– Ты – порыв, – продолжал Скит.

– Ну, конечно, – согласился Дасти просто для того, чтобы подбодрить его.

– А иглы – это поручения.

– Поручения?

– Да.

– И все это имеет какой-то смысл?

– Имеет смысл?

– Вероятно, да.

– Да.

– Ну, а я не вижу во всем этом никакого смысла.

Скит промолчал.

– Кто такой доктор Ен Ло? – в который раз спросил Дасти.

– Кто такой доктор Ен Ло? – Пауза. – Ты.

– Я думал, что я – порыв.

– Это одно и то же.

– Но я не Ен Ло.

На лбу Скита вновь появились хмурые морщинки. Его бледные тонкие пальцы, лежавшие расслабленно, снова сделали попытку сжаться в кулаки; из полузакрытой ладони вылетел хрупкий белоснежный мотылек.

Проследив за еще одним периодом быстрого сна, Дасти спросил:

– Скит, ты не спишь?

– Я не знаю, – ответил младший брат после недолгого раздумья.

– Ты не знаешь, спишь ты или нет? В таком случае… ты, наверно, спишь.

– Нет.

– Если ты не спишь и не уверен, что бодрствуешь, тогда какой ты?

– Какой я?

– Это был мой вопрос.

– Я слушаю.

– Ты пошел обратно.

– Куда?

– Что куда?

– Куда я пошел? – спросил Скит.

Дасти вдруг почувствовал испуг, все сильнее ощущая, что этот разговор полон глубокого, если не мистического, значения и они мало-помалу приближаются к открытию, которое внезапно придаст смысл всему происходящему. Но, несмотря на уникальный и чрезвычайно специфический характер этого разговора, он сейчас казался столь же иррациональным и угнетающим, как и многочисленные другие беседы, которые они уже вели раньше, когда мозги Скита были не в порядке после причиненного самому себе наркотического отравления.

– Куда я пошел? – повторил Скит.

– Ах, поспи немного и дай мне передохнуть! – с сердцем воскликнул Дасти.

Скит покорно закрыл глаза. На его лицо снизошло умиротворение, а полусжатые кулаки расслабились. Практически сразу же в его дыхании установился неглубокий, медленный спокойный ритм. Он негромко всхрапнул.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – вслух спросил Дасти. Он внезапно почувствовал, что загривок у него покрылся гусиной кожей, и принялся разминать шею сзади правой ладонью, чтобы убрать неприятное ощущение. Но, однако, его рука вдруг сделалась холодной, а мурашки, покрывавшие шею, перешли дальше, в глубь позвоночника.

Из прихожей возвратился Валет. Шерсть у него больше не стояла дыбом, и он, насмешливо пофыркивая, обследовал темные углы и заглянул под кровать. Того, что пугало собаку, в комнате больше не было.

Судя по всему, Скит уснул, потому что ему приказали сделать это. Но ведь это же было невозможно – заснуть вот так, в один миг, по команде…

– Скит?

Дасти взял брата за плечо и легонько потряс. Потом сильнее.

Скит не реагировал. Он продолжал негромко похрапывать. Его веки подергивались одновременно с движениями закрытых глаз. Быстрый сон. На сей раз он наверняка смотрел сны.

Приподняв правую руку Скита, Дасти нащупал двумя пальцами лучевую артерию на запястье брата. Пульс у Малыша был сильным, ровным, но замедленным. Дасти посчитал. Сорок восемь ударов в минуту. Чересчур медленно, даже для спящего.

Тем не менее Скит, несомненно, пребывал в царстве сновидений. И далеко углубился туда.

Доска с ножами из нержавеющей стали висела на двух ввернутых в стену крючках, как тотем какого-то сатанинского клана, который использовал кухню для куда более зловещих дел, чем приготовление обеда. Марти, не прикасаясь к ножам, сняла доску со стены. Положила ее на нижнюю полку буфета и быстро закрыла дверцу.

Нет. Плохо. То, что пребывало вне поля зрения, не было скрыто от ее сознания. Ножи оставались легкодоступными. Ей следовало убрать их туда, откуда их было бы труднее достать.

