— Добрый день, мастер Исаак, — сказал Йохан, выступая из темноты. — Большая ванна закрыта…
— Епископ сказал мне, — ответил Исаак. — Разве мы не можем все же вымыть его?
— Есть маленькая ванна. И горячая вода. Этого мальчика зовут Юсуф?
Юсуф посмотрел вверх на человека, возвышающегося над ним.
— Да, господин. Я Юсуф.
— У меня здесь новая одежда, которую послала ваша хозяйка.
— Отлично. Возьми его и вымой, — бодро сказал Исаак. — И одень в чистое. Я отдохну, если вы найдете для меня скамью.
Мирные размышления Исаака были прерваны протестующим криком.
— Я не буду снимать это! — Слова отразились пронзительным эхом от сводчатого потолка и ударили по плиткам. За ними последовала низкая басистая ругань.
Исаак нащупывал путь, ведя рукой и палкой по стене, и пошел под аркой в направлении голосов. Когда он решил, что его уже могут услышать, он прервал скандал.
— Юсуф? Йохан? Что случилось? Тебе надо снять одежду, чтобы вымыться, Юсуф. В этом нет никакого позора.
— Не в этом дело, — сказал Юсуф, в его голосе звенели слезы.
— У мальчика кошелек на шее, мастер, — объяснил Йохан. — Он кожаный и может пропитаться водой. А он не хочет дать его мне подержать.
— Можешь дать его мне, пока ты моешься и сохнешь? — мягко спросил Исаак. — Я очень внимательно буду следить за ним. — Он подошел поближе к голосам, нащупывая дорогу по стене.
Возникла пауза.
— Клянетесь ли вы торжественно Единым Богом, которому мы поклоняемся, хотя и по-разному, и в соответствии с правдой и честью ваших предков, что вы возвратите его мне, не открывая, как только я попрошу?
— Это несколько сложная присяга, но я клянусь, — сказал Исаак, с трудом пытаясь сдержать веселье в голосе. — Я верну это тебе, как только ты попросишь, не открывая, клянусь Господом. И моими предками. Могу ли я спросить: то, что мне предстоит хранить, настолько ценно?
— Ценно не для всех, но для меня, господин, — сказал Юсуф тонким голосом. — Просто запись на моем языке, которую я не хотел бы потерять.
Когда мальчик ухватился за кожаную сумку, висевшую у него на шее на крепком кожаном ремешке, Большой Йохан смог увидеть, что в нем нет ничего ценного — ни круглых золотых монет, ни выступающих, искрящихся драгоценных камней, — и его любопытство испарилось, как летняя роса. Исаак наклонился и позволил Юсуфу надеть сумку себе на шею; мальчик повернулся и пошел назад к Йохану.
— Стой здесь, я сейчас сполосну с тебя грязь, — сказал хранитель. — Затем мы вымоем тебя дочиста. — Он облил Юсуфа прохладной водой, которую набрал из ванны, а затем снял два больших кувшина с огня, разведенного в дальнем углу. Он поставил их около маленького фонтана, из которого бежал упругий поток чистой холодной воды. Он подтянул свою тунику и сел на край маленькой ванны.
Юсуф залез в ванну и встал, дрожа, перед Большим Йоханом. Аромат и касание воды высвободили новую волну воспоминаний о лете, звуке плещущейся воды и женском смехе; теплое солнце, ласкающее кожу, и шелест высоких пальм, отбрасывающих легкую прохладную тень. На глазах выступили слезы, и он отчаянно старался загнать воспоминания как можно глубже.
Йохан тер Юсуфа губкой с мягким мылом, пока его кожа не запылала и на волосах не образовалась шапка пены.
— Постой тут, — сказал он и подошел к кувшинам, взял ковш и опытной рукой долил в кувшин холодную воду.
Горячая вода, вылившаяся на голову, обожгла Юсуфа, как дыхание печи, смывая мыло и грязь. Он смотрел вниз на свою голую кожу, очищенную от покрывавшей ее грязи, и видел тонкие руки и ноги с явно проглядывающими костями, покрытые царапинами и синяками. На коже чередовались светлые и темные участки в тех местах, где солнце добралось до нее через дыры в одежде. Никогда, даже в самые мрачные дни его странствий, он не ощущал себя таким жалким и грязным.
