Он заметил недобрый огонек в ее глазах.

– Даже не думайте, – сухо закончила она, развернулась и решительно вышла из комнаты.

Если спросить первую попавшуюся девочку, хочет ли она стать популярной, она ответит «нет». Хотя правда состоит в том, что если она, оказавшись в пустыне, будет умирать от жажды, и ей предложат на выбор стакан воды или мгновенную популярность, она скорее выберет второе.

Услышав стук, Джози закрыла дневник и сунула под матрац, в самый ненадежный тайник в мире.

В комнату вошла мама, и какую-то секунду Джози не могла понять, что было не так. А потом догадалась: на улице еще не стемнело. Обычно к тому времени, когда мама возвращалась домой из суда, пора было ужинать, а сейчас всего без четверти четыре. Джози только что пришла домой после уроков.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала мама, садясь рядом с ней на покрывало. – Я сегодня отказалась от участия в процессе.

Джози не сводила с нее глаз. Насколько она помнила, мама еще ни разу не отказывалась от сложных дел. К тому же, разве недавно они не разговаривали о том, что она не собирается отказываться от этого дела?

У нее возникло неприятное ощущение внутри, которое появлялось, если ее вызывал учитель, а она в это время не слышала, о чем шла речь. Что маме стало известно, чего она не знала несколько дней назад?

– Что случилось? – спросила Джози, надеясь, что мама не настолько внимательна, чтобы заметить, как дрожит ее голос.

– Об этом я тоже хотела с тобой поговорить, – сказала мама. – Защита включила тебя в список свидетелей. Тебя могут вызвать в суд.

– Что?! – воскликнула Джози, и на какое-то мгновение все исчезло: ее дыхание, ее пульс, ее смелость. – Я не могу пойти в суд, мама, – сказала она. – Не заставляй меня. Пожалуйста…

Мама наклонилась к ней, что было очень кстати, потому Джози была уверена, что в любую секунду может просто исчезнуть. «Сублимация, – подумала она, – переход вещества из твердого состояния непосредственно в газообразное». А потом поняла, что этот термин она выучила для контрольной по химии, которую так и не написала, из-за того что произошло.

– Я разговаривала с детективом, и знаю, что ты ничего не помнишь. Тебя включили в этот список только потому, что ты когда-то, давным-давно, дружила с Питером.

Джози отстранилась.

– Ты клянешься, что мне не придется идти в суд?

Мама заколебалась.

– Доченька, я не могу…

– Ты должна!

– А если мы пойдем и поговорим с адвокатом? – предложила мама.

– И чем это поможет?

– Ну, если он увидит, как это тебя расстраивает, возможно, он хорошо подумает, прежде чем вызвать тебя в качестве свидетеля.

Джози легла на кровать. Несколько секунд мама гладила ее по голове. Джози показалось, что она прошептала: «Прости меня», потом встала и закрыла за собой дверь.

– Мэтт, – прошептала Джози, словно он мог ее услышать» словно он мог ответить.

«Мэтт». Она вдохнула его имя, как кислород, и представила, как оно разлетается на тысячу крошечных частиц, которые проникают в ее красные кровяные тела, а оттуда прямо в сердце.

Питер сломал карандаш пополам и воткнул кусок с ластик в кукурузную лепешку.

– С днем рождения меня, – пропел он себе под нос. о не допел песенку до конца. Какой смысл, если все равно понят но, как она заканчивается?

– Эй, Хьютон, – позвал охранник, – у нас для тебя подарок За ним стоял парень ненамного старше Питера. Он раскачивался на пятках взад и вперед, а из носа текли сопли. Офицер завел его в камеру.

– Обязательно угости его своим именинным пирогом, – сказал офицер.

Питер сел на нижнюю койку, только чтобы показать этому парню, кто здесь главный. Паренек стоял, крепко вцепившись в выданное ему одеяло, и смотрел в пол. Он поднял руку и поправил на носу очки, и только тогда Питер понял, что с ним что-то определенно не так. У него был тот остекленевший рассеянный взгляд, который бывает у ребят с проблемами развития.

