Сейчас от забавности домашнего учителя ничего не осталось. Его лицо искривлено ненавистью, глаза налиты кровью. Из него изрыгается нескончаемый поток ругательств и брызги слюны, когда он поворачивает молоток в руке и замахивается той стороной, с которой расположен коготь, в качестве оружия. Гладкая сторона страшного инструмента задевает лицо Криспина. Повреждений нет. Он уклоняется и уворачивается, но следующая атака оказывается ближе, коготь цепляет его куртку, и джинсовая ткань рвётся.

Когда домашняя пожарная тревога начинает пронзительно гудеть, пёс прыгает на спину Мордреда, выводит неуклюжего мужчину из равновесия, заставляя его упасть лицом вниз на пол.

Криспин хватает уроненный молоток, собака делает 180-градусный разворот на спине Мордреда, и они убегают к южной лестнице ещё раз.

На этот раз на дне лестничного колодца не бледное пламя луны, а настоящий огонь, яркий, как солнце, и дым, пробирающийся вверх. Они не могут пройти весь путь вниз, только до второго этажа.

Харли ведёт по этому новому коридору, в дальнем конце которого огонь. Они сбегают по одной из искривлённых передних лестниц в фойе, хотя этот путь — запретный для детей и персонала, что не касается собак.

Когда сходит с последней ступеньки, Криспин слышит выстрел, и в тот же миг пуля отскакивает от головки молотка, который выпадает из его руки.

В фойе, одетая в чёрный вязаный пиджак и красный шарф, нянюшка Сэйо движется вперёд с пистолетом в руках.

— Поросёнок, — говорит она. — Ты не сможешь уйти, не подарив поцелуй нянюшке, так же?

Пёс рычит впервые за всё время.

— Здесь нет ничего личного, поросёнок. Теперь ты станешь пищей для червяков, прямо как твои сестра и брат.

— Ты проиграла, — говорит он.

Она смеётся и движется в его сторону.

— Ты маленький глупец. Я согнула сотню таких, как ты, и сломала ещё сотню. Я выгляжу молодой, но я старше Джардены.

На расстоянии меньше вытянутой руки она останавливается.

Пожарная тревога продолжает завывать, и дым начинает соскальзывать вниз по двойной лестнице.

Криспин смотрит в дуло пистолета, но затем встречается с её глазами, которые так же прекрасны и привлекательны, как прежде.

— Еда для червей… или нет. Выбирать тебе. Но нянюшке нужно так многому тебя научить, милый поросёнок, и тебе понравится это изучать. Тебе мои уроки покажутся весьма прелестными.

Несмотря на то, что ему тринадцать лет, мальчик снова чувствует себя девятилетним, и её рабом. Он помнит её тёплую руку на его обнажённой груди, как будто прикосновение произошло всего минуту назад.

— То, что ты увидел, что нянюшка делала перед алтарём той ночью… О, мой милый поросёнок, нянюшка с удовольствием сделает то же самое с тобой.

Её глаза — бездонные колодцы, в которые мальчик может упасть.

Он знает, что должен что-то сказать, опровергнуть её слова, но остаётся немым. И трясётся.

— Но перед этим нянюшка будет для тебя тем, кем ты хочешь, чтобы она была, она должна знать, что может тебе доверять. Иди сюда, сладенький. Докажи нянюшке, что ты её любишь. Иди сюда и обхвати ртом дуло пистолета.

Перед тем, как он может сделать шаг в её направлении, если и в самом деле собирался, пожарная спринклерная система включается, и в фойе начинается сильный дождь, как и по всему дому.

Удивлённая, нянюшка Сэйо делает шаг назад, машет пистолетом влево, потом вправо.

Стремительно движущаяся вода. Водопады в парке, за которыми он мог иногда находить убежище. Несущийся поток. Сейчас это дождь в помещении. Это промысел Божий, что Природа своим милосердием дарует ему и псу невидимость для этой женщины и всех таких же, как она.

Он с собакой направляется к входной двери и открывает её.

Двигаясь осторожно, ища его в неверном направлении, промокшая нянюшка Сэйо палит вокруг, веря в удачу, нажимает на курок ещё раз, и выстрел проходит совсем рядом с ним.

