Рана и кровь на щеке только подчеркивали ее красоту, показывали, какая она хрупкая, как ее следовало беречь. Джулия была красавицей, хотя Бобби понимал, что его глаза находят в ней куда больше достоинств, чем любые другие, и его это вполне устраивало, потому что именно этими глазами он мог смотреть на нее. Ее каштановые волосы оставались густыми и пышными, пусть влажный ночной воздух и старался лишить их привычной пышности. Широко посаженные глаза цвета молочного шоколада, гладкая загорелая кожа цвета кофейного мороженого, чувственный рот, для него всегда сладкий на вкус… Когда он наблюдал за ней, занятой своими мыслями и не замечающей его пристального взгляда, когда находился вдали от нее и мог видеть только мысленным взором, он всегда сравнивал ее с чем-то съедобным: шоколадом, кофе, мороженым, сахаром, маслом. Его это забавляло, но при этом он знал, чем объясняются такие сравнения: она напоминала ему еду, потому что поддерживала в нем жизнь даже больше, чем еда.

Возникшая суета у входа в здание «Декодайн», в шестидесяти футах от них, привлекла внимание сначала Джулии, потом Бобби. Кто-то из спецназовцев вышел из дверей и что-то сказал полицейским. Через несколько мгновений один из них помахал рукой Джулии и Бобби, предлагая им подойти.

– Они нашли Расмуссена, – сообщил он им, когда они поднялись по ступенькам, ведущим к двери. – Вы хотели повидаться с ним, убедиться, те ли при нем дискеты?

– Да, – кивнул Бобби.

– Несомненно, – добавила Джулия хрипловатым голосом, в котором, однако, не было никакой сексуальности, одна суровость.

Оглядываясь по сторонам, опасаясь появления ночного полицейского патруля, Фрэнк Поллард вытаскивал пачки денег из дорожной сумки и раскладывал на переднем сиденье. Насчитал пятнадцать пачек с двадцатками и одиннадцать – с сотенными. Поскольку каждая пачка, судя по толщине, состояла из сотни купюр, получалось, что в сумке лежало сто сорок тысяч долларов. Он понятия не имел, откуда взялись эти деньги и принадлежат ли они ему.

В первом из двух маленьких отделений на молнии его ждал еще один сюрприз: бумажник, в котором не было ни денег, ни кредитных карточек, но зато лежали два важных идентификационных документа, карточка социального страхования и водительское удостоверение, выданное в штате Калифорния. Обнаружился в бумажнике и паспорт гражданина США. На фотографиях в паспорте и на водительском удостоверении был изображен один и тот же мужчина: возраст тридцать с небольшим, каштановые волосы, круглое лицо, большие уши, карие глаза, легкий на улыбку, ямочки на щеках. Осознав, что забыл, как выглядит, Фрэнк наклонил зеркало заднего обзора, увидел, что его лицо соответствует фотографиям паспорта и водительского удостоверения. Смущало другое… паспорт и водительское удостоверение выдали Джеймсу Роуману, не Фрэнку Полларду.

Он расстегнул молнию второго отделения, нашел там карточку социального страхования, водительское удостоверение, выданное в штате Калифорния, и паспорт. Все на имя Джорджа Фарриса. Но с фотографиями Фрэнка.

Джеймс Роуман, это имя и фамилия ничего ему не говорили.

Как и Джордж Фаррис.

Впрочем, и Фрэнк Поллард, коим он себя полагал, был всего лишь именем и фамилией, потому что он не мог вспомнить прошлое этого человека.

– Так в какую же, черт побери, историю я вляпался? – спросил он вслух. Ему требовалось услышать собственный голос, чтобы убедить себя, что он не призрак, отказывающийся покинуть этот мир после того, как смерть оборвала существование его физического тела.

Туман сгущался, отсекая окружающую его ночь, и Фрэнк особенно остро ощутил свое одиночество. Он не знал, к кому обратиться, где найти убежище, обрести безопасность. Человек без прошлого, конечно же, был и человеком без будущего.