Питер понял, почему этого парня сунули к нему в камеру, а не к кому-то другому: решили, что Питер наверняка не станет его насиловать.

Он почувствовал, как руки сжались в кулаки.

– Эй ты, – позвал он.

Парень резко поднял голову.

– У меня есть собака, – сказал он. – А у тебя есть собака?

Питер представил, как охранники наблюдают за этой комедией в свой маленький монитор, ожидая, как Питер примет его.

Ожидая от него чего-то, и точка.

Он протянул руку и сорвал с парня очки. Они были толщиной с бутылочное дно, в черной пластмассовой оправе. Парень начал кричать, вцепившись в собственное лицо. Его крики напоминали сирену.

Питер положил очки на пол и попробовал их раздавить ногой, но резиновые шлепанцы не нанесли им особого вреда. Тогда он поднял их и бил о решетку камеры, пока стекла не разлетелись.

К этому времени появился охранник и оттащил Питера от парня, хотя тот его и пальцем не тронул. Охранник надел на Питера наручники, а остальные заключенные поддерживали его криками. Потом его потащили в кабинет начальника тюрьмы.

Он сидел сгорбившись на стуле, а охранник следил за каждым его вздохом, пока не пришел начальник.

– Что это было, Питер?

– Сегодня мой день рождения, – ответил Питер. – Я хотел побыть в этот день один.

Он понял, что самое смешное было в том, что до выстрелов ему казалось, будто лучше всего остаться одному, чтобы никто не мог сказать тебе, какое ты ничтожество. Но оказалось – он, конечно, не собирался говорить об этом начальнику тюрьмы, – что себе самому он тоже не очень нравился.

Начальник начал говорить о дисциплинарных мерах, как это может повлиять на решение суда, на то, как мало привилегий у него теперь осталось. Питер намеренно не слушал его.

Вместо этого он думал о том, как разозлятся остальные заключенные в секторе, когда им запретят неделю смотреть телевизор.

Он думал о синдроме жертвы издевательств Джордана и о том, верит ли в него. Верит ли в это хоть кто-нибудь?

Думал, что никто из тех, кто навещал его в тюрьме – ни мама, ни адвокат, – не сказали того, что должны были сказать: что Питера посадят на всю жизнь, что он умрет в камере – такой, как эта.

Он думал о том, что лучше было покончить с жизнью с помощью пули.

Он думал о том, что по ночам слышал, как летучие мыши бьются крыльями о бетонные углы тюрьмы, и их крики, Ни у кого не хватает глупости, чтобы плакать.

В девять утра в субботу Джордан, все еще одетый только в пижамные брюки, открыл дверь.

– Вы просто издеваетесь, – сказал он.

Судья Корниер нацепила улыбку.

– Мне очень жаль, что наш разговор начался не очень удачно, – сказала она. – Но выже понимаете, что чувствуешь, когда у твоего ребенка неприятности… просто перестаешь соображать.

Рядом с нейстояла ее уменьшенная копия. «Джози Корниер», – подумал Джордан, внимательно рассматривая дрожащую, словно осиновый лист, девочку. У нее были каштановые волосы до плеч и голубые глаза, которые избегали его взгляда. – Джози очень боится, – сказала судья. – Скажите, мы можем присестьна минутку…возможно, вам удастся ее успокоить по поводу вызова в суд. Поможет ли вам то, что она может рассказать.

– Джордан, кто там?

Он обернулся и увидел в дверях Селену с Сэмом на руках. На ней была байковая пижама – более официального наряда трудно было представить.

– Судья Корниер интересуется, можем ли мы поговорить с Джози о ее показаниях, – многозначительно проговорил он, пытаясь сообщить Селене, что у него большие неприятности, поскольку они все – разве что за исключением Джози – знали, что он включил ее имя в список только для того, чтобы добиться отстранения Корниер.

Джордан опять повернулся к судье.

– Понимаете, у меня пока еще нет четкого плана.

– Но у вас наверняка есть какие-либо соображения, если вы решили вызвать ее в качестве свидетеля… иначе вы не включали бы ее в список, – заметила Алекс.