Когда мы вышли на крыльцо, я поразился количеству людей, собравшихся на дворе. Такое впечатление, что сюда собрались люди со всех близлежащих сел. Чуть в отдалении стояло штук пять повозок с празднично одетыми соседями, которые прибыли, чтоб быть свидетелями эпохального события. Отдельно, чуть ли не посреди двора, рядом с каретой городничего, стояла коляска с двумя женщинами, одна из которых, толстая и, как мне показалось, конкретно стервозная, высокомерно посматривала на всех вокруг, рядом с ней сидела ее более молодая копия, отличавшаяся от мамаши только возрастом, но не весом.
По тому, что мы вышли втроем: городничий, генерал и я, всем стало понятно, что пришли к какому-то решению. Осташев остался на крыльце, как бы посматривая на все это действо свысока, а я спокойным, твердым шагом направился к сараю, где стоял мой «Митсубиси Паджеро». Проходя мимо кареты, я попросил городничего силами его приставов освободить двор «от препятствий, которые могут пострадать при показе самобеглой повозки». Гражданка Михеева попробовала что-то повозмущаться, но ей все равно пришлось сваливать со двора, и за это я удостоился нескольких неприятных взглядов, которые прожигали мне спину. Пожав плечами, я пожалел, что оставил бронежилет у себя в комнате.
А потом свершилось чудо, о котором потом судачили по всей Тульской губернии. Я спокойно снял с сигналки машину, забрался на водительское сиденье, выехал на улицу, сделал несколько кругов, потом, посадив на переднее сиденье городничего, выехал со двора, сгонял к лесу, мимо стоящих повозок с соседями, которые во все глаза пялились на моего железного скакуна.
Лихо подкатив к крыльцу усадьбы, где нас невозмутимо, как монумент, ждал генерал Осташев, я нажал кнопку, и электропривод поднял стекла, которые я до этого опустил, чтоб городничий почувствовал ветерок на скорости.
Потом были еще полчаса хождений вокруг машины, охов и вздохов, восхвалений американскому техническому гению.
Городничий, получивший истинное удовольствие от поездки, провел рукой по корпусу джипа, убедился, что тут золотом и не пахнет, повернулся к Михеевой и, криво ухмыльнувшись, видимо, эта тетка и его достала, грозно спросил:
– И где тут ваше золото?
«Если эта коза сейчас полезет проверять, не из золота ли моя машина, и поцарапает мне полировку, пристрелю жирную сволочь» – непонятно откуда взявшаяся антипатия заставила задрожать руки.
Потом был совместный обед, на который напросились все приехавшие соседи, кроме, конечно, уехавшей в плохом настроении госпожи Михеевой. Я умудрился отмазаться от участия в этом застолье, мотивируя тем, что машину нужно ставить на консервацию. Слово умное, и на него никто ничего не позволил себе возразить. Хотя четырех интересных девушек, дочек и племянниц соседей-помещиков, мне представили. Да и пара замужних мамаш старательно строили глазки – что ж поделаешь, глубинка, скукотища, а тут такая развлекуха и новое, очень интригующее лицо. Ладно, чуть позже я этот вопрос прозондирую, а то как-то крепостные что-то не сильно привлекают, а естество-то, оно требует…
Вроде как первый наезд отбили без особых напрягов, но вот то, что касается секретности и скрытности моего появления… Тут кроме нецензурных слов никак не выразишься.
Когда все разъехались и мы с генералом и городничим сидели в столовой и дядьки шмалили трубки с табаком, Осташев сделал точно продуманный и выверенный ход.
– Николай Алексеевич, раз так сложилась ситуация и все наветы развеяны, я как раз хотел поговорить с вами. Тем более, намедни я к вам сам в гости собирался…
Городничий, получивший истинное удовольствие и от поездки, и от всеобщего внимания, особенно заинтересованно слушал мой рассказ, в котором мне пришлось импровизировать и в несколько искаженной форме рассказывать про боевые действия в «зеленке» против дикарей и белых бандитов в Южной Америке. Война на Кавказе забрала много жизней русских солдат и офицеров, и мои соображения по тактике и стратегии, почерпнутые в свое время из рассказов Димки Березина, заинтересовали обоих военных. После часа общения я почувствовал, что городничий уже практически полностью проглотил на ходу слепленную генералом легенду и всячески старается показать свое расположение. Это не то что бы настораживало, но заставляло задуматься: как бы ни попросил чего, что нельзя будет отказать.
