А сейчас без двадцати двенадцать, и я лежу на постели и ровным счетом ничего не делаю вот уже часа три. С того момента, как в пух и прах разругался с матерью на стоянке для автомобилей перед домом.

Она осматривала свою машину, и я не смог удержаться от искушения и сказал ей, что давно пришло время поменять старенький синий «Форд» на что-то более новое и пристойное.

— Не твое собачье дело, — злобно прошипела она в ответ и окинула меня гневным взглядом.

— Извини, — сказал я, изображая удивление. — Не ожидал, что мое скромное замечание выведет тебя из равновесия.

— Оно и не вывело, — буркнула она, уже взяв себя в руки. — И машина в полном порядке.

— Но тренеру твоего статуса подобает иметь автомобиль получше. Как тебе, к примеру, «БМВ»?

Мне показалось, она снова закричит, разразится потоком брани, и я уже пожалел, что сказал это. Зачем? Я пытался взглянуть на себя ее глазами, и мне не понравилось то, что я увидел. Ни капельки не понравилось. А потому я развернулся и пошел к дому. Поднялся в спальню, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой.

Сколько еще, думал я, мне предстоит проторчать в этой комнате, наказывая себя за свои грехи? Час? День? Неделю? Всю жизнь?..

Я уселся на край кровати и решил написать письмо сотрудникам реабилитационного центра, поблагодарить их за заботу, извиниться за свой несносный характер и отсутствие чувства юмора.

Может, тогда поверят, что я искренне раскаиваюсь.

Остаток воскресенья прошел в доме Каури тихо и спокойно, все его обитатели, представители людского племени, оставались на безопасном расстоянии друг от друга.

Днем я сходил в Лэмбурн, решил прогуляться просто ради того, чтоб не торчать дома, ну и потом, конечно, было любопытно посмотреть, что там изменилось за пятнадцать лет. Идти далеко я не собирался. Всего неделю назад или около того распрощался с костылями, и нога уставала при ходьбе.

Домов стало больше, появился целый участок, застроенный симпатичными новенькими коттеджами с крохотными, с почтовую марку, садиками — выросли они на поле, где некогда выгуливали лошадей. Но в остальном деревня мало изменилась, и улицы ее выглядели в точности так, какими я запомнил их еще мальчишкой, развозя утренние газеты.

Да и с чего бы ей было меняться? Прошедшие пятнадцать лет сильно изменили меня, но эти годы в сравнении с длинной историей деревни под названием Лэмбурн — сущий миг, не более.

Согласно современным официальным документам, поселение это возникло еще в девятом веке и деревня с церковью получили свое название по воле Альфреда, могущественного короля саксонцев, единственного монарха Англии, которого именовали Великим.

Но на самом деле у Лэмбурна была куда более древняя история, и прошлое поселения уходило корнями не в Средневековье, но в более далекие времена. На холмах к северу от современной деревни нашли во время раскопок многочисленные предметы бронзового века. Нашли здесь и остатки Риджвея — этой супертрассы каменного века, некогда связывавшей побережье Дорсета с заливом Уош на востоке.

Сегодня Лэмбурн и его окрестности известны под названием Долина скаковых лошадей. Но «лошадиная индустрия» зародилась здесь относительно недавно. Записи в архивах показывают, что скаковых лошадей начали тренировать здесь в конце восемнадцатого века, но лишь сто лет спустя, когда провели железную дорогу, Лэмбурн превратился в национальный центр скачек, в особенности скачек с препятствиями, и стал соперничать с Ньюмаркетом. Поездами лошадей отправляли на скачки все дальше и дальше от дома, так получил развитие столь популярный в Англии национальный конный спорт.

Но фактором, сыгравшим главную роль в превращении Лэмбурна в сущий рай для лошадей, стала геология, и человек был здесь совершенно ни при чем.

