— Неужели вы полагаете, что появление этой фотографии в прессе может способствовать успеху моей карьеры? — Пэт переводила взгляд с одного лица на другое. — Лютер, сенатор видела сценарий?

— Да.

— А альтернативный сценарий?

— Забудьте о нем.

— Что еще за альтернативный сценарий? — вскинулся Бакли.

— Версия, согласиться с которой я уговаривала Лютера. Уверяю вас, там нет ни единого упоминания ни о конкурсе красоты, ни об этой фотографии. Сенатор, в каком-то смысле вы правы: я действительно хочу сделать эту передачу по-своему, но из самых лучших побуждений. Я всегда безмерно восхищалась вами. Когда я вам писала, то не имела ни малейшего понятия о том, что вас могут назначить вице-президентом. Но я пыталась заглянуть в будущее и предполагала, что вы станете ведущим кандидатом на следующих президентских выборах.

Пэт сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и снова ринулась в бой:

— Я была бы очень признательна, если бы вы перечитали мое первое письмо. Я и сейчас готова подписаться под каждым своим словом. Ваша единственная проблема состоит в том, что простые американцы считают вас холодной и далекой от их реальной жизни. Эта фотография — хороший тому пример. Вы явно стыдитесь ее. Но посмотрите на выражение лица вашей матери — она так гордится вами! Да, она чересчур полная — это вас беспокоит? Миллионы американцев страдают от лишнего веса, а среди людей, принадлежавших к поколению вашей матери, их было еще больше. Будь я на вашем месте, я говорила бы любому, кто меня спросит, что приняла участие в этом конкурсе ради мамы. Что хотела порадовать ее своей победой. В мире не найдется матери, которую такие слова оставят равнодушной. Лютер покажет вам и другие предложения по программе. И вот что еще я скажу вам: если вас не назначат вице-президентом, то вовсе не из-за этой фотографии, а из-за вашей реакции на нее — из-за того, что вы стыдитесь своего прошлого!

А теперь я попрошу шофера отвезти меня домой, — объявила Пэт и, сверкнув глазами, повернулась к Пелхэму: — Можете позвонить мне утром и сообщить, нуждаетесь ли по-прежнему в моих услугах. Доброй ночи, сенатор.

Она направилась к двери, но ее остановил возглас Лютера:

— Тоби, оторви свой зад от стула и приготовь кофе. Садитесь, Пэт, и давайте начнем расхлебывать эту кашу.

Домой Пэт добралась только в половине второго. Она переоделась в ночную рубашку и халат, приготовила чай, принесла его в гостиную и примостилась на диване.

Глядя в пространство, она перебирала в уме события дня. Если принять на веру рассказ Кэтрин Грэни, трогательная история о великой любви Абигайль и Вилларда Дженнингса — ложь. Если правда то, что она услышала на приеме у посла, то ее мать была истеричкой. Но если верить Абигайль Дженнингс, то все, что рассказал Джереми Сондерс, — злобные измышления отвергнутого ухажера.

Наверное, он и отослал фотографию Абигайль в «Миррор». Пакость такого рода как раз в его духе.

Пэт допила чай и встала. Нет смысла ломать себе над этим голову. Она подошла к елке, чтобы выключить гирлянду, но рука ее замерла на полпути. Когда они с Лайлой пили шерри, Пэт показалось, что одно из украшений соскользнуло с ветки и упало на пол.

Ошиблась, подумала она, пожала плечами и отправилась спать.

Рождественским утром в девять пятнадцать Тоби стоял у плиты в кухне дома сенатора и ждал, когда закипит кофе. Он надеялся, что успеет выпить чашечку в одиночестве, до появления Эбби. Несмотря на близкие отношения, которые связывали их с детства, он не мог предсказать, в каком настроении она будет сегодня — прошлая ночь была сущим кошмаром. За долгие годы, что Тоби работал у Абигайль, он только дважды видел ее настолько взбешенной и старался не вспоминать об этом.

После ухода журналистки Эбби, Пелхэм и Фил просидели больше часа, пытаясь прийти к какому-то решению. Вернее, Эбби кричала на Пелхэма, снова и снова повторяя, что, по ее мнению, Пэт все-таки работает на Клер Лоуренс — и неизвестно еще, не с ведома ли Пелхэма.

