«Сейчас его удар хватит», – понадеялась я мысленно.

– Это ты небось придумала, как мне свадьбу обговнять?

– Если кто и обговнял свадьбу, так только ты сам. Я-то видела, когда Светка спела и ей все зааплодировали, ты в сортир рванул, как подорванный, и сидел там полчаса, – сказала Маринка. – Что, обосрался на собственной свадьбе, герой?! За это ты нам мстить собираешься?

Для многих это сообщение было новостью, мы-то не следили за женихом, упиваясь триумфом, поэтому некоторые стали хохотать и, как злые дети в детсаду, кричать:

– Обосрался! Обосрался!

Вовка с каким-то утробным рыком поднялся и, тяжело опираясь на стол руками, трясясь от злобы, пообещал:

– Я вас всех угондошу, и поодиночке, и скопом – всех! А тебя, – он посмотрел мне в глаза, – тебя первую.

– Гондон может! – заорала я на весь зал.

И вдруг он плюнул мне в лицо, а я схватила со стола горшочек и плеснула солянкой в его харю.

Тут же кто-то завизжал:

– Охрана!

Володька хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на песок, и хлопал глазами, видимо, не совсем понимая, что произошло. Все лицо и китель были покрыты жиром, кусочками колбасы, капусты, лука. Но никто не смеялся, все ожидали смертоубийства.

– Ты – труп, – прохрипел Володька и одной рукой перевернул довольно тяжелый деревянный стол, а другой схватил стул и замахнулся, чтобы пришибить меня одним ударом. Шагнул вперед, я – синхронно назад. И тут с дикими воплями все официантки вцепились в стул, а я каким-то образом прыгнула на Володьку и начала его лупить изо всех сил по лицу, выдирать волосы и царапаться. Остальные последовали моему примеру, потому что стул Вовка выронил от неожиданности и боли. Потасовка получилась нешуточная.

Я где-то читала, что некоторые отдаленные храмы в Индии охраняли специально обученные кошки, и вот тому, кто непрошенно вторгался в храм, не было никакого спасения от этих бойцовых животин. Мы тогда напоминали как раз этих кошек, защищающих свои сокровища. Вовка тоже махался не по-детски – многим доставалось очень сильно, но травмы никого не останавливали.

Остановила милиция, которая ураганом ворвалась в зал; небось подлый охранник вызвал, сам-то не стал вмешиваться в инцидент, трус. Милиция нас долго растаскивала и укладывала на пол лицом вниз. В принципе это они хорошо сделали, потому что все устали очень после такого боя без правил.

Тут же нарисовался директор, раньше не мог, – дела, видать, у него какие-то важные были, пока его официанток убивали.

Ну а дальше скука пошла. Дознание, опрос свидетелей. Получилось, что виновных нет, то есть все виноваты в равной степени. За пострадавшим Владимиром Терещенко приехал тесть и увез растерзанного Вовку домой. А пострадавшая Светлана Хохрякова пошла к директору в кабинет и написала, что это она лично подбила всех женщин на драку, признает свою вину и просит уволить ее по собственному желанию. И пошла домой.

Дома были Каринка, уже пришедшая в себя, и Маня. Они бросились ко мне с расспросами, но у меня не было сил разговаривать. Я попросила у Мани теткино снотворное, она принесла. Я выпила таблетку и сразу заснула. Но во сне продолжала драться: то с Володькой, то еще с кем-то. Спала долго, до 12 часов. Дома уже никого не было, только завтрак стоял на столе. Я поела, снова легла и опять заснула. Проснулась, уже когда Каринка пришла из ресторана. Ей в красках расписали битву в «Веселом Ежике», и она испуганно смотрела на меня, но ни о чем не спрашивала. Правда, я ей все равно сказала:

– Ничего не будет, успокойся, все рассосется.

И я была права. Все рассосалось. По показаниям свидетелей, виноватым все-таки оказывался Терещенко. Ему так объяснили, когда этот придурок подал на меня в суд. Я подала встречный иск, и новый опрос свидетелей показал, что сначала «разжигал национальную рознь, потом угрожал жизни всех официанток и конкретно мне; нанес ущерб ресторанному имуществу». У меня была самооборона. Ко мне домой приезжал лично Газиматов и просил забрать заявление, а они, мол, отзовут свое. И положил на стол толстую пачку денег за «моральный ущерб».

