– Зачем? Может быть, это самый вкусный из моих рецептов, а ты так и не испробуешь его. – Скит улыбнулся и нежно ущипнул Дасти за щеку. – Только не ты. Ты не такой, как я.

Мазервелл вышел из дома со вторым матрасом от другой двуспальной кровати и положил его вплотную к первому.

– Какая глупость, – сказал Скит, указав пальцем с высоты на матрасы. – Я просто прыгну с другой стороны.

– Послушай, ты же не собираешься разбить башку о дорожку Соренсона? – твердо сказал Дасти.

– Им до этого не будет дела. Они находятся в Париже.

– В Лондоне.

– Все равно.

– Им будет еще какое дело. Они мочой изойдут.

Мигая своими мутными глазами, Скит поинтересовался:

– И что, они на самом деле будут волноваться или так, для проформы?

Мазервелл внизу спорил с охранником. Дасти слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Скит все так же держал руку на плече Дасти.

– Тебе холодно.

– Нет, – возразил Дасти, – со мной все в порядке.

– Ты дрожишь.

– Это не от холода, просто мне страшно.

– Тебе? – Скит от недоверия попытался сфокусировать косые глаза. – Страшно? И чего же ты боишься?

– Высоты.

Мазервелл и охранник направились в дом. Сверху казалось, что Мазервелл обхватил парня рукой за спину под плечами, как будто пытался приподнять его над землей и поскорее унести прочь.

– Высоты? – Скит продолжал таращиться на него. – Да ты же всякий раз, когда нужно красить крышу, хочешь делать это сам.

– А при этом у меня все кишки сводит.

– Слушай, кончай шутить. Ты ничего не боишься.

– Нет, боюсь.

– Только не ты.

– Я.

– Нет, не ты! – выкрикнул Скит с неожиданной яростью.

– Именно я.

В том состоянии, в котором пребывал сейчас Скит, его настроения могли мгновенно меняться от расслабленной удовлетворенности к крайнему неудовольствию. Он отдернул руку от плеча Дасти, обхватил себя за плечи и принялся медленно раскачиваться взад-вперед на узком насесте, образованном всего-навсего одним коньковым рядом черепицы. Его голос был исполнен муки, как если бы Дасти не просто сознался в боязни высоты, а объявил бы, что его тело изъедено смертельным раком: «Не ты, не ты, не ты, не ты…»

В таком состоянии Скит мог бы с пользой проглотить несколько ложек приязненного отношения. Но если бы он решил, что с ним нянчатся, то мог стать угрюмым, неприступным, даже враждебным. В обычных условиях это просто раздражало, но на высоте в сорок футов над мощенной камнем площадкой могло оказаться очень опасным. Вообще-то он лучше реагировал на сдержанную приязнь, юмор и холодную правду.

Дасти решил прервать это бесконечное «не ты», которое уже начало превращаться в песню.

– Ты такой кретин, – сказал он.

– Это ты кретин.

– Ничего подобного. Кретин – ты.

– Это ты самый настоящий, натуральнейший кретин, – убежденно заявил Скит.

Дасти помотал головой.

– Нет, я – психологический прогерик.

– Кто-кто?

– Слово «психологический» означает нечто, связанное с сознанием или влияющее на него. А прогерик – это кто-то, страдающий прогерией, врожденной ненормальностью, выражающейся в том, что человек преждевременно и быстро стареет. Прогерики уже в детстве кажутся стариками.

Скит понимающе качнул головой:

– Эй, да ведь я же видел историю об этом в «Шестидесяти минутах».

– Так вот, психологический прогерик – это тот, кто даже еще ребенком мысленно стар. Психологический прогерик. Мой папаша частенько называл меня так. Иногда он сокращал это прозвище – ПП. Он говорил: «Мой маленький пи-пи». «Как сегодня поживает мой маленький пи-пи?» Или же: «Маленький пи-пи, раз ты не хочешь смотреть, как я выпью еще немного виски, то почему бы тебе не выволочь свою задницу в сад и не поиграть там немного со спичками?»

Гнев и мучительное состояние оставили Скита так же внезапно, как и овладели им. Теперь в его голосе ясно слышалось сочувствие.

– Ничего себе. Это не слишком-то похоже на ласковое обращение, правда?