В то время как округлые покатые холмы Беркшира просто идеально подходили для выработки правильного галопа, то, что лежало под слоем дерна, представляло настоящую драгоценность. Холмы Дауне и Чилтерн формировались миллионы лет назад из осадочных пород на месте, где некогда находилось доисторическое море, богатое органическими веществами. Миллиарды и миллиарды простейших морских организмов умирали, их скелеты опускались на дно, спрессовывались и окаменевали под давлением, превращались в скалы, в белый мел, который мы видим сегодня. Почти чистый карбонат кальция, и трава, которая растет на нем, богата кальцием — идеальная пища для скаковых лошадей, ведь кальций укрепляет кости, способствует их росту.

Я прошел через центр деревни, мимо норманнской церкви, которая где-то в двенадцатом веке пришла на смену более ранней, саксонской. И хотя я не являлся постоянным прихожанином, но бывал в церкви Лэмбурна много раз вместе с другими мальчиками и девочками из местной начальной школы. Осталось воспоминание: там страшно холодно, и дело было не только в низких температурах. Видимо, осознание того, что где-то у тебя под ногами, здесь, прямо под каменным полом, похоронены люди, и давало ощущение холода. Хорошо помню, как чрезмерно развитое детское воображение заставляло вздрагивать, а по коже бежали мурашки. То же самое произошло и сейчас.

Я остановился и подумал: все же странно, что при мысли о том, что тут лежат давно захороненные тела, я начинаю дрожать. Ничего похожего я не испытывал в Афганистане, где кругом было полно тел талибов, которых я сам недавно отправил в могилы.

Я продолжил свой путь.

Центр деревни почти не изменился, хотя у нескольких магазинчиков были теперь другие названия, а некоторые сменили профиль.

Я зашел в универсам, купить себе сандвич на ленч, и терпеливо стоял в очереди в кассу.

— О, привет, — сказала женщина, сидевшая за аппаратом и пристально смотревшая на меня. — Ты ведь Том, верно? Том Каури?

Я взглянул на нее. Примерно моего возраста, с длинными светлыми волосами, убранными в конский хвост. На ней был темно-серый свитер свободного покроя, видимо призванный закамуфлировать чрезмерно пышные формы.

— Том Форсит, — уточнил я.

— Ах, ну да, верно, — сказала она. — Теперь вспомнила. Но твоя мать — миссис Каури, так? — Я кивнул, она заулыбалась. Я протянул сандвич и банку пива. — Так ты меня не помнишь, нет? — спросила она.

Я присмотрелся повнимательней.

— Простите, — сказал я. — Нет, не припоминаю.

— Я Вирджиния, — с надеждой произнесла она.

Я продолжал тупо смотреть на нее.

— Вирджиния Бейли, — добавила она. — Джинни. — Последовала выжидательная пауза. — Из начальной школы. — Снова пауза. — Ну, правда, тогда я была Джинни Вортингтон.

Джинни Вортингтон из начальной школы?.. Я снова взглянул на нее. Смутно припомнилась девочка по имени Джинни, но волосы у нее были черные, а сама тощая как палка.

— Уже давно крашу волосы, — пояснила она. И нервно хихикнула. — Ну и набрала несколько фунтов, как ты заметил, это после родов.

Вирджиния Бейли, пухленькая и белокурая, она же Джинни Вортингтон, худенькая брюнетка. Одно и то же лицо.

— Страшно рад видеть тебя, — сказал я, покривив душой.

— А ты сейчас у матери живешь? — спросила она.

— Да.

— Вот и славно. — Она сканировала мои покупки. — Такая эффектная женщина, твоя мама. С тебя три двадцать. — Я протянул ей пятифунтовую банкноту. — Она у нас здесь настоящая звезда. — Джинни протянула мне сдачу. — Все наши местные страшно гордятся ею, надо же, получила такую премию! — Она положила мой сандвич и банку с напитком в пластиковый пакетик. — Очень была рада повидать тебя.

— Спасибо. — Я взял пакетик. — Я тоже страшно рад. — И уже собрался уходить, но затем остановился и спросил: — Какую премию?

— Как, разве ты не знаешь? — удивилась она. — Национальную премию «Женщина года». Буквально в прошлом месяце. В Лондоне. И вручал ее не кто-нибудь, а сам принц Уэльский. По телевизору показывали.

Я тупо смотрел на нее. Неужели был настолько поглощен собственными делами и проблемами, что не заметил, как мать получила такую высокую награду?