Кэлли Гамбони, двадцать один год, сирота, коэффициент умственного развития – 79. Ее изнасиловали три старшеклассника, которые сейчас ожидали суда в тюрьме Конкорда. Врач «скорой помощи» посчитал необходимым вызвать роды у Кэлли на тридцать шестой неделе. Она лежала на больничной кровати, и медсестра рядом напрасно пыталась успокоить вцепившуюся в плюшевого медвежонка пациентку.

– Папа, – плакала она, обращаясь к тому, кто умер много лет назад. – Забери меня домой, папа. Мне больно!

В палату вошел врач, и Лейси тут же на него набросилась.

– Как вы посмели, – сказала она. – Это моя пациентка.

– Ну, она поступила сегодня по «скорой» и стала моей, – возразил доктор.

Лейси посмотрела на Кэлли и вышла в коридор. Кэлли не станет лучше, если они начнут пререкаться у нее на глазах.

– Она жаловалась, что у нее уже два дня промокает нижнее белье. Осмотр подтвердил преждевременный разрыв плодного пузыря, – сказал врач. – Температуры нет, сердцебиение плода прослушивается. Стимуляция родовой деятельности вполне оправдана. К тому же она подписала, что согласна.

– Возможно, это и оправданно, но нежелательно. Она умственно отсталая. Она не понимает, что с ней сейчас происходит, она напугана. И уж точно она не способна дать сознательное согласие, – Лейси развернулась на каблуках. – Я вызываю психиатра.

– Черта с два, – сказал врач, хватая ее за локоть.

– Отпустите меня!

Они еще минут пять кричали друг на друга, пока не пришел психиатр. Парень, стоящий перед Лейси, выглядел не старше Джойи.

– Это несерьезно, – сказал врач, и Лейси впервые с ним согласилась.

Они оба последовали за психиатром в палату Кэлли. К этому времени девушка свернулась калачиком вокруг своего живота и плакала.

– Ей нужна эпидуральная анестезия, – пробормотала Лежи.

– Это небезопасно при раскрытии в два сантиметра, – возразил доктор.

– Мне все равно. Ей это необходимо.

– Кэлли? – позвал психиатр, приседая перед ней на корточки. – Ты знаешь, что такое кесарево сечение?

– Да, – прохрипела Кэлли.

Психиатр встал.

– Она способна дать согласие на операцию, если нет постановления суда об обратном.

У Лейси отвисла челюсть.

– Это все?

– Меня ждут еще шесть пациентов, – разозлился психиатр. – Извините, что разочаровал вас.

Лейси прокричала ему вслед:

– Это не меня вы разочаровали!

Она упала на колени рядом с Кэлли и сжала ее руку.

– Все хорошо. Я о тебе позабочусь.

Она послала молитву тому, кто может пробить камень, из которого сделаны сердца мужчин, а потом подняла лицо к доктору.

– Правило первое: не навреди, – тихо сказала она.

Доктор сжал переносицу двумя пальцами.

– Я сделаю ей эпидуральную анестезию, – вздохнул он, и только тогда Лейси поняла, что все это время сидела не дыша.

Меньше всего Джози хотелось идти в ресторан со своей мамой и в течение трех часов наблюдать, как метрдотель, повара и остальные посетители лижут ей задницу. В конце концов, это был день рождения Джози, поэтому она не понимала, почему не может просто заказать еду из китайского ресторана и посидеть перед телевизором. Но мама настаивала на том, что дома это не праздник, поэтому сейчас она тащилась за мамой, словно фрейлина за королевой.

И считала. «Рады вас видеть, Ваша честь» – четыре раза, «Да, Ваша честь» – три раза, «Какая честь для нас, Ваша честь» – два раза, и один раз «Для вас у нас есть лучший столик, Ваша честь». Джози когда-то читала в журнале о знаменитостях, которые получали обувь и сумочки в подарок от производителей, а еще билеты на бродвейские премьеры и бейсбольные матчи. Судя по всему, ее мама была знаменитостью Стерлинга.

– Не могу поверить, – сказала мама, – что у меня двенадцатилетняя дочь.

– А теперь моя реплика? Я должна восхититься твоей уникальностью?

Мама рассмеялась.

– Было бы неплохо.

– Через три с половиной года я смогу водить машину, – отметила Джози.

