Однако я заблуждался.

Он все прекрасно помнил. Это читалось в его глазах.

— Родерик Уорд, этот жалкий воришка и грязный ублюдок, — произнес он это тихо, но вполне отчетливо. — С радостью бы свернул ему шею. — И он протянул ко мне обе руки, точно собирался вцепиться мне в горло.

— Родерик Уорд уже мертв, — сказал я.

Руки старины Саттона безвольно опустились на колени.

— Вот и славно, — произнес он. — Кто его убил?

— Погиб в автокатастрофе, — ответил я.

— Слишком легкая для него смерть, — с ненавистью заметил Саттон. — Я бы убивал его медленно.

Мне показалось это странным.

— А что он вам, собственно, сделал? — спросил я. Очевидно, за столь пылкой ненавистью стояло нечто большее, чем выбитое кирпичом стекло в окне.

— Он украл все мои сбережения, — сказал старик.

— Каким образом?

— С помощью придуманной им хитроумной схемы, — ответил Саттон. Потом покачал головой. — И я, старый дурак, купился. Не надо было его слушать.

— Так он украл ваши сбережения не в прямом смысле слова?

— Какая разница, — устало произнес Саттон. — Сын мой страшно обозлился. Говорил, что я промотал все его наследство.

Видно, этот Саттон-младший большим тактом не отличается, подумал я.

— Так в чем же состояла эта хитроумная схема Родерика Уорда? — спросил я.

Какое-то время он сидел молча, глядя на меня и словно прикидывая, стоит ли говорить всю правду. А может, просто пытался вспомнить.

Потом снова вынул вставную челюсть и стал ее разглядывать. Я не был уверен, что он понял мой вопрос, но через некоторое время он вернул искусственные зубы на место и начал свой рассказ:

— Я заложил дом, а полученные деньги инвестировал в какой-то крутой фонд, благодаря которому, как уверял меня Уорд, я разбогатею. — Он вздохнул. — А потом этот самый фонд лопнул, и я не получил ни гроша и остался на руках с закладной.

Теперь я понял, почему сержант-детектив Фред впал в такую ярость.

— Что за фонд это был? — спросил я.

— Не помню, — ответил он. Возможно, просто не хотел вспоминать.

— А с чего это вдруг Уорду понадобилось швырять кирпич вам в окно?

Старик улыбнулся:

— Да я насолил ему. Так, самую малость.

— Что? — удивленно воскликнул я. — Каким образом?

— Он пришел сказать, что я потерял все деньги. Я сказал, что надо что-то делать, как-то спасать ситуацию, но он сидел и с наплевательским видом твердил, что я должен понять одно: инвестиции могут расти, а могут и обрушиться, разом, как в этом случае. — Он снова улыбнулся. — Ну и тогда я просто вылил горячий чай из чайника ему на колени. — Он захохотал, вставная челюсть едва не выпала изо рта. Толчком большого пальца он вернул ее на место. — Видели бы вы, как он подпрыгнул! Недаром говорят: как ошпаренный. Едва штаны не сорвал. Обвинил меня в том, что я обварил ему яйца. Надо было оторвать их этому негодяю!

— И тогда он пошел и запустил кирпичом вам в окно?

— Да, когда уходил, но сын застукал его и арестовал. — Смех прекратился. — Ну и тогда мне пришлось рассказать Фреду об этой истории с деньгами.

Итак, он потерял деньги примерно год назад. До того, как та же судьба постигла мою мать.

— Скажите, мистер Саттон, — начал я, — вы хоть что-нибудь помните об этом лопнувшем инвестиционном фонде?

Он покачал головой.

— Это был оффшорный фонд?

Он недоуменно уставился на меня. Очевидно, что термин «оффшорный» был ему незнаком.

— Да я в этом не разбираюсь, — ответил он. — Не понимаю ни черта.

— Ну а слово «Гибралтар» там не звучало? — не унимался я.

Он снова покачал головой.

— Не помню. — В уголке рта снова показалась слюна, глаза увлажнились.

Я понял — мне пора уходить.

