— Что такое?.. — начал было репортер, но Ребер прервал его:

— Ради бога, не выключайте камеру!

Зрелище захватывало дух. Доктор пытался понять, что происходит, но это было непостижимо. Словно по волшебству, в пустых, остекленевших глазах из какого-то неосязаемого измерения начинали зарождаться душа и сознание. Наверное, так же Бог вдохнул душу в Адама. В такой момент начинаешь верить во Всевышнего.

Так же внезапно, как включают свет, человек ожил. Глаза его наполнились жизнью. Как будто кто-то вернулся домой.

Его язык боролся с сухостью во рту, губы шевелились. Он оглядывал яркие лампы, журналистов и неуверенными, неуклюжими движениями ощупывал одеяло.

— Мвоааа… — вырвалось из горла, которое молчало четыре года.

Грудная клетка дрожала от напряжения.

Ребер дотронулся до руки молодого человека и погладил ее, внезапно засомневавшись в правильности своих действий.

— Все в порядке, — прошептал он. — Вас никто не тронет.

Голова больного резко дернулась, ужасающий взгляд сосредоточился на докторе. Горло и рот старались придать форму звукам, и казалось, будто пациент точно знает, что хочет сказать. У него получилось лишь что-то гортанное, похожее на «ммуа-де-хи».

И вдруг Ребер почувствовал, что его ноги стали ватными. Он опустился на колени перед койкой, и у него возникло странное желание расплакаться. Ребер дотянулся до звонка, чтобы позвать медсестру. После чего, не вставая — а этого он бы и не смог, — через плечо посмотрел на репортера.

— Надеюсь, вы понимаете, что сняли сенсационный материал? — Он взглянул на осветительные приборы. — Но теперь их пора выключать.

В странно пустых для этого времени дня коридорах можно было четко услышать гул быстро приближающихся шагов. Серый, тусклый свет дождливого дня обесцвечивал стены больницы и висящие на них картины. Это была та часть клиники, которую не фотографируют для рекламных проспектов: старания архитекторов сделать здание уютным были намного успешнее в других его частях.

В коридоре съемочная группа собралась вокруг репортера, который от нетерпения дергал ногой. Один из осветителей поглядывал на часы и бормотал что-то о свидании с девушкой. Он попросил у оператора сотовый телефон и быстро скрылся за углом.

Доктор Ребер невольно посмотрел ему вслед. Все заботы этих людей казались ему смехотворными. Стоять с ними — просто потому, что они изображали из себя очень важных персон, — было пустой тратой времени.

Наконец появился слегка запыхавшийся человек — директор клиники. Он пожал репортеру руку.

— Вы господин Шпехт? Меня зовут Лембек. Мы с вами общались по телефону. — Он мельком кивнул остальной группе. — Что случилось?

— Тот пациент, о котором вы говорили, что он никогда не поправится, внезапно вышел из комы, — произнес репортер с обвиняющей интонацией.

— Господин Абель? — опешил Лембек и уставился на Ребера. — Это правда?

Ребер гневно кивнул.

— Спонтанный выход из вегетативного состояния спустя более чем четыре года, — пояснил он. — Все на пленке у господина Шпехта. Один из случаев, которые, по вашему мнению, всего лишь медицинские выдумки.

— Я так никогда не говорил, — возразил директор.

— Но имели в виду.

— Давайте не будем искажать мои слова. Я говорил, что необходимо учитывать соотношение между издержками и приносимой пользой, и готов отстаивать свое мнение, вне зависимости от того, что произошло с господином Абелем.

— А вот и человек с камерой рядом. Он наверняка будет рад вашим рассуждениям о цене человеческой жизни, — ядовито заметил Ребер.

— Дай вам волю, и вы довели бы медицинский прогресс до такой стадии, когда половина населения находилась бы в коматозном состоянии, а другая только и занималась бы уходом за первой! — разозлившись, съязвил Лембек и направился в сторону палаты № 62. — И вообще, я хочу увидеть это своими собственными глазами, — заявил он, исчезая за дверью.

Репортер снисходительно посмотрел на Ребера.

