Присущие ему способности не оказывали воздействия на живых существ. Он не мог парализовать свою добычу телекинетической энергией, которую излучали его руки. Не мог притягивать их к себе, сзывать. Только пугал, заставляя покинуть убежище. Он мог вырвать с корнем любое дерево, мог вскинуть в воздух кучу камней и земли, но ему бы не удалось, используя только энергию мозга, заставить шевельнуться хоть один мышиный волосок. Он не знал, чем вызвано такое ограничение. Виолет и Вербина не обладали такими же впечатляющими способностями, как он, зато могли воздействовать на живых существ, маленьких животных, таких как кошки. Растения подчинялись воле Конфетки, иногда насекомые, но существа с разумом – нет, пусть даже с таким слабеньким разумом, как у мышки.

Опустившись на колени меж серебристых деревьев, Конфетка оказался в такой тьме, что не различал мышку, лишь видел чуть поблескивающие глаза. Он поднес зажатого в кулаке грызуна ко рту.

Мышка в ужасе пискнула.

Конфетка откусил ей голову, выплюнул, торопливо прижался губами к шее. Кровь сладкая, но как же ее было мало!

Он отбросил грызуна и вновь вытянул руки перед собой, ладонями вперед, с растопыренными пальцами. На этот раз руки засияли насыщенным сапфировым цветом. И хотя светились они не больше двух секунд, эффект воздействия заметно возрос. Земля заходила ходуном, деревья затрясло, вьюны болтало из стороны в сторону, листья громко зашуршали, голыши отрывало от земли и подбрасывало в воздух, камни побольше покатились, сталкиваясь друг с другом. Пучки травы выдирало с корнем и зашвыривало в ночь. Кучи сухой листвы словно взрывались изнутри, сами листья разлетались в разные стороны. И причиной тому был не ветер, никакого ветра не было и в помине, а сапфировое сияние и сопровождавшие его вибрации.

Все живое повылезало из своих убежищ, и некоторые зверьки побежали на него. Другие – в противоположную сторону. И не потому, что кто-то из них учуял Конфетку, а кто-то нет. То ли они вообще не улавливали его запаха, то ли пах он так же, как все они, не было в этом запахе ничего человеческого, и в панике они не понимали, что он – хищник.

Он видел их лишь как что-то темное и бесформенное, они пробегали мимо, словно тени, отбрасываемые вращающейся лампой. Но он их также чувствовал благодаря своему психическому дару. Койоты пробегали мимо, до смерти перепуганный енот проскочил впритирку к его левой ноге. С этими он связываться не стал, не хотел, чтобы его подрали когтями или укусили. Дважды мимо проскакивали полевые мыши, но такая мелочовка его не интересовала, хотелось добыть что-то более крупное, с большим количеством крови.

Он попытался ухватить белку, промахнулся, но уже в следующее мгновение схватил зайца за задние лапы. Заяц заверещал. Начал размахивать менее опасными передними. Но Конфетка перехватил их второй рукой, и заяц перестал дергаться, парализованный страхом.

Конфетка поднял его к лицу.

Заяц пах пылью и мускусом.

Красные глаза поблескивали от ужаса.

Конфетка слышал, как колотится заячье сердце.

Он вонзил зубы в шею. Шерсть, шкура, мышцы сопротивлялись, но кровь потекла.

Заяц задергался не в попытке вырваться, но словно выражая смирение со своей судьбой. Дергался медленно, будто показывая, что чуть ли не радуется грядущей смерти. За долгие годы Конфетка многократно сталкивался с таким поведением маленьких зверьков, особенно зайцев, и всегда приходил в восторг, потому что видел в этом признание своей силы, ощущал себя настоящим хищником, таким же, как лиса или волк.

Дерганье прекратилось, заяц обмяк в его руках. Он еще был жив, но от потери крови впал в состояние, напоминающее транс, и не чувствовал боли. Таким образом Бог проявлял свое милосердие к мелкой живности.

Конфетка еще раз впился зубами в шею, уже глубже, высасывая последние остатки крови, хотел выпить ее всю, до последней капли.