— Ну вот, парень, — сказал Большой Йохан. — Ты оказал мне честь. Чистый, дальше некуда: от макушки до пяток. Я бы сунул тебя в холодную воду, чтобы освежить немного, но ты такой маленький и тощий, что я боюсь, что это будет для тебя чересчур. Теперь давай сушиться, и посмотрим, подходит ли тебе новая одежда.
Йохан обернул его большой льняной простыней и подхватил аккуратный сверток.
— Ваша одежда, молодой господин.
Юсуф рукой коснулся голой шеи и простыня упала.
— Но мой… — Он остановился. — Моя сумка, — закричал он с ужасом в голосе. — Господин, моя кожаная сумка все еще у вас?
Исаак подошел, протягивая руку, пока не коснулся влажных волос мальчика. Он очень серьезно снял кожаную сумку со своей шеи и надел ее на шею Юсуфу.
— Видишь, — сказал он, — я выполнил свою клятву. Теперь одевайся, пока ты не замерз.
Юсуф взял льняную рубашку и натянул ее через голову. Лентами он завязал под коленями огромные штаны и надел свободную тунику из тонкой коричневой ткани. Затем он надел башмаки, которые были ему немного великоваты, и он туго зашнуровал их, чтобы те держались на ногах. Он покачал головой: госпожа была странной женщиной, раз так хорошо одевала того, кого так сильно ненавидела.
— Какое прохладное и приятное место, — сказал Исаак. — Епископ говорил мне, что ты содержишь его в невероятном порядке и чистоте.
— Епископ — очень добрый и щедрый человек, — сказал Йохан, — раз он так сказал. Именно поэтому, когда я нашел мертвую монахиню в ванне, у меня просто перехватило дыхание, так сказать…
— Обычно они не приходят сюда? — спросил Исаак. — Монахини?
— Никогда, — быстро ответил Большой Йохан. Исаак почти услышал, как тот вспотел.
— Когда ты вытащил ее из воды — это было вскоре после prime, не так ли?
— Немного позже, мастер.
— Примерно на час?
— Солнце стояло высоко и было ярким, мастер.
— Она была полностью окоченевшей?
Большой Йохан расслабился. Он не двигался и не произносил ни слова, но облегчение, испытанное хранителем, было настолько ощутимым, что Исааку показалось, что он может его пощупать.
— Да. Вокруг головы. Там это начинается. Я помогал переносить мертвых и обряжать их к погребению, так что я знаю.
— Итак, примерно через час или больше после prime она начала коченеть. Она умерла после laud, возможно, за час или два. Он подумал, что как раз в это время обычные веселые пирушки превратились в яростный разгул. И епископ видел Большого Йохана, также пьяного, настолько, что тот лыка не вязал.
Послышался легкий быстрый топот по твердому полу.
— Моя новая одежда просто замечательная, господин, — сказал Юсуф. — Мне жаль, что вы не можете увидеть ее.
— Эй, давай твои старые тряпки, — сказал Большой Йохан. — Я брошу их в огонь.
— Пожалуй, я сохраню их, — ответил Юсуф. — Вдруг они мне однажды понадобятся?
Граф Хьюго де Кастельбо обыскал деревню, состоявшую из пяти или шести лачуг, прижавшихся к стенам замка, и теперь прочесывал поля между замком и Жироной, но именно дон Эмерик со своими помощниками, благодаря острому нюху Петронеллы, нашел няню Марию. Та лежала в небольшой яме около дороги, скрытая высокой травой. У нее было перерезано горло. Рядом с ней был небольшой сверток, обернутый ярким платком. Владелец замка, дон Эмерик, поднял его и размотал ткань. В свертке обнаружилась чистая одежда для ребенка, немного хлеба и фруктов.
Охотник из отряда кастеляна осмотрел одежду.
— Выглядит так, как будто она хотела сбежать и взять ребенка с собой.
— С Хайме? — спросил дон Эмерик. — Я не могу в это поверить.
Охотник кивнул.
— Если это сделал Хайме, на нем будут отметки от ее ногтей и зубов, — рассудительно сказал он. — Мария не была нежной скромницей. Когда кое-кто из наших парней попытался залезть ей под юбки, она как следует разукрасила им лица. Они быстро прекратили свои попытки.
— Никаких следов ребенка? — спросил кастелян безо всякого выражения на лице. Чем дольше шли поиски от берега реки в сторону леса и довольно дикой местности, составляющих его владения, до дороги в город, тем более невыразительным становилось его лицо из-за безнадежности, сковывающей его сердце холодом.