Я деньги взяла не задумываясь. И заявление отозвала.

Терещенко стал пугалом в городе. Все в него тыкали пальцами и говорили: «Это тот, которого официантки отдубасили». Просто прохода не давали. И тесть отправил его, от греха подальше, в Поповскую пожарную часть. А Ирочка осталась в родном городе и раскатывала на новой иномарке.

Так закончилась наша битва за честь и достоинство. Мы победили. Но заявление об уходе директор подписал. Видимо, это условие входило в сложный переговорный процесс. Я только усмехнулась, когда мне об этом сообщили. Не хотелось обратно в ресторан. Как отрезало. Это заведение мне почему-то опротивело. Как представлю столики с крахмальными скатертями и красные дорожки на полу – прямо передергивало всю.

Неделю я провалялась в кровати не вставая. Сил не было, да и причины вылезать – тоже. Каринка готовила еду и убиралась, а я лежала лицом к стене, разглядывала старенький гобеленовый коврик и размышляла. Вывод моих размышлений был печальным: все мужики – подлецы. Никто за нас не заступился, из них, из мужиков. Ни директор, ни охранник. Никто из посетителей слова не вставил, когда Володька нас оскорблял. Сильного пола, видимо, больше не существует. То есть они, конечно, еще не женщины, но уже и не мужчины, так – мутанты.

А женщины молодцы, – наши, по крайней мере, – слабым помогли, обиженных защитили, предательниц не оказалось. И правильно, что я подала заявление об уходе. В общем-то в начале истории, приведшей к такой жестокой развязке, была я со своим первым опытом серьезных, как говорят, отношений с мужчиной. Значит, мне за все и отвечать. А то стали бы их всех дергать или увольнять – несправедливо.

Минус во всем этом был один – совершенно непонятно, как жить дальше. Вторую неделю лежания в кровати я посвятила обдумыванию именно этого вопроса. Он оказался крайне трудным, начинала болеть голова, а никаких решений на ум не приходило.

Тут приехал отец Мани, дядя Петя. Как всегда, подогнал машину дров. Дрова приняли Маня с Каринкой, потом поили дядю Петю чаем на кухне и о чем-то с ним шептались.

В результате шептаний дядя Петя ввалился в мою комнату и приказал:

– А ну вставай, Светка! Со мной поедешь в заповедник, подмогнешь нам с Люсей.

И я сразу встала, собралась и поехала с ним на грузовике в К-14. Объект этот был загадочным. Везде, где к нему могли подобраться люди, он был обнесен колючей проволокой, и везде стояли знаки «Радиоактивная опасность». Поэтому туда особо никто и не лез. А на самом деле это был заповедник. Возник он потому, что еще в советское время какой-то очень большой правительственный чин любил здесь бывать, так прикипел к этому месту, что объявил его закрытым заповедником всесоюзного значения, устроив нужные для этого документы в правительстве. Да еще, на всякий случай, соответствующие службы пустили слух, что на К-14 проводятся опасные военные испытания и чтоб туда ни-ни.

Потом началась перестройка, но К-14 остался со своим статусом. Новые правители охотиться не приезжали, но содержали объект в порядке; раз в год делали ремонт четырех охотничьих домиков, правили колючку и подкрашивали «Радиоактивную опасность». Ну не сами, конечно, а подгоняли солдат. Дальнейшая судьба объекта была неясна, но видимо, новые вершители судеб имели на К-14 какие-то планы, раз не давали заповеднику загнуться и никто ничего не приватизировал.

Царили здесь нынче дядя Петя, тетя Люся, олени и косули. Для охоты это местечко уже явно не годилось, так как животные абсолютно не боялись людей. Ну, не то чтобы они стали совсем домашним, но подходить к себе позволяли. Меня-то поначалу сторонились, но на пятый день уже плевали на мое приближение, пережидали недовольно, пока я их гладила. А к тете Люсе так прямо ластились. Стадо было небольшое: оленей особей тридцать и косуль столько же. Я целыми днями бродила за стадами и все не могла налюбоваться этими удивительными животными.