По поводу его предложения по вербовке я тоже сделал несколько предложений.

– Павел Никанорович, вы честный и порядочный человек и такие же черты видите в окружающих, а мне пришлось послужить в системе, где как раз главной целью было использование людских пороков на службе у государства, так что в людях я разбираюсь получше вашего. Тут не обижайтесь, это правда. За время службы такого насмотрелся. Поэтому все, что будет касаться вербовки последователей, скажем так, допущенных к нашей общей тайне, я бы хотел взять на себя. Уж поверьте, вербовать – это была моя работа. Чтоб завербовать одного человека, приходилось отрабатывать человек десять, и по мере сбора информации, подготовки условий и обстоятельств, многие кандидатуры отсеивались, и оставались один или два человека, которых уже запускали в плотную проработку. Это кропотливая, тяжелая и неблагодарная работа, обычно связанная с копанием в грязи людских пороков. Иногда самому приходилось идти на подлость и создавать особые условия, чтоб у человека не оставалось других вариантов, как соглашаться работать на органы государственной безопасности. Да, подло, да, нечестно, да, омерзительно, но благодаря этому мы в самом зародыше успевали задавить воровство военных секретов, выявлять казнокрадов и вредителей, противодействовать разведкам противника. Да и сейчас, я не сомневаюсь, у всех государств есть такие службы, может, называются по-другому, что-то типа «тайной канцелярии», но смысл остается одинаковым. Пока не загрохотали пушки, свою тайную войну ведут разведчики и контрразведчики, от удачливости и профессионализма которых может зависит больше, чем от нескольких дивизий кавалерии.

– Я это все прекрасно понимаю и разделяю ваше мнение. В том, чтобы вы принимали участие в … – ему с некоторым напряжением удалось выдавить это слово. – …вербовке сторонников, я нисколько не против, а в свете изложенной вами информации даже согласен, что в этом есть большой и глубокий смысл. Но хотел бы указать вам, Александр Владимирович, что это достойные люди, не раз подтверждавшие свою верность Отчизне и в быту, и на поле боя, поэтому мне бы не очень хотелось пользоваться вашими методами.

– Доверяй, но проверяй. Это мой принцип. И когда на кону стоят не тысячи и не миллионы, а сотни миллионов жизней, которые будут потеряны Россией во всех войнах будущего, некоторые морально-нравственные нормы должны быть, скажем так, подкорректированы.

Этот неприятный разговор был прерван осторожным стуком в дверь, и взволнованный Еремей доложил, что к господину генералу пожаловали гости – господин городничий с двумя приставами.

Еще ментов тут не хватало, к чему бы это? А червячок уже подсказывал – по мою душу народ прискакал с утра. Генерал ушел в другую комнату, где расторопный Еремей быстро переодел его в военный мундир, в котором Осташев выглядел уж очень представительно – множество наград впечатлило и меня, природного циника. Я, на всякий случай, заскочил к себе в комнату, привел в порядок форму и прихватил парочку гранат. Достал из кобуры ПМ, загнал патрон в патронник, осторожно спустил курок, так чтоб не произошло спонтанного выстрела, и, поставив на предохранитель, вернул в кобуру. Для открытия огня достаточно было выхватить оружие, большим пальцем снять предохранитель и чуть сильнее нажать спусковой крючок, для самовзвода курка – в обычных условиях это не делается, но в такой ситуации, когда возможно придется открывать огонь на поражение, может сэкономить две-три секунды. Я подошел к лестнице и стал прислушиваться к разговору в гостиной, где генерал принимал городничего.

Да, такого развития ситуации я и не предполагал. Форменный идиотизм, помноженный на природную человеческую жадность. А тетка, госпожа Михеева, быстро крутанулась и выставила предъяву генералу по всем правилам. Суть ее состояла в том, что граф Осташев с неизвестным человеком в характерной одежде, который до этого напал в лесу на ее холопа, нашел и вывез из ее леса сокровища, не поставив в известность ни местные власти, ни, главное, ее – хозяйку, что расценивалось весьма негативно.