– Вы знаете, что я остался один. Сын Егор погиб на Кавказе…
«Так вот почему он с таким интересом меня слушал».
– Я последний в роду Осташевых. Мой сын, Александр, носит фамилию своей матери, которую я любил и которая умерла при родах. Тогда Сашку пришлось отправить учиться в Америку, вот видишь, что из него получилось. Я буду хлопотать о том, чтоб Александр стал следующим графом Осташевым, и вас, Николай Алексеевич, хотел просить, как старого боевого товарища, посодействовать в скорейшем продвижении сего дела.
Он опустил голову и другим, глухим голосом проговорил:
– Очень хочу успеть внуков понянчить…
Городничий, лицо которого от выпитого еще больше раскраснелось, порывисто вскочил:
– Всенепременно, дорогой Павел Никонорович, посодействую. Да и сынок твой, я вижу, достойный продолжатель рода будет…
Еще бы он попробовал отказать. Когда такой человек, как генерал Осташев просит о таких вещах, тут как минимум стоит прислушаться и по возможности помочь.
А я все с интересом наблюдал за городничим – дядька со всех сторон интересный и никак не соответствует тому образу, что он перед нами разыгрывает. А то, что он играет, не сильно, самую малость – это факт. Ох, будут нам от него проблемы.
Когда он уехал, мы вечером сидели с генералом за чашкой чая и тихо обговаривали сложившуюся ситуацию. Многие проблемы, что мы обсуждали вчера, сами собой решились, и нужно было хоть как-то наметить будущие шаги. Он мне достаточно подробно рассказывал про своих друзей, кандидатов в соратники. Но в большинстве случаев это повествование превращалось в вечер воспоминаний о былых сражениях, попойках и интригах. Когда мне это наскучило, а специально выделенный для этого еженедельник уже был исписан заметками, я перевел разговор на другую тему, которая меня несколько волновала.
– Павел Никанорович, меня все волнует ваш знакомый городничий – полковник Маркелов. Что ни говорите, а сольет он нас с вами…
Осташев, оторвавшись от воспоминаний, смотрел на меня обиженно.
– С чего вы взяли?
– Да не поверил он. Это я вам точно говорю. У него должность такая, присматривать, и он будет просто обязан доложить о моем появлении.
– Николай Алексеевич человек чести и мой давний знакомый, и я не намерен больше от вас, господин капитан корпуса жандармерии будущего, выслушивать наветы.
Н-да. Старик закусил удела и может даже на дверь указать.
– Павел Никанорович, давайте рассмотрим ситуацию в другом ключе. Информация обо мне все равно уйдет в соответствующие инстанции, или вы думаете, что та жирная корова, Михеева, просто так успокоится? Да и среди ваших соседей найдутся доброхоты, кто не преминет доложить, сболтнуть, похвастаться. Это понимаем мы с вами, это понимает и городничий. И если он не доложит и информация пройдет мимо него, то у него будут неприятности, ведь именно за тем его здесь и поставили – приглядывать и докладывать. И что здесь получается? Долг перед державой и дружеские отношения, а вы сами говорили, что он служака и карьерист.
Осташев помолчал, давая понять, что мои объяснения принял.
– Ну, допустим, Александр Владимирович, я с вами согласен. Что в данной ситуации вы предлагаете? Может быть, дождаться действительно людей, наделенных властью, и все им рассказать? Для державы это будет лучшим вариантом.
– Мы с вами уже обсуждали этот вопрос. Скорее всего, нас запрячут подальше и попытаются использовать в своих придворных интригах. Меня это не устраивает. Если и идти на контакт, то когда мы с вами будем стоять на определенных, сильных позициях, и тогда нас не будут использовать как пешек. Минимум, на что я надеюсь, пользуясь шахматной терминологией, это конь или слон – сильные и подвижные фигуры.
