Проснувшись, он осознал: сейчас утро. Полежав, поздравил себя: все время, пока он лежал здесь, в этой палате, он не различал времени суток. Сейчас же, лежа и наблюдая за рассеянным утренним воздухом в окне, отчетливо фиксирует все, что с ним происходит. На нем хлопковая бело-голубая полосатая пижама. Заключенному такую пижаму не выдадут никогда. На кровати отличное тонкое белье. В палате он один. На подоконнике ваза с цветами. У изголовья на тумбочке — портативный телевизор и плейер. Это не тюремная больница. Точно. Но что это и почему он здесь оказался, он не понимает.

Приподнявшись на подушке, заметил: штатива со склянками, стоявшего в эти дни рядом с его кроватью, уже нет. Склянки, насколько он понимает в медицине, были капельницей. Значит, он уже не под капельницей. Попробовал поднять руку. Руке мешали двигаться бинты; бинтами вместе с предплечьем была обмотана и грудь, в основном с левой стороны. Ясно — ведь нож Шайбака вошел именно сюда. Но до сердца, похоже, не достал, раз он жив.

За дверью раздались женские голоса. Сначала он не придал им значения, но, прислушавшись, поневоле напрягся. Несколько слов явно были произнесены по-русски. Причем голос, их произнесший, был один к одному голосом Гали.

Полежав, услышал: «Я пройду к нему… Ведь вы обещали меня пустить?» Эта же фраза тут же с примерно тем же смыслом была повторена по-английски. Точно, это Галин голос. Он не спутает его ни с каким другим. Значит, Галя его отыскала. Главное, ее сюда пустили. Правда, куда «сюда», он не знает.

Он сам не заметил, как, пытаясь приподняться, судорожно вцепился в пододеяльник. Не важно, откуда Галя здесь взялась. Важно, что она здесь. Господи, если б она знала, как он хочет ее увидеть… Если б только она это знала…

Дверь открылась, в палату заглянула сестра. Увидев, что он почти сидит на кровати, что-то укоризненно сказала. Тут же Миша увидел Галю; стоя за сестрой, она подняла одной рукой букет цветов, а другой радостно замахала над головой. В этом уж слишком легкомысленно-игривом жесте он сразу же уловил что-то неестественное. Настолько неестественное, что насторожился. Когда же увидел сидящего у двери палаты на стуле полицейского — насторожился еще больше. Значит, полиция все-таки здесь. Здесь — где?

Наконец Галю пропустили. Если точнее, она вошла сама, с очаровательной улыбкой оттеснив сестру. Сияя улыбкой, крикнула, не успев войти:

— Миша, я только что прилетела! Как ты?

Он хотел сказать «в порядке», но вместо этих слов из его груди вырвалось что-то вроде: «о-а-э». Галя, положив букет к его ногам, села на край кровати. Он понял, как он слаб, лишь в этот момент: он хотел поднять руки и дотронуться до Гали, но не смог сделать даже этого.

Тем не менее Галя, обернувшись к стоящей в дверях сестре, сказала радостно по-английски:

— Вот видите? Он в полном порядке. Я вас очень прошу, миленькая, а? Дайте мне ну хотя бы десять минут? Пожалуйста?

Пожав плечами, сестра посмотрела на часы. Сказала со вздохом: «О’кей». Прикрыла дверь.

Галя повернулась к нему. Интересно, подумал он, вглядываясь в ее глаза, что все это значит? Слова «я только что прилетела» — явный понт. Игра. Но какая?

Тут же ему стало удивительно легко: Галины глаза, голубые с зеленоватым подкружьем у зрачков, были нахмурены, в них была боль, но при этом он твердо знал: он сейчас легко поймет все, что она скажет.

Пригнувшись, сказала в самое ухо:

— Я здесь уже была. Вчера. Ты… не мог говорить. Я оставила цветы и ушла. Для всех — я прилетела в Стамбул два дня назад. Из Москвы. Узнав, что с тобой несчастье. У меня есть авиационный билет. Наверное, не нужно напоминать, что я твоя невеста?