Субботнее утро выдалось морозным и ясным, зимнее солнце вовсю старалось оттаять заледеневшую землю. По радио на кухне сообщили, что в девять часов состоится повторная инспекция беговых дорожек на ипподроме в Ньюбери, это она уже будет решать, можно ли проводить скачки. Очевидно, места старта и приземления после взятия препятствий прикрыли чем-то на ночь, и организаторы скачек надеялись, что соревнования все же состоятся.

Я же тем временем скрещивал пальцы в надежде, что их отменят.

В пятницу днем я провел более часа в комнате для скачечного инвентаря, трудясь над уздечкой Сайентифика — так, чтобы она порвались во время скачек. Мать показала мне одну, для которой подходил австралийский нахрапник, и я расстроился — уж больно новенькая она была, прямо с иголочки. Недаром мать всегда твердила о том, что лошади с конюшен Каури не выйдут на скачки в чем попало.

Поначалу задача казалась мне несложной — всего-то и надо несколько раз перегнуть в разные стороны кожаный ремешок внутри защитного резинового рукава, и тогда полоска эта порвется, и поводья будут держаться только на резине. Ну а потом и она тоже лопнет, стоит только жокею в пылу скачки сильно натянуть поводья.

Но все оказалось далеко не так просто, как я представлял. Слишком уж новенькой была уздечка. Из гибкой и крепкой кожи.

Я осмотрел то место, где поводья соединялись с металлическими кольцами по обе стороны от мундштука. Кожа была прошита толстыми нитками в несколько строчек. Я изо всей силы дергал их, но отделить не удалось ни на йоту. А что, если перерезать эти толстые нитки? Но чем? И потом, сразу будет видно. Ведь Джек первым делом должен убедиться перед скачками, что все держится надежно.

На полке стояли четыре зеленые коробки — аптечки неотложной помощи, — и я открыл одну в поисках ножниц. Но нашел кое-что получше. В прозрачном пластиковом футляре хранился медицинский скальпель.

И вот я начал аккуратно перерезать стежки из толстых ниток по правую сторону уздечки — эта сторона находится дальше других от конюха, когда он водит лошадь по парадному кругу. Я старался перерезать стежки ровно посередине, концы оставлял нетронутыми, чтоб повреждение было меньше заметно. И уже затем перерезал несколько стежков на каждом конце. Я понятия не имел, достаточно ли этого, но что сделано, то сделано.

Все то время, что Джек собирал необходимое для скачек оборудование, а потом загружал его в огромную плетеную корзину, я нервно расхаживал вблизи комнаты. И видел, как он взял уздечку с австралийским нахрапником и тоже опустил ее в корзину.

Тихо так, спокойно опустил, без всяких причитаний на тему того, что упряжь испорчена.

Ну что, пока все складывалось удачно. Но настоящее испытание ждет уздечку, когда он будет надевать ее на Сайентифика чуть позже, днем, на ипподроме.

Я постарался сделать все от меня зависящее, чтоб никто ничего не заметил. Не оставил ни одного торчащего кончика обрезанной нитки, а сама плотность кожи помогала уздечке держаться. Так что если даже кто-то и подергает поводья перед скачками, выглядеть они будут нормально и лопнут не сразу — только после того, как ослабнут во время скачки. Тогда и лопнут. Но я понятия не имел, удалось ли мне соблюсти нужный баланс.

К сожалению, организаторы решили, что скачки должны состояться, морозная погода им не помеха, а зрителям и участникам выдадут пледы и попоны. И вот мама повезла нас всех троих в Ньюбери на своем стареньком синем «Форде», отчим сидел рядом с ней, я примостился на заднем сиденье у нее за спиной. Я всегда так сидел по дороге на скачки и с них, домой.

Посещение скачек было неотъемлемой частью моего детства и юности. Какое-то время знание географии Британии базировалось исключительно на местах проведения загородных скачек. Научившись в семнадцать водить машину, я понятия не имел, где находятся большие города, зато безошибочно находил дорогу к таким местам, как Маркет-Рейзен, Пламптон или Фейкерхем, а также знал все объездные пути, помогающие сэкономить время, не выезжая на забитые машинами главные дороги.

Ипподром Ньюбери — самый ближайший к Лэмбурну, всего-то в пятнадцати милях, и давно уже стал домом для большинства местных тренеров, которые, с учетом экономии на дорожных расходах, старались отправить туда как можно больше лошадей.