Башка болела. Это меня испугало, потому что в последнее время я почти забыла про боль.

Солнце еще не встало, но было светло. Я умылась и от нечего делать взялась зарисовывать снившихся мне женщин, их трескотня еще стояла в ушах. Нормально получилось, похоже. Я осталась так довольна результатом, что у меня прошла голова, да и трескотня в ушах умолкла, и можно было вновь слышать тишину и пение птиц. Совсем развеселившись, я сварила себе кофе и села на крылечке наслаждаться напитком, хорошим настроением и восходом солнца.

И вдруг увидела направляющегося ко мне Фаро. Это было неожиданно: значит, он ночевал здесь, а следовательно, был на вчерашнем представлении.

– Доброе утро, Пепа! Не угостишь старика кофейком? – Во-первых, вы не старик, – засмеялась я, – вы еще хоть куда. Во-вторых, конечно, угощу, с превеликой радостью. В-третьих, предупреждаю, что мой кофе не самый лучший в мире.

– Сойдет, – махнул он рукой, и я заторопилась исполнить просьбу.

Когда очередная порция была готова, мы торжественно уселись на крыльце и молча начали пить. Конечно, меня разрывало от любопытства – хотелось узнать, как ему спектакль, но он бесконечно долго пил кофе, и я не нарывалась. Наконец допил, поставил рядом с собой пустую чашку и заявил:

– Торговать сегодня нечем, товара нет. Объявляю выходной, поехали ко мне.

– Но… – попыталась я было возразить.

– Никаких «но», надо тебе смываться на сегодня, а то уморят восторгами и благодарностью, наши люди такие.

Волна удовольствия от его слов пробежала по всему моему организму. Он встал, я тоже, и не удержалась, спросила:

– А вам-то самому понравилось?

Он с очень серьезным видом обнял меня, поцеловал и сказал:

– Я гордился тобой.

Это было так пафосно, что напомнило мне хроники, где советское правительство встречает первых космонавтов, и я расхохоталась. Он тоже засмеялся и сказал:

– Нет, все-таки ты дурочка. Все бы хи-хи да ха-ха. Собирайся, пока народ не зашевелился.

Собралась я за минуту, мы уселись на его старого «железного коня» и понеслись в Гуландос.

В деревне день пролетел как бабочка – красиво, легко и быстро. Событие было только одно – я наведалась к Мейре. Причем дважды: первый раз – как только приехали – бабка сидела, как изваяние на своей скамеечке у тлеющего костерка, и похрапывала. Я побродила рядышком, но она и не думала просыпаться, и пришлось мне убраться восвояси. А второй раз – уже ближе к вечеру. Тогда меня ожидал более теплый прием. Мейра заулыбалась во все свои два зуба и начала похлопывать себя по коленям.

– Девчоночка пришла, ай да девчоночка! Иди скорей сюда, рассказывай, что ты там учудила?

– Кашу сварить? – предложила я.

– Не откажусь. Только свою давай, жидкую.

Я начала хлопотать и попутно рассказывала про спектакль. Старуха перебивала меня на каждом слове, ее интересовало все, например, я долго рассказывала ей про ширму – какие столбы, как поставили, сколько их, что за материал, сколько его ушло. На каждый мой ответ она восхищенно цокала языком, но откуда взялся этот самый бархат, не спросила.

Я подробно описала и кукол, и ребятишек-артистов, даже спела песню поросят и рассказала два раза саму сказку.

Любопытство Мейры было ненасытным. Так что под ее вопросы и мои ответы я успела и кашу сварить, и съесть ее, и запить чаем.

Очень бабушка осталась довольна.

– Ну вот, другое дело, теперь все поняла, а то эти трещотки совсем запутали. Все у них в одну кучу – куклы, люди, взрослые, дети, наряды, сплетни. Поняла только, что что-то совсем необычное, а что – совсем не поняла. Слава богу, ты рассказала.

И Мейра долго качала головой, пытаясь переварить услышанное. Я поняла, что ни одного спектакля в своей долгой жизни она не видела. Потом я протянула ей новую коробочку с леденцами.

– Ой, спасибо! А то те-то берегу, открою коробочку, полюбуюсь, ну, может, возьму один сладкий камешек, не выдержу и уберу коробочку с глаз долой. Где у нас в деревне такое чудо раздобудешь!

