А Сьюзен продолжала говорить:
– Ты спрашивала меня, откуда я знаю, что он был в доме: вещи передвинуты, запах его одеколона или что-нибудь в таком роде?
Ручки ножниц были покрыты черной резиной, чтобы их было удобнее держать.
– Но, Марти, это куда хуже, чем одеколон. Это жутко… неприлично.
Стальные лезвия были отполированы с внешних сторон, как зеркала, а их режущие поверхности были уныло серыми.
– Марти?
– Да, да, я слушаю. – Она с такой силой прижимала телефонную трубку к голове, что было больно уху. – Так расскажи мне, что это за жуткая вещь.
– Так вот, я знаю, что он бывает здесь потому, что он оставляет свои… пятна.
Одно из лезвий было прямым и острым. На другом были зубцы. Оба были злобно заострены.
Марти изо всех сил старалась не упустить нить разговора, так как ее мысленный взор внезапно заполнился яркими видениями, в которых ножницы двигались, разрезали, наносили раны, пронзали, раздирали…
– Пятна?
– Ну, ты понимаешь…
– Нет.
– Его жидкость…
– Какая жидкость?
На одном лезвии надпись. Над самой осью выгравировано слово «Клик»; возможно, это было просто имя изготовителя, хотя оно странным образом отдавалось в мозгу Марти, будто это было волшебное слово с мистическим погибельным значением, в котором крылась тайная власть.
– Жидкость… капли… – промямлила Сьюзен.
Марти несколько секунд не могла сообразить, о каких это каплях может идти речь, просто не могла воспринять это слово, уловить в нем какой-то смысл, как если бы это было выдуманное шутки ради словцо, невзначай сорвавшееся у кого-то с языка. Ее мысли были настолько заняты ножницами, находившимися в ящике, что она никак не могла вникнуть в слова Сьюзен.
– Марти?
– Капли… – повторила Марти. Закрыв глаза, она пыталась изгнать из головы все мысли о ножницах и сосредоточиться на беседе со Сьюзен.
– Сперма, – пояснила Сьюзен.
– Эти пятна?
– Да.
– Так вот как ты узнаешь, что он там бывает!
– Это невозможно, но это происходит.
– Сперма.
– Да.
Клик.
Звук смыкающихся ножниц: клик-клик. Но Марти не прикасалась к ножницам. Хотя ее глаза были закрыты, она знала, что инструмент все так же находился в ящике, поскольку не мог оказаться больше нигде. Клик-клик.
– Мне страшно, Марти.
– Мне тоже. Боже мой, мне тоже.
Левая рука Марти стискивала телефонную трубку, а правая, пустая, свешивалась вдоль туловища. Ножницы не могли работать по собственной воле, и все же: клик-клик.
– Мне страшно, – повторила Сьюзен.
Если бы Марти сама не тряслась от страха и не прилагала столько усилий для того, чтобы скрыть свое состояние от Сьюзен, если бы она была в состоянии как следует сосредоточиться, то, возможно, утверждение Сьюзен не показалось бы ей столь эксцентричным. Но сейчас каждая новая фраза приводила ее все глубже в замешательство.
– Ты сказала – он… оставляет это? Где?
– Ну… понимаешь… На мне.
Чтобы убедить себя в том, что ее правая рука пуста, что в ней нет ножниц, Марти согнула ее и прижала к сильно бившемуся сердцу. Клик-клик.
– На тебе? – переспросила Марти. Она сознавала, что Сьюзен делает поистине поразительные утверждения, полные отвратительного смысла, ужасающие своими потенциальными последствиями, но была не в состоянии переключить свое внимание всецело на беды своей подруги, только не под эти адские звуки: клик-клик, клик-клик, клик-клик.
– Я сплю в трусиках и футболке, – пояснила Сьюзен.
– Я тоже, – бездумно откликнулась Марти.
– Иногда, когда просыпаюсь, под моими трусиками оказывается это… такая теплая слизь, ты понимаешь?
Клик-клик. Наверно, звук ей мерещится. Марти хотела было открыть глаза, просто чтобы убедиться в том, что ножницы действительно лежат в ящике, но поняла, что полностью потеряет контроль над собою, если еще раз посмотрит на них, и поэтому продолжала держать глаза закрытыми.
– Но я не понимаю как… – сказала Сьюзен. – Это какое-то сумасшествие, тебе не кажется? Я хочу сказать… каким образом?
– Значит, ты просыпаешься…
– И вынуждена менять нижнее белье.
– А ты уверена, что это именно оно? Пятна?
– Это отвратительно. Я чувствую себя грязной, словно меня использовали. Иногда мне приходится лишний раз принимать душ.
Клик-клик. Сердце Марти колотилось, как сумасшедшее, и она твердо знала, что зрелище сверкающих лезвий заставит ее окунуться с головой в самую настоящую панику, которая будет гораздо хуже, чем все, что она успела испытать прежде. Клик-клик-клик.
– Но, Суз, помилуй бог, ты хочешь сказать, что он занимается с тобой любовью?
– Никакой любви не бывает.
– Он тебя…
– Насилует меня. Я знаю, что он все еще мой муж, мы просто разъехались, но это – насилие.
– Но ты не просыпаешься при этом?
