— Ну, это угадать нетрудно, — засмеялся Илья. — У вас одни мальчишки…

— Да, — продолжал Хуан, — и когда тебя привезли сюда, я боялся, что ты умрешь, такой ты был страшный на вид. А Кармелита сказала: «Этот белый мальчик еще будет бросать тебя на песок, как игрушку». Ну, видишь? Все сошлось. А угадать, когда приедет хозяин — это для нее и вовсе пустяк.

«А не спросить ли у Кармелиты, зачем капитан привез меня сюда? — подумал Илья. — Какая ему выгода прятать беглого преступника? Все мои деньги из тайника он отдал мне, Сверчка забрал в свою семью — что за благотворительность? Полицейские так не поступают».

Он обтер кисть и отошел в сторону, оглядывая перила из-под руки. Ярко-зеленая краска блестела, радуя глаз.

— До чего же я люблю малярное дело, — сказал Хуан, становясь рядом с ним.

— Это заметно. У тебя даже нос в краске.

— Я о том, что люблю такую работу, после которой жизнь становится немного лучше. Вот, пока мы с тобой не взялись за причал, сюда даже страшновато было подниматься. Ему лет сто или двести…

— Скажешь тоже. Двести лет назад тут бегали дикие индейцы с копьями и луками.

— Ну, все равно, и причал, и усадьба — все тут очень старое. Тут жили всякие богачи. Теперь вот — мы с тобой живем. Забавно, да?

— Ну, я-то здесь недолго задержусь, — сказал Илья.

Он пожалел, что проговорился, потому что Хуан мог обидеться. Да, жить на вилле было, наверно, лучше, чем в городе. Но без города он уже не мог.

Салливан и в самом деле приехал как раз к обеду. Поев, переоделся в рабочую одежду и полез с Ильей на чердак, латать зазоры в черепичной крыше.

— Почему вы все делаете сами? — спросил Илья. — Можно пригласить кровельщиков, они как раз работают на другом конце бухты, у Сандерсов.

— Не хочу, чтобы все узнали, какая у меня дырявая крыша, — сказал капитан, замешивая раствор. — Издалека-то домик смотрится просто как замок. Но ты и сам знаешь, какой он гнилой. Вот и пускай Сандерсы на него издалека любуются и завидуют. Подсыпь-ка еще песку.

— Вовсе даже не гнилой ваш дом. Отличный дом, можно сказать.

— Тебе тут нравится? Можешь оставаться, сколько пожелаешь.

— Честно говоря…

— Что, надоела сельская жизнь? — усмехнулся Салливан.

— Немного.

— Что же, ты окреп, дырки заросли, можешь возвращаться домой. Только стоит ли? — Он подхватил раствор мастерком и ловко припечатал его к оголенному стыку между черепичными плитками. — Дома все начнется сначала. Тюрьма, следствие, суд… На твоем месте я бы не торопился на Манхэттен.

— Но не могу же я прятаться у вас всю жизнь!

— Зачем же прятаться? Можно начать все заново. Пока молодой, это несложно.

— Советуете мне уехать куда-нибудь?

Салливан поскреб между плитками, отдирая остатки старого раствора, и попросил:

— Добавь немного извести. Уехать? В таких случаях люди обычно бегут на Запад. Но я бы хотел, чтоб ты остался. Есть у меня знакомый в Бруклине, у него как раз освободилась комната. Поживешь у него. Ты мне нужен здесь.

— Я нужен? Зачем?

— Ты же из России, так? Рой Сильвер все про тебя рассказал. И про твоих родителей тоже. Это очень хорошо, что они живут в Ист-Сайде, а не в Бруклине. Ты сможешь иногда навещать их, но первое время тебе придется держаться подальше от Манхэттена. Ты помешивай раствор-то, помешивай, не забывай.

Илья принялся с удвоенной энергией орудовать деревянной лопаткой в бадье с раствором. Мысль о том, что он сможет вернуться — пусть и в Бруклин — придала ему сил.

Он ждал продолжения, но Салливан, казалось, забыл о нем, кропотливо затирая новый стык.

— А почему вы спросили, откуда я?

— Я ничего не спрашивал. — Капитан погладил шов пальцем и удовлетворенно хмыкнул. — Я и так знаю. Это хорошо, что ты из России. Мне как раз нужен свой человек в русском районе.

— Разве русские живут в Бруклине? Там, я слышал, одни ирландцы да немцы.