– Бабушка Мейра, да не глядите вы на них, ешьте. Если не я, то Фаро еще вам привезет!

– Нет, старухам не положено ничего просить. А то так недолго и разбаловаться. Что заслужила своей жизнью, то и получаешь. Кормят меня, поят, моют, дом убирают – чего мне еще надо? А что скучно – меня мертвецы так развлекают, что иной раз и прогнать их хочется…

– Эти? – спросила я и протянула листочки.

Бабка так долго молча и неподвижно рассматривала первый рисунок, что я уж решила, будто она заснула с открытыми глазами. Не знаю, сколько времени прошло, пока она взялась за второй рисунок.

Поняв, что оценки своим художествам не получу, я вытянулась прямо на земле, наслаждаясь лучами мягкого закатного солнца, и закрыла глаза. Нежилась я, нежилась, да и задремала. Ничего мне не снилось, так – какие-то красивые картинки сменяли одна другую. Картинки не относились ни к нынешней моей жизни, ни к прошлой. Красивый дворец, богатые комнаты и залы, гобелены, хрусталь – музей какой-то.

Как только я пытаюсь получше рассмотреть огромную диковинную вазу на полу, она исчезает, и появляется бронзовая фигурка оленя, не успею я восхититься тонкой работой, с которой сделана антикварная вещица, как моему взору представляется шелковое покрывало с затейливым орнаментом на большой кровати. Калейдоскоп красивых вещей менялся так быстро, что я начала раздражаться и поэтому даже обрадовалась, когда услышала голос Мейры:

– Где же ты этому научилась?

Я как раз пыталась рассмотреть мраморную многофигурную подставку для письменных принадлежностей, которая медленно расплывалась, и ответила автоматически:

– Так в студии при кукольном театре были уроки рисунка. – Открыла глаза и встретилась с пронзительным взглядом старухи. – Надо же! Бабушка Мейра, столько лет вам, а зрение отличное!

– У нас в роду у всех глаза сильные были. Мы же от Большого Орла.

– Я хочу писать, – выдала я второй раз кряду правдивую информацию о себе и спринтером понеслась в ближайшие кусты.

Кстати, еле добежала. Справив нужду, подумала: «Вот что значит – описаться от страха». Потом, продолжая сидеть в кустах, стала размышлять, как поступить дальше. Пописать-то я пописала, но страх не прошел. Что же делать? Сказать, что вспомнила о себе кое-что, или… «Или» никак не придумывалось. Полная засада.

Я уныло вылезла из кустов, потому что сидеть там дальше было просто неприлично, и поплелась к Мейре.

Та никак не отреагировала на мое длительное отсутствие, все еще разглядывала мои злосчастные рисуночки.

– Даже не знаю, что с ними делать, – сказала наконец она.

– Не понравились?

– Очень понравились. Особенно Вавула. – Старуха положила поверх остальных изображение самой молодой и маленькой девушки. – Ей-богу, лучше, чем в жизни. Такая аккуратная, чистенькая. Так-то она всегда растрепой ходила, – и Мейра засмеялась. – Да и Хора – красавица. Подружка моя. Потом-то она исхудала и сгорбилась… Да… С мужем ей не повезло, лентяй оказался. А я говорила – не ходи за него, одумайся! Куда там! Больно лицом хорош был, Хоре весь ум его сладкое личико отшибло. Тебе тоже небось красавцы нравятся?

И в моей башке мелькнул образ Серхио.

– Да, – ответила я и залилась краской.

– Вот, – старуха сердито взмахнула рукой. – Такая же дурочка, как Хора. Чего от них, от красавцев, хорошего ждать? Они себя очень любят, больше, чем других. И все под себя подгребают. Весь век на него вкалывать будешь.

Я передернулась от такой перспективы, в моей ситуации она была просто чудовищной, весь век вкалывать на начальника безопасности «Камина Хусто».

– Брось его, пока не поздно, – посоветовала мне Мейра. – Тем более сама ты неказистая, тебе кого-нибудь попроще надо. А то твой красавчик из тебя такую же размазню сделает, которую ты мне готовишь и кашей называешь.

– Вам же нравится! – возмутилась я.

– Сейчас нравится, когда зубов нет. А так каша должна быть твердой, хрустеть должна.