– Ваша тайна в безопасности, – сказал Патрик. – Я никому в полиции не расскажу, что на самом деле у вас есть чувства.

Она сделала глоток и подняла на него глаза.

– Сладкий.

Патрик облокотился о барную стойку и наклонился к ней.

– Да, крошка? – Увидев ее выражение лица, он рассмеялся. – Честно говоря, здесь нет ничего страшного. У всех нас бывают тяжелые дни на работе.

– А вы сидите в своей машине и плачете?

– В последнее время нет, но иногда я переворачиваю шкафчики с вещественными доказательствами в порыве отчаяния. – Он налил молоко в молочник и поставил перед ней. – Знаете, это ведь не взаимоисключающие понятия.

– Что именно?

– Быть судьей и быть человеком.

Алекс добавила молока в свой кофе.

– Скажите это тем, кто хочет моего отстранения от судебного процесса.

– И вы не собираетесь говорить мне, что мы не можем обсуждать все, что связано с процессом?

– Это так, – сказала Алекс. – Только я уже не работаю над этим делом. В полдень это станет официально известно.

Его лицо посерьезнело.

– Поэтому вы были так расстроены?

– Нет. Я уже приняла решение о том, чтобы оставить это дело. Но потом я узнала, что имя Джози числится в списке свидетелей защиты.

– Почему? – спросил Патрик. – Она ничего не помнит. Что она может рассказать?

– Не знаю. – Алекс подняла глаза. – Что, если это моя вина? Что, если адвокат сделал это только для того, чтобы избавиться от меня, потому что я оказалась слишком упрямой и не отказалась, когда об этом впервые зашла речь?

К своему великому стыду она опять расплакалась и уставилась в столешницу, надеясь, что Патрик ничего не заметит.

– Что, если ей придется встать перед судом и снова пережить тот ужасный день? – Патрик протянул ей салфетку, и она вытерла глаза. – Простите. Обычно я не плачу.

– Любая мать, чья дочь была настолько близка к смерти, имеет право немного расклеиться, – сказал Патрик. – Послушайте. Я дважды разговаривал с Джози. Я дословно помню ее показания. И даже если МакАфи вызовет ее, она не скажет ничего такого, что могло бы причинить ей боль. Положительный момент в том, что теперь вам не нужно беспокоиться о конфликте интересов. Джози сейчас больше нужна хорошая мать, чем хороший судья.

Алекс печально улыбнулась.

– Как жаль, что вместо этого ей попалась я.

– Ну что вы.

– Это правда. Вся моя жизнь с Джози – это неудачные попытки найти общий язык.

– Но ведь, по крайней мере, в один момент вы были единым целым, – заметил Патрик.

– Ни одна из нас этого уже не помнит. Вы лучше находите с ней общий язык, чем я в последнее время. – Алекс уставилась в свою чашку с кофе. – Все, что я говорю Джози, воспринимается не так. Она смотрит на меня, словно я с другой планеты. Словно я не могу вести себя как обеспокоенная мать, потому что не вела себя так до того, как все это случилось.

– Почему не вели?

– Я работала. Много, – ответила Алекс.

– Большинство родителей много работают…

– Но у меня хорошо получается быть судьей. И совершенно не получается быть матерью. – Алекс прикрыла рот рукой, но было уже поздно – забирать обратно слова, которые извивались на барной стойке, словно ядовитые змеи. Зачем она сознается другому человеку в том, в чем не признавалась даже себе? Она с таким же успехом могла бы нарисовать огромную мишень на своей ахиллесовой пяте.

– Может, тогда вам лучше попробовать говорить с Джози так, как вы разговариваете с людьми, которые приходят в ваш суд? – предложил Патрик.

– Она терпеть не может, когда я веду себя так, как юрист. Кроме того, я почти не разговариваю в суде. Чаще всего я слушаю.

– Что ж, Ваша честь, – сказал Патрик. – Это тоже может сработать.