Мама уронила вилку, и та звякнула, упав на тарелку.

– Спасибо, что напомнила.

К столику подошел официант.

– Ваша честь, – сказал он, ставя перед мамой Джози блюдо с красной икрой, – с наилучшими пожеланиями от нашего шефа.

– Фу, какая гадость. Рыбьи яйца.

– Джози! – Мама натянуто улыбнулась официанту. – Передайте шеф-повару мою благодарность.

Ковыряясь в тарелке, Джози чувствовала на себе мамин взгляд.

– Что? – с вызовом спросила она.

– Просто ты ведешь себя как плохо воспитанный ребенок, вот и все.

– Почему? Потому что я не люблю, когда мне под нос суют рыбьи эмбрионы? Ты тоже их не ешь. Я, по крайней мере, веду себя честно.

– А я веду себя вежливо. Разве ты не понимаешь, что официант теперь расскажет шеф-повару, что у судьи невоспитанная дочь?

– Мне все равно.

– А мне – нет. Все твои действия отражаются на мне. А я должна защищать свою репутацию.

– Какую репутацию? Репутацию подлизы?

– Репутацию человека, которого не в чем упрекнуть ни в зале суда, ни за его пределами.

Джози склонила голову набок.

– А если я сделала что-нибудь плохое?

– Плохое? Насколько плохое?

– Ну, например, курила травку, – сказала Джози.

Мама замерла.

– Ты мне хочешь о чем-то рассказать, Джози?

– О Господи, мама. Я не курю травку. Это предположение.

– Понимаешь, ты сейчас перешла в среднюю школу и будешь общаться с ребятами, которые занимаются опасными вещами – или просто глупыми. Но я надеюсь, что ты будешь…

– …достаточно сильной, чтобы не поддаться этому влиянию, – закончила Джози ей в унисон. – Да. Я поняла. Ну а вдруг, мама? Если ты однажды придешь домой и увидишь, что я сижу на диване, глядя в одну точку. Ты меня сдашь?

– В смысле «сдам»?

– Вызовешь полицию. Отдашь им мой запас травки, – ухмыльнулась Джози.

– Нет, – ответила мама. – Я бы не заявила на тебя.

Раньше Джози думала, что, когда вырастет, будет похожа на маму – хрупкой, темноволосой, со светлыми глазами. В ее внешности была комбинация всех этих элементов, но, взрослея, она становилась похожей на совершенно другого человека, того, которого никогда не видела. На своего отца.

Ей было интересно, может ли ее отец – как и сама Джози – без труда запоминать изображения предметов и восстанавливать их в памяти, закрыв глаза. Ей было интересно, фальшивит ли ее отец, когда поет, и любит ли смотреть фильмы ужасов. Ей было интересно, были его брови ровными или изящно изогнутыми, как у мамы.

Ей было интересно, и точка.

– Если ты не сдашь меня только потому, что я твоя дочь, – сказала Джози, – тогда тебя нельзя назвать действительно честной, ведь так?

– Я бы вела себя как мать, а не как судья. – Мама перегнулась через стол и накрыла своей ладонью руку Джози. Это было странно, потому что ее мама не принадлежала к тем, кто любит физический контакт. – Джози, ты же знаешь, что всегда можешь ко мне обратиться. Если тебе нужно с кем-то поговорить, я всегда готова тебя выслушать. У тебя не будет проблем с законом, независимо от того что ты мне расскажешь – не важно, касается это тебя или кого-то из твоих друзей.

Честно говоря, у Джози друзей почти не было. Был Питер которого она знала всю жизнь. И хотя Питер больше не приходил к ней домой, а она к нему, они все время ходили вместе в школе, и он был последним человеком, который мог бы совершить что-нибудь противозаконное. Она знала, что одной из причин, по которой некоторые девочки не хотели дружить с Джози, была ее дружба с Питером, но она говорила себе, что это не имеет значения. Ей не хотелось общаться с людьми, которые интересуются только сериалами, а заработанные деньги тратят на модную одежду. Иногда они представлялись настолько ненастоящими, что казалось, если ткнуть одну из них острым карандашом, она лопнет, как воздушный шарик.

Ну и что с того, что они с Питером непопулярны? Она всегда говорила Питеру, что это не имеет значения, возможно, уже и сама начала в это верить.