– Ты должна верить мне.
– Конечно, родная, я верю тебе. Но…
– Может быть, меня как-то одурманивают?
– Но когда же Эрик мог бы накачать тебя наркотиками?
– Я не знаю. Нет, конечно, это сумасшествие. Натуральный психоз, паранойя. Но это же случается.
Клик-клик.
Не открывая глаз, Марти задвинула ящик.
– Когда ты просыпаешься, – нервно спросила она, – твое нижнее белье надето на тебе?
– Да.
Открыв глаза и глядя на правую руку, с силой стиснувшую ручку ящика, Марти сказала:
– Получается, что он входит, раздевает тебя и насилует. А потом, перед тем как уйти, он снова надевает на тебя футболку и трусики. Но зачем?
– Может быть, для того, чтобы я не догадалась, что он был здесь?
– Но ведь он оставляет следы.
– Больше я никак не могу это объяснить.
– Суз…
– Я знаю, знаю, но я всего-навсего страдаю агорафобией, а не сошла с ума. Помнишь? Ведь ты сама недавно сказала мне это. И, послушай, есть еще кое-что.
Из глубины закрытого ящика донеслось приглушенное клик-клик.
– Иногда, – продолжала Сьюзен, – у меня бывают раздражения.
– Что?
– Там, – осторожно сказала Сьюзен, понизив голос. И эта застенчивость куда яснее показывала всю глубину ее тревоги и оскорбления, чем все предыдущие слова. – Он не… ласков.
В ящике ножницы щелкали лезвием о лезвие: клик-клик, клик-клик.
Сьюзен перешла на шепот, и казалось, что она говорит откуда-то издалека, словно гигантская волна сорвала ее дом с побережья и унесла в море, и теперь он плыл к далекому и темному горизонту.
– Иногда и мои соски оказываются воспаленными, а один раз на груди обнаружились синяки… пятна, величиной с кончики пальцев, там, где он слишком сильно сжал.
– А Эрик отрицает все это?
– Он отрицает, что бывает здесь. Я не… не обсуждала с ним подробности.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не высказывала ему обвинений.
Правая рука Марти все так же упиралась в ящик, толкая его от себя, будто что-то находившееся в ящике стремилось выдвинуть его наружу. Она нажимала на ручку с такой силой, что почувствовала боль в мышцах.
Клик-клик.
– Суз, побойся бога. Ты считаешь возможным, что он вводит тебе наркотик и трахает тебя во сне, и не сказала ему об этом прямо?
– Я не могу. Я не должна. Это запрещено.
– Как – запрещено?
– Ну, понимаешь ли, не прямо, не в том смысле, что я не могу чего-то делать.
– Нет, не понимаю. Что это за странное слово – запрещено. Кем?
– Я не имела в виду, что это запрещено. Сама не знаю, почему я так сказала. Я просто имела в виду… ну, не знаю, что я имела в виду. Я так смущена.
Несмотря на то что собственное волнение все так же мешало Марти сосредоточиться, она все же уловила в словах, которые с таким очевидным трудом подбирала Сьюзен, какую-то чрезмерную запутанность и не пожелала закрыть глаза на эту проблему.
– Кем запрещено? – повторила она.
– Я три раза меняла замки, – сказала Сьюзен вместо ответа на вопрос. Ее голос вновь окреп, но в нем появились резкие нотки возможной истерики, которую она старательно пыталась сдержать. – И всегда это делали сотрудники различных компаний. Ведь Эрик не может быть знаком с каждым слесарем, ведь правда? И я не говорила тебе об этом до сих пор, потому что боялась показаться ненормальной, но я посыпала подоконники тальком, так что, если бы он каким-то образом проникал через запертые окна, то остались бы следы, отпечатки рук в порошке, какие-нибудь другие следы, но по утрам тальк всегда оставался нетронутым. И еще я подсовывала кухонный стул под дверную ручку, так что даже если у этого ублюдка есть ключ, то он не мог бы открыть дверь, и на следующее утро стул всегда находился там, куда я его ставила, и все равно его пятна оказываются на мне, в моих трусиках, и у меня появляются раздражения, и я знаю, что меня имели, грубо, жестоко, я знаю это и снова и снова моюсь самой горячей водой, такой, что она иногда обжигает мне кожу, но так и не могу отмыться дочиста… Я больше не смогу почувствовать себя по-настоящему чистой. О боже, порой я думаю, что мне нужно изгнать дьявола – понимаешь? – нужно, чтобы сюда пришли священники и помолились обо мне, священники, которые на самом деле верят в существование дьявола, если, конечно, сегодня еще есть такие, со святой водой и распятиями, кадилами, потому что происходит нечто, противоречащее любой логике, нечто по-настоящему сверхъестественное, да, вот именно, сверхъестественное. И конечно, сейчас ты думаешь, что я настоящая сумасшедшая, но на самом деле я вовсе не такова, Марти, нет. Я совершенно запачкана, да, это так и есть, но это не имеет отношения к агорафобии, со мной это действительно происходит, и я не могу так дальше жить, просыпаться и обнаруживать… Это ужасно, отвратительно. Это губит меня, но я не знаю, что, черт возьми, делать. Я чувствую полную беспомощность, Марти, я настолько беззащитна!
