом.
— Ты чего толкаешься?
— Это не я, это ты кренделя выписываешь, — мягко смеялся Хуан, ведя его к причалу.
Лодка стояла на песке, слегка накренившись. Илья перебросил сумку через борт и забрался в тесную каюту.
— Амиго, мне надо немного поспать, — сказал он, не чувствуя собственных губ. — Когда приедет хозяин, не веди его сюда. Сначала разбуди меня. Если я не проснусь, облей водой.
— Ничего не понимаю, что ты там говоришь, — вздохнул мексиканец. — Ты ложись, ложись. Проспаться тебе надо. Утром принесу тебе кислого молока. Потом куриный бульон — и все будет хорошо.