Где-то далеко, в другом каньоне, завыл койот. К нему присоединилась вся стая. Они выли и выли, то громче, то тише, то ли понимая, что в эту ночь охотники не только они, то ли почувствовав запах свежей крови.

Конфетка тем временем отбросил заячий трупик.

Но жажда так и осталась неутоленной. И чтобы напиться вволю, требовалось поймать еще многих зайцев и белок.

Он поднялся и двинулся вглубь каньона, где живность не потревожило сапфировое сияние. Добычи в каньоне хватало. До восхода солнца оставалось еще много времени.

Может, сказывался понедельник. Может, ухудшению настроения способствовали затянувшие небо низкие облака, грозившие в любую минуту разразиться дождем. А может, причину следовало искать в событиях той бурной ночи около здания компании «Декодайн». Прошло-то лишь четыре дня, и воспоминания оставались слишком уж свежими. Но как бы то ни было, Джулии не хотелось браться за дело этого Фрэнка Полларда. Если уж на то пошло, и за любое другое – тоже. Они продолжали работать по нескольким долгосрочным контрактам, связанным с обеспечением безопасности. С этими фирмами-заказчиками они сотрудничали уже много лет, и она не испытывала ни малейшего желания влезать во что-то новое. На данный момент ей вполне хватало того, что было знакомо и привычно. Значительная часть работы, которую они выполняли, таила в себе не больше риска, чем поход в супермаркет за пакетом молока, хотя потенциально опасность являлась составной частью любого контракта. Однако определить степень опасности нового заказа не представлялось возможным. Даже если бы какая-нибудь старушка божий одуванчик пришла к ним утром этого понедельника с просьбой найти потерявшегося кота, Джулия, возможно, сочла бы, что искать этого кота так же опасно, как и вооруженного топором психопата. В это утро нервы Джулии напоминали натянутые струны. Если бы им не улыбнулась удача, Бобби уже четыре дня пребывал бы в другом мире.

Сидя на стуле за массивным, из металла и пластика столом, чуть наклонившись вперед, Джулия изучала Полларда. Он никак не желал встретиться с ней взглядом, и вот эта увертливость только усиливала ее подозрения, несмотря на его вроде бы совершенно безобидную (или она только казалась такой?) внешность.

Ему бы очень подошло имя какого-нибудь комика из Лас-Вегаса – Шеки, Бадди, что-то в этом роде. Лет тридцати с небольшим, при росте пять футов и десять дюймов, он весил фунтов сто восемьдесят. На тридцать больше, чем следовало. Однако именно лицо послужило бы ему пропуском в мир комедии. Если не считать нескольких странных царапин, которые уже практически зажили, лицо было на удивление открытое, доброе, круглое. С глубокими ямочками и румянцем на щеках, словно большую часть жизни он простоял на арктическом ветру. Нос тоже отливал красным, но не из-за пристрастия к спиртному: его несколько раз ломали. И все равно выглядел нос смешно, а не страшно, не превращал его обладателя в бандита.

Поникнув плечами, Поллард сидел на одном из кожано-хромированных стульев с подлокотниками перед столом Джулии. Говорил мягким, приятным, мелодичным голосом.

– Мне нужна помощь. Я не знаю, куда еще обратиться.

Несмотря на внешность комика, выглядел он мрачным. И в голосе, при всей мягкости и мелодичности, слышались отчаяние и усталость. Одной рукой он периодически вытирал лицо, словно смахивал паутину, а потом в недоумении смотрел на ладонь. Словно не понимая, почему на ней ничего нет.

Тыльные стороны обеих кистей покрывали царапины, две-три из которых чуть вздулись и воспалились.

– Но, откровенно говоря, – продолжил он, – я понимаю, что обращение за помощью к частным детективам выглядит нелепо, словно это не реальная жизнь, а телесериал.

– У меня изжога, следовательно, это реальная жизнь, – подал голос Бобби. Он стоял у одного из больших окон шестого этажа, выходящих на затянутый туманом океан и соседние здания «Острова моды», торгового центра в Ньюпорт-Бич, примыкавшего к административному корпусу, в котором частное детективное агентство «Дакота-и-Дакота» занимало семь комнат. Он отвернулся от окна, прислонился к подоконнику, достал из кармана пиджака упаковку «Ролэйдс»[12]