Поэтому городничий, испытывавший к его превосходительству генералу явную симпатию, ждал разъяснений и просил выдать некоего незнакомца в «рябой одежде» для следственных действий.

Ну, народ и оборзел. Не успели мы с Осташевым проработать план спасения России, так тут уже на нас наезжать начали. Через некоторое время по лестнице затопал Еремей с приглашением от генерала пройти в гостиную.

Еще вчера вечером я нашел на компе книгу, где мельком говорилось про городничих, и сейчас то, что такое должностное лицо прикатило к генералу в поместье, говорило о серьезности ситуации. Как правило, это были бывшие военные, обладающими авторитетом и наделенные особыми полномочиями, включающие частично и функции правоохранительных, следственных и судейских органов на местах. Поэтому пришлось спускаться.

В гостиной меня ожидали сам генерал и городничий – высокий седобородый, но крепкий дядька с красным лицом, что говорило об особом пристрастии к спиртному. Из уважения к генералу Осташеву оба пристава остались на улице и не принимали участия в разбирательстве.

Я вошел в комнату, оглядел гостя с ног до головы, остановив взгляд на его переносице и в уме как бы представляя, как выхватываю пистолет и стреляю ему именно в эту точку. Мой вид, а особенно взгляд произвел на гостя впечатление. Он долго и оценивающе смотрел на меня и после минуты молчания и борьбы взглядами, хохотнув, рокочущим басом выдал:

– Ну, каков орел, отца пришел защищать? Ишь, как зыркает, ну прямо басурманин, в горло готов вцепиться. Да ты не думай, мы с твоим отцом старые боевые товарищи и не раз вместе на турков ходили…

Вроде бы и голос дружелюбный, и построение фраз не напрягает, но вот взгляд этого здоровяка был настороженным, и это говорило о том, что ситуацию пока еще до конца не разрулили, хотя первый уровень напряженности уже пройден. А может, я со своими заходами переборщил.

Генерал сидел на стуле с прямой, напряженной спиной, при этом пытаясь создавать видимость невозмутимости. Когда городничий дотрындел очередную фразу про боевое прошлое, Осташев успел вставить:

– Александр, сынок, не беспокойся. Я Николаю Алексеевичу все рассказал. И про то, что ты мой сын, и про то, что ты учился в Североамериканских штатах, про Южную Америку. Он хочет посмотреть на твою самобеглую повозку и убедиться, что госпожа Михеева не имеет к этому никакого отношения и соответственно не имеет никаких прав.

Если перевести это на понятный язык: пришлось сказать, что я его сын, что все отличия объясняются тем, что мотался по миру, и в качестве подтверждения и чтоб отбить все предъявы оборзевшей тетки, нужно показать джип. Понятно, не дурак, все в пределах легенды, разве что генерал выдал меня не как приглашенного инженера, а своего сына, причем родного – очень серьезный ход. Ладно, поехали, буду подыгрывать.

– Конечно, отец.

И уже обращаясь к городничему:

– Ваше превосходительство, я сейчас захвачу мобилайзер и спущусь вниз, и мы с вами посмотрим на чудо американского технического гения.

А про себя добавил: «Как хорошо, что большинство шилдиков и надписей на английском, точнее американском языке, и тут этот недостаток превращается в преимущество».

Городничий с умным видом воспринял непонятное, но очень умное слово «мобилайзер» и, поднимаясь по лестнице, я услышал его бас:

– Хороший у вас сын вырос, Павел Никанорович. Настоящий офицер, не из тех, кто будет кланяться пулям.

– У него дикари недавно убили жену. Он их всех выследил и убил. Убил их, их родственников и соплеменников. Там такие традиции… После этого я его решил официально сделать наследником и продолжателем фамилии.

Уже заходя к себе в комнату, я услышал обрывок ответа городничего:

– …этот сможет. Чувствуется ваша кровь. А помните, как в двадцать девятом на Кавказе…

Взяв ключи от джипа, я спокойно спустился вниз, где городничий уже чуть ли не танцевал от нетерпения.