Когда Бобби и Джулия в сопровождении одного из полицейских, Макграта, вышли из лифта на третьем этаже, Джулия сразу увидела Тома Расмуссена, сидящего на серых виниловых плитках пола, привалившись спиной к стене. Запястья его стягивали наручники, лодыжки – ножные кандалы. Он дулся. Расмуссен пытался украсть программное обеспечение стоимостью в десятки, если не в сотни миллионов долларов, из окна кабинета Джорджа Акройда он хладнокровно отдал приказ убить Бобби, но сейчас дулся, как ребенок, потому что его поймали. Лицо сморщилось, нижняя губа оттопырилась, желтовато-карие глаза влажно блестели, словно он мог расплакаться, если бы кто-то сказал ему грубое слово. От одного его вида Джулия пришла в ярость. Ей ужасно хотелось пнуть его в лицо, чтобы выбитые зубы оказались в желудке и он смог еще раз пережевать ужин.

Коп нашел его в чулане-кладовой. Он пытался укрыться за ящиками, выстроив из них стенку перед дверью. Вероятно, он так и остался бы у окна Акройда, наблюдая за расстрелом «доджа», и появление Джулии на «тойоте» стало для него неприятным сюрпризом. Она приехала на стоянку «Декодайн» прошлым днем, задолго до наступления темноты, припарковалась в дальнем конце, в тени деревьев, где никто не обратил на нее внимания. Вместо того чтобы пуститься в бегство в тот самый момент, когда Джулия переехала первого бандита, Расмуссен остался на месте, не в силах оторваться от захватывающего дух зрелища. А потом услышал сирены и понял, что его единственный шанс – спрятаться, в надежде, что обыск будет проведен небрежно и копы решат, что он успел покинуть здание до их приезда. В мире компьютеров Расмуссен был гением, но в реальном мире, где иной раз на принятие решения отпускались доли секунды, сплоховал.

Двое вооруженных до зубов копов стерегли его. Но поскольку он сидел, сжавшись в комок, дрожал всем телом и едва не плакал, выглядели они довольно-таки нелепо, в бронежилетах, с автоматами в руках, злобно щурясь от яркого флуоресцентного света.

Одного из них Джулия знала. Сэмпсон Гарфусс служил с ней в управлении шерифа до того, как перешел в спецназ. Собственно, там ему было самое место, здоровенному, высокому, широкоплечему. В руке он держал коробочку с четырьмя дискетами. Показал их Джулии.

– Он пришел за этим?

– Возможно. – Она взяла у него коробочку. Потом дискеты перекочевали к Бобби.

– Мне нужно спуститься на один этаж, – сказал он, – в кабинет Акройда, включить компьютер, вставить дискеты в дисковод и посмотреть, что на них.

– Валяй, – ответил Сэмпсон.

– Тебе придется сопроводить меня. – Бобби повернулся к Макграту, который вместе с ними поднялся на третий этаж. – Наблюдать за мной, следить, чтобы я только просмотрел дискеты, ничего с них не стирал, ничего на них не копировал. – Он указал на Расмуссена. – А не то эта крыса скажет, что дискеты были пустыми, а я подставил его, что-то на них скопировав.

Когда Бобби и Макграт вошли в кабину одного из лифтов, чтобы спуститься на второй этаж, Джулия присела на корточки перед Расмуссеном:

– Ты знаешь, кто я?

Расмуссен смотрел на нее и молчал.

– Я – жена Бобби Дакоты. Бобби находился в фургоне, который расстреляли твои головорезы. Ты пытался убить моего Бобби.

Он опустил голову, уставился на скованные наручниками запястья.

– Ты знаешь, что́ мне хочется с тобой сделать? – Она протянула руку к его лицу, пошевелила пальцами с ухоженными, покрытыми лаком ногтями. – Для начала схватить тебя за шею, прижать голову к стене и вонзить парочку этих острых ногтей тебе в глаза глубоко-глубоко, чтобы они достали до твоего гребаного мозга, а потом повертеть их там, чтобы ты уже больше никогда не смог придумать что-либо такое же гнусное.

– Господи, – выдохнул напарник Сэмпсона, Бурдок, тоже здоровяк, но уступающий габаритами Гарфуссу.

– У него так завернуты мозги, что тюремный психиатр все равно ему не поможет, – добавила она.

– Только без глупостей, Джулия, – предупредил ее Сэмпсон.

Расмуссен на мгновение встретился с ней взглядом, чтобы понять, какая ее распирает ярость, и, конечно же, перепугался. Лицо его побледнело как полотно.