Я предпочел бы не знать этого, по крайней мере сейчас.

Раз Уоррен с Кэрравеем находятся во дворе, то, должно быть, Алекс Рис сидит за рулем машины.

— Обойди сзади, — говорил Джексон Кэрравею. — Выдави его оттуда. Я останусь здесь, на тот случай, если он вдруг вылезет.

Сама поза Кэрравея говорила о том, что этот человек не любит, когда им командуют. Я также подозревал, что ему не больно-то хочется «обходить сзади», пусть даже он и отличный стрелок.

— Почему бы мне не подождать здесь, а ты пойдешь и посмотришь? — предложил он Джексону.

— Да ради бога, — раздраженно ответил тот. — Схожу. А ты не спускай глаз с двери и, если появится, сразу стреляй. Но постарайся по ногам.

Это, конечно, немного утешало, а вот мысль о том, что меня могут взять живым, — нет. Я уже раз воспользовался их «гостеприимством» в стойлах и желания повторить этот опыт не испытывал.

Джексон Уоррен направился к машине, нервно озирающийся по сторонам Питер Кэрравей остался стоять во дворе.

В памяти всплыла еще одна цитата из Сунь-цзы:

«На войне старайся избегать того, кто силен, и бить того, кто слаб».

Питер Кэрравей был слабым противником. Я сделал этот вывод по тому, как нервно он оглядывался на машину и в том направлении, куда ушел Джексон, в надежде, что тот возьмет на себя всю тяжесть миссии, а в сторону прохода почти не смотрел, хоть ему и велели. Ему явно не нравилось, что он остался здесь один-одинешенек. Стрелять в фазанов — это одно дело, стрелять в человека — совсем другое.

Сидевшему за рулем Рису наконец удалось отогнать машину за стойла, в противоположном конце прохода я теперь видел отблеск фар. Да, скверно, подумал я, получается, что обложили меня с двух сторон и вскоре могут атаковать.

Посмотрел на часы. Еще только 5.17. Двенадцать минут прошло с тех пор, как Ян погудел и уехал, но казалось, с тех пор прошла целая вечность. Светать начнет через час.

Я еще раз взглянул сквозь щель в дверце на Питера Кэрравея. Тот по-прежнему стоял во дворе, держал двустволку на сгибе правой руки, наверное, так делают охотники в ожидании, когда загонщики поднимут стаю фазанов в небо. Солдат ни за что и никогда не станет так держать оружие — неготовым для немедленных действий.

Я распахнул дверцу прохода и бросился к нему, держа саблю прямо перед собой, нацеленной ему в физиономию — ну в точности кавалерист во время атаки, только без лошади.

Он быстро вскинул ружье… и все же — недостаточно быстро. Я налетел на него, нанес острием сабли удар по правой руке, пронзил одежду и плоть под ней. И почти одновременно врезал ему по носу покрытой никелем тяжелой рукояткой. Он рухнул навзничь, на землю, выронил ружье и лежал, прикрывая обеими ладонями окровавленное лицо.

Я стоял над ним, высоко подняв саблю, как матадор, готовый совершить круг почета. Кэрравей же тем временем свернулся калачиком, обхватил голову руками, жалобно стонал и дрожал, как побитый щенок.

Я нацелил острие ему в сердце. Рука стала опускаться.

— Что ты делаешь? — неожиданно для самого себя вдруг произнес я вслух. И острие замерло буквально в нескольких дюймах от его груди.

«Ценности и стандарты Британской армии», параграф шестнадцатый. Там сказано, что солдаты должны относиться к людям с уважением, в особенности к жертвам конфликтов, и неважно, живые они или мертвые, раненые, попавшие в плен или просто гражданские лица. Все солдаты должны действовать в рамках закона. «Военная служба, — говорится там, — это долг; а потому солдаты должны быть готовы защищать права других прежде, чем заявлять о своих правах».

Убийство Питера Кэрравея таким вот образом — это вне закона, это будет нарушением его прав как моего пленного, к тому же раненного. Я просто мстил ему за боль и страдания, которые он причинил мне.

Я заметил, что он описался, в точности как я на прошлой неделе в стойле, только в моем случае это было не от страха. Наверное, отмщение состоялось. Я наклонился, подобрал его ружье и оставил его лежать там же и в той же позе, трясущимся от страха, как желе.