Она вышла в гараж, нашла пустую картонную коробку, моток скотча и вернулась в кухню. Присев на корточки перед шкафом, в который она положила ножи, Марти не сразу смогла заставить себя открыть дверцу. Если честно сказать, она боялась даже прикоснуться к ней, словно это был не обыкновеннейший кухонный буфет, а сатанистский реликварий, в котором покоится кусок роговой корки, срезанной с хромого копыта Вельзевула. Чтобы достать оттуда свою кухонную принадлежность, ей пришлось собрать все остатки смелости, и все же, когда наконец она осторожно вынула ее с полки, ее руки тряслись с такой силой, что лезвия грохотали в своих зажимах.

Она положила ножи в коробку и закрыла откидные картонные створки. А потом, начав обматывать коробку клейкой лентой, осознала, что скотч нужно будет отрезать.

Но, открыв ящик, в котором лежали ножницы, Марти не смогла заставить себя вынуть их оттуда. Они могли оказаться смертоносным оружием. Ей довелось увидеть неисчислимое множество кинофильмов, в которых убийцы использовали ножницы вместо мясницкого ножа.

На человеческом теле так много мягких, уязвимых мест. Пах. Живот. Межреберье, за которым лежит сердце. Горло. Боковая сторона шеи.

В сознании Марти, словно набор фотографий из полицейского архива с изображением преступлений серийных убийц-маньяков – НА КАЖДОЙ ОТКРЫТКЕ В ПОДРОБНОСТЯХ ИЗОБРАЖЕНЫ ЖЕРТВЫ ДЖЕКА-ПОТРОШИТЕЛЯ! В АЛЬБОМЕ СОБРАНЫ ЦВЕТНЫЕ ФОТОГРАФИИ КОЛЛЕКЦИИ ЗАМОРОЖЕННЫХ ГОЛОВ, СОБРАННОЙ ДЖЕФФРИ ДЭМЕРОМ! – всплыли отвратительные видения.

С грохотом задвинув ящик и повернувшись к нему спиной, она попыталась изгнать из мыслей эти кошмарные картины, которые с дикарским ликованием выкинула наружу какая-то ненормальная часть ее души.

Она была одна в доме. Она не могла никому причинить вреда при помощи этих ножниц. Кроме самой себя, конечно.

Начиная с такой неожиданной и странной реакции на меццалуну, попавшуюся ей на глаза в кухне Сьюзен, и на автомобильный ключ несколькими минутами позже, Марти ощущала, что в ней возникает – или овладевает ею – странная и необъяснимая, абсолютно новая для нее способность к насилию, и она боялась того, что в приступе своего внезапно прорывающегося безумия может причинить какому-нибудь ни в чем не повинному человеку непоправимый вред. А теперь она впервые заподозрила, что в своем затменном состоянии могла сделать что-то страшное и с собою.

Она внимательно взглянула на коробку, в которую убрала ножи. Если она отнесет ее в гараж, задвинет в угол и навалит сверху всякого хлама, то все равно коробку можно будет вытащить за минуту. Единственную полоску скотча ничего не стоит оторвать одним движением, дернув за свисающий сбоку большой рулон, откинуть створки крышки и достать ножи.

Хотя мясницкий нож – все ножи – оставался в коробке, она ощущала тяжесть этого оружия, будто держала его в правой руке: большой палец твердо упирается в холодное лезвие, остальные пальцы обхватили деревянную ручку, сгиб указательного пальца прижат к упору, мизинец упирается в загнутый конец рукояти. Так ей следовало держать нож для того, чтобы нанести удар снизу вверх, сильный и резкий удар, и, глубоко вонзив оружие, выпотрошить какую-то ничего не подозревающую жертву.

Кисть правой руки охватила дрожь. Через несколько секунд она перекинулась на всю руку, и вскоре Марти уже дрожала всем телом. Ее стиснутые пальцы разжались, как если бы она попыталась отбросить в сторону воображаемый нож, и, даже осознавая свое сумасшествие, она все равно была готова услышать звон стального лезвия о кафельный пол.

Господи, во имя твое! Она не способна совершить такие злодеяния ни одним из этих ножей. И также она не способна совершить самоубийство или изуродовать себя.

Возьми себя в руки.

И все же она не могла заставить себя прекратить думать о режущих и распарывающих сияющих лезвиях и заточенных остриях. Она пыталась изгнать из мыслей эту кошмарную галерею Джека-Потрошителя, но перед ее внутренним взором с молниеносной быстротой раскладывался тошнотворный пасьянс, карты, вращаясь, сменяли одна другую – щелк-щелк-щелк, – пока она не пошатнулась от головокружения, пробежавшего от темени через грудь и больно стиснувшего желудок.