На этот раз, по мнению Тоби, Абигайль малость перегнула палку. У него не укладывалось в голове, как Пелхэм смог проглотить это обвинение, но позже Фил Бакли обстоятельно объяснил ему, в чем дело:

— Пелхэм — звезда первой величины на телевидении. Ворочает миллионами. Но Лютеру уже шестьдесят, и ему до смерти все надоело. Теперь он мечтает стать вторым Эдвардом Р. Марроу. Марроу увенчал свою карьеру должностью директора информационного агентства США. Пелхэм спит и видит в этом кресле себя. Престиж огромный, и не надо выпрыгивать из штанов в погоне за рейтингом. Сенатор обеспечит ему эту синекуру, если он поможет ей стать вице-президентом. Пелхэм знает, что виноват. Ведь это он уговорил ее сделать программу, а пока его затея принесла Эбби одни неприятности.

С последним утверждением спорить не приходилось — нравится им это или нет, но ущерб сенатору нанесен. Теперь они вынуждены будут включить в программу рассказ об Эйпл-Джанкшене и конкурсе красоты, иначе ее воспримут как фарс.

— Вы не можете игнорировать эту проклятую обложку «Миррор», — твердил Пелхэм, обращаясь к Абигайль. — Газету читают четыре миллиона американцев, и Бог знает, через сколько еще рук она проходит! Фотографию перепечатает каждая бульварная газетенка страны. Вы должны решить, что будете говорить журналистам.

— Что буду говорить?! — взорвалась Эбби. — Я скажу им правду: мой отец был алкоголиком; он умер, когда мне исполнилось шесть, и это единственный достойный поступок в его жизни. Еще я могу сообщить, что моя жирная мать обладала кругозором посудомойки и пределом ее мечтаний в отношении дочери был титул «Мисс Эйпл-Джанкшен» и умение хорошо готовить. Не правда ли, идеальная биография для вице-президента? — И она залилась слезами ярости. Абигайль никогда не была плаксой, Тоби помнил только те самые два случая...

Ему пришлось вмешаться.

— Эбби, послушай меня. Ты влипла с этой фотографией Фрэнси, так давай возьми себя в руки и последуй совету Пэт Треймор.

После этих слов Эбби успокоилась — она всегда доверяла ему.

Тоби услышал шаги Абигайль в коридоре. Он с беспокойством ждал ее появления. Пелхэм одобрил ее намерение показаться на рождественской службе в кафедральном соборе и посоветовал надеть что-нибудь фотогеничное, но не роскошное. «Оставьте ваши соболя дома», — сказал он.

— Доброе утро, Тоби. Счастливого Рождества. — В ее приветствии явственно слышалась саркастическая нотка, но голос звучал спокойно, и Тоби понял, что Абигайль снова обрела свойственное ей хладнокровие.

— Счастливого Рождества, сенатор. — Он обернулся. — Эге, ты великолепно выглядишь!

Миссис Дженнингс надела ярко-красный прогулочный костюм — длинный двубортный пиджак и плиссированную юбку.

— Выгляжу, как помощница Санта-Клауса. — Абигайль фыркнула, но не столько сердито, сколько шутливо. Она приняла из его рук чашку и подняла ее, словно намереваясь произнести тост. — Справимся и с этим, правда, Тоби?

— Можешь не сомневаться!

Пресса ждала ее у входа в собор. Как только Абигайль вышла из машины, корреспонденты телевидения бросились к ней с микрофоном:

— Счастливого Рождества, сенатор!

— Счастливого Рождества, Боб.

Эбби — умница, размышлял Тоби. Не зря она взяла себе за правило запоминать имена журналистов и телевизионщиков, какими бы мелкими сошками они ни были.

— Сенатор, вы идете на рождественскую мессу в Национальный кафедральный собор. С какой просьбой вы бы хотели обратиться к Всевышнему в этот праздничный день?

Абигайль задумалась, потом серьезно ответила:

— Боб, я думаю, все мы молим о мире, не так ли? А еще мне хотелось бы помолиться о голодных. Как было бы чудесно, если бы каждый человек на Земле — мужчина, женщина или ребенок — мог сегодня сесть за праздничный стол! — И, одарив репортера улыбкой, она присоединилась к толпе, вливавшейся в собор.