Затем я быстро пересек двор и подошел к дому, сжимая в одной руке дробовик, в другой — саблю. Но сабля свое дело сделала и была уже не нужна. И я зашвырнул ее в тень, в самом конце ряда из стойл, и теперь держал ружье уже обеими руками. Вот так-то оно лучше.

Определенного плана у меня не было, но я понимал: надо как-то выманить Джексона на себя, увести как можно дальше от мамы.

Я разломил двустволку. В каждом патроннике лежало по патрону, и теперь я проклинал себя за то, что не обшарил карманы у Питера Кэрравея. За спиной раздались жалобные звуки — это он звал Джексона на помощь, — и я счел, что возвращаться и искать патроны слишком поздно.

Итак, у меня всего два выстрела. Каждый патрон на счету. Я сложил ружье и снял с предохранителя.

Если я хочу увести Джексона с Рисом подальше от матери, придется выдать противнику свое местоположение. Иными словами, совершить действие, совершенно несвойственное пехотинцу.

Фары все еще ярко горели в конце стойл, освещали навозную кучу, но самого меня там больше не было. Я находился примерно в сорока ярдах, там, где дорожка от ворот сливается с асфальтированным кругом у входа в дом. С этого места было хорошо видно машину, по крайней мере ее фары.

Как же привлечь к себе внимание?

Я вскинул стволы дробовика и выстрелил в машину, потратил один из драгоценных патронов. С этого расстояния корпус автомобиля не пробить, а вот стекло можно высадить запросто. Одно я знал наверняка: сидящий в машине Алекс Рис поймет, что стреляли по нему.

Я услышал крик Джексона. Возможно, он оказался в опасной близости от моей мишени. А мне не все равно? Зато теперь они точно знают, где я, — машина тотчас двинулась в мою сторону.

Я нарочно выждал на секунду дольше, чтобы фары высветили мою удаляющуюся спину. Промелькнул в этом луче на миг, а затем снова нырнул в темноту, забежал за угол дома. Грянул выстрел, но я уже был под защитой каменной стены.

Двигался я быстро и похвалил себя за то, что предварительно, во вторник на прошлой неделе, провел самую тщательную рекогносцировку местности. Я знал, что выложенная из бетонных плит тропинка, примыкающая к стенам, огибает прямоугольное здание, и единственным препятствием служит маленькая калитка на углу, в тыловой части дома.

Я быстро обежал его и снова приблизился к фасаду, но только теперь с другой стороны, и находился за машиной, фары ее продолжали светить туда, где я находился несколько секунд назад. В их свете я разглядел Джексона, он подкрадывался к углу здания, держа ружье на изготовку.

Но тут вдруг распахнулась дверца автомобиля, и из него вышел Алекс Рис. Встал рядом с машиной, спиной ко мне, видно, наблюдал за действиями Джексона.

И я медленно, осторожно, стараясь ступать как можно тише в баскетбольных бутсах по гравию, двинулся к нему. Алекс наверняка услышал бы меня, если б не оставил мотор включенным. Так что я вполне мог подобраться к нему незамеченным.

На нем был мешковатый свитер и вязаная шерстяная шапка.

Я приподнял ружье и приставил оба ствола к коже, чуть ниже левого уха.

— Только дернись, и ты покойник, — сказал я ему лучшим своим командирским голосом. Но он не послушался, тут же развернулся ко мне лицом. Увидев это лицо, я понял, что ошибался, за рулем машины был вовсе не Алекс Рис.

— Привет, Том, — сказала Изабелла.

Я был настолько потрясен, что тут же опустил ствол.

— Ты? Но почему? — воскликнул я.

— Мне страшно жаль, — ответила она.

— Так это ты тогда отперла ворота?

Она удивилась, что я знаю об этом, но потом кивнула.

— Да. Джексон был в Гибралтаре.

Стало быть, именно ее «Фольксваген Гольф» я видел той ночью. Возможно, все это время я подсознательно пытался убедить себя, что это никак не могла быть машина Изабеллы. И напрасно.

— Почему же ты не приехала и не помогла мне?

В памяти всплыли вся горечь, боль и унижение, которые пришлось претерпеть в стойле за те три дня.