— Вы часто ссоритесь, не правда ли?

— Лембек — бизнесмен, — ответил Ребер. Он почти выплюнул это слово, и сделал это нарочно.

Лембек вернулся обратно. Он долгие годы заведовал машиностроительной компанией и на старости лет неожиданно был избран председателем фонда клиники. Его явно потрясло увиденное.

— Ведь пациент полностью вернулся к жизни, — сказал Лембек. — Я думал, вы имеете в виду, что он подавал какие-нибудь знаки.

— Нет, он самостоятельно установил контакт, дотронулся до меня и заговорил со мной, — объяснил Ребер. — Конечно, его коммуникативные функции еще не восстановились, но все-таки он прямо на глазах приходит в себя. И поэтому, — добавил он, — я в данный момент должен находиться с медсестрой у пациента.

— А нам необходимо вернуться в палату и продолжить съемку, — перебил телевизионщик. Он показал пальцем на Лембека. — Естественно, мы будем придерживаться указаний специалистов, но, так или иначе, мы просто обязаны воспользоваться случаем и зафиксировать это событие. Столь сенсационный материал можно будет использовать в научных программах или в одной из передач общесоциального характера…

Лембек отступил на шаг назад.

— И что вам мешает это сделать?

— Главврач отделения не дает своего согласия.

Директор неохотно посмотрел на Ребера.

— Доктор, можно вас на минуточку?

Лембек взял Ребера под руку и потянул к окну, чтобы телевизионщики не смогли их услышать.

— А я все-таки считал вас умным человеком, — сказал он вполголоса. — Думал, что вы воспользуетесь настолько выгодным для вас случаем. Человек выходит из коматозного состояния, рядом съемочная группа, готовая сделать из этого сенсацию, — и вы собираетесь упустить этот шанс?

— Это несанкционированное вмешательство в его личную жизнь. И в данный момент невозможно сказать, насколько это опасно для пациента.

Лембек тяжело вздохнул и помассировал нос.

— Я не думал, что именно вам надо будет напоминать о катастрофическом положении пациентов с тяжелыми травмами мозга. Что большую часть пациентов с аноксией мозга уже через пару недель переводят в дома инвалидов, сотрудники которых сами не считают себя достаточно квалифицированными для ухода за такими больными.

Ребер с удивлением смотрел на директора клиники.

— Ведь это все моидоводы?..

— Может быть, я все-таки не такое чудовище, за которое вы меня принимаете, — сказал Лембек, развернулся к съемочной группе и почти крикнул: — Доктор Ребер несет ответственность за пациента и будет сам принимать решение.

Вот они и вернулись. Люди. Свет. Он нашел подходящее слово — «прожекторы». Темный объектив камеры, который старательно исследовал его. Наверное, произошло нечто знаменательное, если все так старались из-за него.

Пальцы перед его лицом. Сколько? Он искал нужное слово. «Три». Подчинялся. Следовал за движением руки глазами. Казалось, что они были довольны. Спрашивали что-то про его имя, но он не понял, что они имели в виду. «Как зовут бундесканцлера?» — спросил один из них.

Он вспомнил слово:

— Бундесканцлергельмутколь.

— Герхард Шрёдер, — засмеялись они. — Но ничего страшного.

Выстраивался мир из слов, которые он получал из тумана. Он лежал на кровати. Мужчина в белом халате — это врач. Неприятное ощущение удалось переделать в вопрос.

— Что произошло? — спросил он, и они почти вышли из себя от возбуждения.

Наконец-то к нему обратился врач, но все его слова расщеплялись, разваливались, растворялись. «Кровоизлияние в мозг… четыре года назад… вегетативное состояние». Он ничего не понимал. Остался лишь неопределенный страх, понимание того, что ему крупно не повезло.

Он чувствовал дрожь. Сердце. Сердце билось. Страх. Он не должен засыпать. Должен осмыслить все события, понять, что произошло. Где он? Ему казалось, что когда-то он знал это. Было слово — нет, выражение, из которого он должен составить это слово. И он старался изо всех сил, чтобы найти его. А эти бесчисленные глаза смотрели на него и ничего не понимали.