Однажды, когда Джози была еще совсем крошкой, Алекс ненадолго упустила ее из поля зрения. Этого времени хватило, чтобы она взобралась на табурет. Из противоположного конца комнаты Алекс с ужасом наблюдала, как под небольшим весом Джози качается табурет. Она не успела бы добежать, чтобы поймать Джози, и не хотела кричать, боясь, что это напугает ее, и тогда она точно упадет. Поэтому Алекс просто стояла и ждала, пока произойдет непоправимое.

Но вместо этого Джози удалось взобраться на табурет, встать ножками на небольшой диск сиденья и дотянуться до выключателя, к которому, собственно говоря, она все это время и стремилась. Алекс смотрела, как она включает и выключает свет, как ее личико каждый раз озаряется улыбкой от понимания того что ее действия могут изменять мир.

– Поскольку мы сейчас не в суде, – неуверенно проговорила она, – я бы хотела, чтобы вы называли меня Алекс.

Патрик улыбнулся.

– А я бы хотел, чтобы вы называли меня Ваше Величество Король Камеямея.

Алекс не удержалась и расхохоталась.

– Но если это слишком сложно запомнить, Патрик тоже подойдет. – Он взял кофейник и долил немного кофе в ее чашку. – Добавка бесплатно, – сказал он.

Она наблюдала, как он добавляет сахар, сливки в том же количестве, которое она использовала в первый раз. Он был детективом, его работа – запоминать детали. Но Алекс подумала, что вовсе не это делает его хорошим полицейским. А то, что, имея возможность, как любой офицер полиции, использовать силу, он вместо этого подкупает своей добротой.

Алекс знала, что это всегда срабатывает наверняка.

Джордан, конечно, не упоминал об этом в своем резюме, но он очень талантливо танцевал под детские песенки. Он больше всего любил «Горячую картошку [21]», но Сэма по-настоящему веселила песенка «Фруктовый салат [22]». Пока Селена наверху принимала горячую ванну, Джордан включил DVD-проигрыватель – жена всегда была противницей излишнего увлечения видеопрограммами и не хотела, чтобы малыш научился писать «Д-И-Н-О-З-А-В-Р» раньше, чем свое собственное имя. Селена всегда хотела, чтобы Джордан занимался с ребенком чем-то другим, например учил наизусть Шекспира или решал уравнения, но Джордан был убежден, что нужно дать возможность телевизору делать свою работу и занять мозги… по крайней мере, для того чтобы потанцевать танго.

Младенцы имеют идеальный вес, поэтому опустив их на пол, появляется ощущение, что чего-то не хватает.

– Фруктовый салат… Ам! Ам! – проникновенно напевал Джордан, вертясь, а Сэм заливисто смеялся.

В дверь позвонили, и Джордан со своим крохотным партнером скользящей походкой направился в прихожую. Подпевая почти в унисон певцам, Джордан открыл дверь.

– Давай сегодня сделаем фруктовый салат, – пел он и тут увидел, кто стоит на крыльце его дома. – Судья Корниер!

– Простите, что помешала.

Он уже знал, что она отказалась от участия в процессе – это счастливое известие облетело всю округу после обеда.

– Нет-нет, все в порядке. Заходите.

Джордан оглянулся на след из игрушек, которые они с Сэмом разбросали по пути своего следования (это тоже нужно было убрать до того, как Селена спустится). Стараясь по пути отфутболить как можно больше из них под диван, он провел судью в гостиную и выключил телевизор.

– Это, должно быть, ваш сын.

– Да. – Джордан перевел взгляд на ребенка, который как раз решал, стоит ли закатить истерику из-за того, что выключили музыку. – Сэм.

Она протянула к нему руку, и Сэм ухватился за ее указательный палец. Сэм наверняка смог бы растрогать и Гитлера, но его вид, похоже, только придал судье Корниер решимости.

– Зачем вы указали имя моей дочери в списке свидетелей?

«Ага!»

– Потому, – ответил Джордан, – что Джози и Питер дружили, и она может понадобиться мне в качестве свидетеля, дающего показания о его репутации.

– Они дружили десять лет назад. Не лгите, вы сделали это чтобы отстранить меня от дела.

Джордан устроил Сэма поудобнее.

– Ваша честь, при всем моем уважении к вам я никому не позволю вмешиваться в мою работу по этому делу. Особенно судье, которая больше не имеет к этому делу никакого отношения.