– Нет. Но и на обращение к кретину тоже.

– А кем был твой отец? – хмуро спросил Скит.

– Доктор Тревор Пенн Родс, профессор литературы, специалист в области деконструктивизма.

– Ах, да. Доктор Декон.

Уставившись на темневшие вдали горы Санта-Ана, Дасти процитировал доктора Декона: «Язык не в состоянии описать действительность. Литература не имеет никакого однозначного смысла, никакого реального значения. Интерпретация произведения, сделанная каждым из читателей, равносильна и куда важнее, чем намерения автора. На самом деле, ничего в жизни не имеет значения. Действительность субъективна. Ценности и правда субъективны. Сама жизнь – это иллюзорное пространство. Бла-бла-бла, давайте-ка еще выпьем».

Отдаленные горы совершенно точно выглядели реальными. Крыша под его ягодицами также ощущалась настоящей, а если бы он упал головой вперед на дорогу, то или умер бы, или же оказался покалеченным настолько, что жизнь стала бы в тягость. Это ни в чем не убедило бы несговорчивого доктора Декона, но для самого Дасти было бы вполне очевидно.

– Это из-за него ты боишься высоты? – спросил Скит. – Из-за каких-то его поступков?

– Чьих? Доктора Декона? Нет. Высота просто нервирует меня, только и всего.

Скит, производивший трогательное впечатление в своем беспокойстве, сказал:

– Ты мог бы выяснить причину. Поговорить с психиатром.

– Думаю, что мне будет лучше пойти домой и поговорить с моей собакой.

– Я много лечился…

– И это оказало на тебя чудесное воздействие, не так ли?

Скит так расхохотался, что из носу у него вытекла длинная струя.

– Извини.

Дасти вытащил из кармана пачку салфеток «Клинекс» и предложил ему одну. Скит утер нос и сказал:

– Ну, а что касается меня… у меня совсем другая история. Я всего боялся, с тех времен, которые даже и вспомнить не могу.

– Я знаю.

– Боялся, просыпаясь, боялся, когда ложился спать, и все время от постели до постели. Но теперь я не боюсь. – Он закончил возиться с «Клинексом» и протянул пачку Дасти.

– Оставь себе, – сказал тот.

– Благодарю. Эй, но ты знаешь, почему я больше не боюсь?

– Потому что набрался по самое некуда?

Скит расхохотался так, что все его тело затряслось, и, отсмеявшись, кивнул.

– Еще и потому, что я видел Другую Сторону.

– Другую сторону чего?

– Заглавного Д, заглавного С. Меня навестил ангел смерти и показал мне, что нас ожидает.

– Ты же атеист, – напомнил ему Дасти.

– Уже нет. Я прошел через все это. Братец, что может сделать тебя счастливым, а?

– Как это у тебя легко. Проглотил пилюлю и нашел бога.

Скит усмехнулся, при этом на его изможденном лице с пугающей отчетливостью обрисовались кости, словно под кожей совсем не осталось мяса.

– Покой, так ведь. Так вот, ангел проинструктировал меня: «Прыгай» – и поэтому я прыгну.

Внезапно налетел порыв ветра. Он был холоднее, чем прежде, и хлестнул по крыше, принеся с собой соленый аромат отдаленного моря, а следом за этим порывом, как дурное знамение, подступил гнилой запах разлагающихся морских водорослей.

Продолжать переговоры на этой крутой крыше под усиливающимся ветром означало бросить вызов природе. Дасти вовсе не хотел этого делать и поэтому молился про себя, чтобы ветер поскорее стих.

Предположив, что тяга Скита к самоубийству основывалась, как тот настаивал, на его вновь обретенном бесстрашии, и в надежде на то, что хорошая доза испуга сможет заставить мальчишку пожелать вновь уцепиться за жизнь, Дасти решил рискнуть:

– Мы находимся всего лишь в сорока футах над землей, а от края крыши до тротуара не больше тридцати – тридцати двух футов. Прыгнуть отсюда было бы как раз классическим поступком кретина. Посуди сам, то, что ты собираешься сделать, скорее всего, не закончится смертью. Ты не погибнешь, но окажешься парализован и проживешь ближайшие сорок лет беспомощным, привязанным множеством трубок к различным механизмам.