Он говорит: «Мирабель и Харли живы», она поворачивается, выставив вперед один из боковых светильников, висящих вокруг двери.

Обваливается ещё одна часть несущих конструкций. Стены содрогаются, а люстра раскачивается.

Нянюшка Сэйо идёт дрожащей походкой, когда фойе над ней сдвигается.

Когда Криспин с Харли выходит туда, где скоро начнётся пурга, если ветер усилится, он закрывает дверь, оборачивается и слышит, что, вероятно, пол фойе проваливается в подвал.

Удивительно — или, возможно, не так уж и удивительно — он и пёс сухие, не тронутые дождём из спринклерной системы.

Через улицу, сквозь сильный снег «Пендлтон» в этот момент выглядит не как огромный особняк, а как работа первобытной архитектуры, как Стоунхендж, но намного больше по размерам, или как место, которое могли построить ацтеки, в котором приносили в жертву только что вырванные сердца девственниц. На самом деле, не смотря на то, что город, расположенный внизу, такой современный, является домом для множества высокотехнологичных компаний, Криспин через вуаль гламура почти видит другой город, суетливое место — древнее, опасное и полное каменных идолов богам с бесчеловечными лицами.

Он благодарен за маскирующий снег.

Он с Харли идёт по Улице Теней вниз с Холма Теней, оставаясь на тротуаре. С восточной стороны скоро заревут пожарные машины.

Снежинки размером меньше серебряного доллара, с которых начинались осадки, но всё ещё большие, кружевные иероглифы размером с десятицентовик, полные смысла, но кружащиеся слишком быстро для того, чтобы разгадать их.

Слабое мяуканье напоминает Криспину, и он смотрит вниз на крошечную кошку, его аватар, её когти на передних лапках зацепились за край кармана куртки, её маленькая головка высунулась наружу. Кошка внимательно смотрит на снег и, кажется, удивляется.

Вскоре падающие хлопья начинают прерываться, как будто являются спецэффектом, производимым машиной, которая на время приостановила работу, но затем продолжают падать, так же плавно и грациозно, как прежде. Криспин подозревает, что в момент прерывания кто-то в «Бродериксе» включил искусственный снег, который падает по спирали весь день на модель магазина, стоящего в центре отдела игрушек. Время от времени вещи в этом мире выпадают из гармонии, и требуется синхронизация.

Они покупают подержанную машину за наличные. Он слишком молод для того, чтобы водить, но в шестнадцать лет — выглядящая на восемнадцать — она как раз подходит по возрасту. Её водительские права — подделка, но она, в любом случае, достаточно хорошо водит.

Уже больше не одинокая, она покидает защиту «Бродерикса» ради удивительной неопределённости мира за его пределами. Ни у одного из них нет причин оставаться в этом городе, где у них отобрали их семьи.

Они не знают, куда направляются, но оба знают, несомненно, что туда, где должны быть.

С собакой и кошкой они уезжают рождественским утром, которое кажется идеальным временем для начала новой жизни.

В силу её великих страданий, она его сестра, а в силу его великих страданий, он её брат. Они ещё не взрослые, но уже больше и не дети. Тяжело доставшаяся мудрость селится в них, и с этим качеством, с которым настоящая мудрость всегда соседствует — смирение.

Позже, на открытом пространстве, среди вечнозелёных лесов, растущих на склоне к северу от шоссе, и спускаясь к нетронутым низинам на юге, он облачает для неё в слова самую важную вещь, которую они узнали, или, вероятно, когда-либо узнают.

Настоящая природа мира завуалирована, и если вы на неё ярко светите, то не можете узнать, что есть правда; она исчезает в тенях, которые её укрывают. Правда для нас слишком страшна, чтобы смотреть на неё прямо, и мы способны лишь мельком взглянуть на неё краем глаза. Если ландшафт вашей души слишком тёмный от страха, или от сомнений, или от гнева, то вы слепы ко всей правде. Но если ваш внутренний ландшафт слишком яркий от уверенности и высокомерия, вас поражает снежная слепота, и точно так же вы не можете разглядеть перед собой ложь. Только душа в лунном свете позволяет удивляться, и она находится в рабстве у чуда, благодаря которому вы можете увидеть замысловатый узор мира, в котором вы всего лишь одна нить, одна чудесная и необходимая нить.