— Верно. Немцы будут думать, что ты ирландец, а для ирландцев ты будешь немцем. А Француз будет думать, что ты удрал на Запад. И Сильвер тоже. Напиши родителям пару строк. Мы сделаем так, что твое письмо отправят из Огайо, со станции. А ты напиши, что едешь в Техас. Или еще дальше, на индейские территории. Родители покажут письмо следователю, и все успокоятся. Никто и не подумает искать тебя в Бруклине. А в русские районы ты станешь приезжать каждый день. Понимаю, что это трудно. Но я ведь тоже каждый день езжу на службу. Вот и ты будешь ездить. Как на службу.

Салливан глянул на него, ожидая ответа. Но Илья молчал, сосредоточенно помешивая раствор. Работать на полицию? Стать стукачом? Да к тому же, стучать на собственных земляков? Не слишком ли высокая цена только за то, чтобы остаться в живых?

— Что скажешь, Билли?

— Вы меня спасли, капитан. Я ваш должник. Наверно, я не имею права отказываться от вашего предложения… Но что я там должен делать, среди русских?

— Сынок, не волнуйся. Я не заставлю тебя делать ничего такого, о чем ты не смог бы рассказать своим детям. — Салливан тщательно зачистил мастерок и обтер его краем фартука. — Ты займешься тем же самым, чем занимался на пирсах Сильвера. Сколотишь шайку. Будешь защищать земляков от соседей. А соседи там боевые. Итальянцы. Чуть что, хватаются за камни, начинают швыряться. А если доходит до серьезного разговора, зовут «волков». Это банда такая, «волки». Тот, кто переходит им дорогу, обычно пропадает на несколько дней. А потом всплывает. С отрезанным языком — чтобы и на том свете не выдал своих убийц. Вот такой там район.

— Звучит заманчиво, — сказал Илья.

— Я знал, что тебе понравится, — кивнул Салливан и отобрал у него бадейку с раствором. — Давай теперь ты замазывай стыки, у меня руки затекли. Ты мастерком-то умеешь пользоваться?

— Смотря для чего, — ответил он, пробуя лезвие ногтем.

Русские мужики, ехавшие в Америку, чтобы заработать на кусок земли в России, очень быстро забывали, зачем приехали.

Они жадно кидались на первую предложенную работу, боясь, что их опередят другие эмигранты, и устраивались чернорабочими на фабриках или подсобниками на стройках. Не тратили они время и на то, чтобы подыскать более-менее приличное жилье. Селились по десять человек в двух комнатках, спали кучей на одном лежаке, да и то по очереди.

Хорошо еще, что многие работали по ночам. Возвращаясь на рассвете, они сгоняли с топчана тех, кого уже будил заводской гудок, и забирались в еще теплое тряпье, заменявшее им постель. Отоспавшись, почти все отправлялись по кабакам, которые в этом районе красовались через каждые десять шагов. Те же, у кого не было денег на выпивку, оставались дома и до ночи резались в карты.

При этом никто из них не согласился бы вернуться в Россию. Здесь они получали гораздо больше за свой труд. Если платить за квартиру в складчину, выходило меньше доллара в неделю, а самая низкая зарплата — три с полтиной. Есть на что погулять после работы. И ходить не в домотканой дерюге, а в чистом городском платье, и в лавках есть все, что душа пожелает.

Нет, жить тут можно. И можно, и нужно. Правда, деньги текут, как вода сквозь пальцы, никак не накопить. Да и зачем? Чтобы вернуться, заплатив огромные штрафы за незаконный переход границы? Ну, вернулся, ну, купил пару десятин земли, заросшей чертополохом — а что дальше? Гробиться на ней от зари до зари, считать каждую копейку, да еще и в ножки кланяться каждому начальнику?

Здесь, в Америке, они понемногу и забыли, что в мире есть такой зверь — начальство. Здесь над каждым из них стояли только двое — работодатель и домовладелец. И все. Никого иного русские иммигранты не боялись.

Они не боялись полиции, потому что никогда с ней не сталкивались. По этой же причине у них не было страха перед бандитами — тем нечем было поживиться в русских кварталах.

Первое время Илья терялся в догадках — что ему тут делать? Он исправно приезжал сюда, в Десятый округ, ходил по кабакам, завязывал знакомства, но нигде не слышал жалоб на притеснения. Об итальянцах здесь и ведать не ведали. Для русских все соседи, даже басурмане-турки, были просто американцами, и никто не отличал ирландцев от немцев. Более того, в «русских» кварталах русскими считались минские, виленские, одесские евреи, хохлы и белорусы, и даже пан Томек, владелец маленького салуна, называл себя русским поляком.