Отстранилась. Только сейчас он смог поднять руку — чтобы на мгновение дотронуться до ее руки. В ответ она сказала с улыбкой:

— Мишенька, родной, говори коротко. Меня сейчас вытурят.

— Понял. — После этого слова, сказанного совсем тихо, Галя снова пригнулась. Сейчас ее ухо, от которого пахло позабытыми уже им духами, почти касалось его губ. Решив выяснить самое важное, что его сейчас заботило, спросил: — Почему здесь полицейский?

Она долго молчала. Наконец прошептала:

— Ну… я поняла… они тебя охраняют. Здесь.

— Где «здесь»?

— Здесь. Это частная больница.

— Частная больница?

— Да. За тебя заплачено. И… — Она на секунду замешкалась. — Он сказал, ты им сейчас будешь очень нужен. Как свидетель.

— Подожди, подожди. — Нашел ее глаза. — Во-первых, кому «им»?

— Ну, им. Полиции.

— Понятно. А «он» — это кто?

— Он просил ни в коем случае не называть его имени. Здесь могут быть… —Посмотрела вверх, давая понять, что здесь могут быть скрытые микрофоны. — Но я придумала. — Прижалась к уху. — Вторая буква с конца, понял? Догадаешься?

Вторая буква с конца… С конца чего? Полежав, подумал: какой же он дурак. Конечно же, с конца алфавита. Причем ясно, алфавита русского. «Ю». Юсиф. Уловив ее короткий взгляд, понял: это Юсиф.

— Догадался?

— Догадался. И… это все… палата… вся эта роскошь… это он?

— Да. Я его не видела. Только несколько раз говорила с ним по телефону. — Снова склонилась к уху, зашептала еле слышно: — Запомни, ты не должен менять своих показаний. Тех, которые давал раньше. Говори то, что и говорил. Я пришла сюда прежде всего из-за этого.

— Да? — Если она передает ему это, значит, это точно Юсиф. Что ж, приятно слышать. Приятно слышать, что он о нем помнит. И не предал. Ясно, не предал, раз послал к нему Галю. Ясно также, что именно Юсиф устроил и все прочее. Палату, то, что Галя якобы прилетела из Москвы и снабжена авиационным билетом. Остальное. Ясно даже ежу: после того броска ножом спасти его, Мишу, могли только в больнице вроде этой. При очень хорошем уходе. Что без Юсифа было бы невозможно. — Ладно. Запомню твои слова.

— Угу. — Выпрямилась. Посидела, покусывая губу. Сказала с какой-то странной интонацией: — Знаешь, я их взяла.

Их? Что она имеет в виду? Лишь посмотрев ей в глаза, понял: она имеет в виду алмазы. Она же, увидев, что он догадался, о чем речь, добавила:

— Но я их не тронула. Они все целы. Все до одного.

Ему показалось, в ее словах возникло что-то вроде брезгливости.

— Ты знаешь о… ну… о Луке?. — спросил он.

Галя долго смотрела на него, не отвечая. Наконец сказала:

— Знаю. Лиза уехала. Улетела в тот же день. — Прикоснулась к его лбу. — Пойду. А то не пустят в другой раз. Тебе чего-нибудь нужно? Ну, там, фрукты? Или чего-то еще? Мало ли?

— Если из фруктов — тебя…

— Перестань… Ты ведь чуть не умер, ты знаешь это?

— Догадываюсь.

— Врачи сказали, нож прошел в половине сантиметра от сердца.

В половине, так в половине, подумал Миша. Странно, но сейчас он не испытал по этому поводу никаких эмоций. Почувствовав, как ее рука осторожно накрыла его руку, спросил:

— Ты когда придешь?

— Если все сложится удачно, завтра. Но вообще жди меня через день. Я приду с адвокатом.

— С адвокатом?

— Да. Я наняла адвоката.

— Ты?

— Считай, что я. Надо же, чтобы кто-то защищал твои интересы.

Пригнувшись, легко-легко дотронулась своими губами до его губ. Встала, пошевелила пальцами в воздухе — и ушла.

Через несколько секунд после ее ухода в палату вошла сестра. Поставила на тумбочку поднос. На подносе стояли чашка с бульоном и блюдце с гренками. Улыбнувшись, сестра несколько раз ткнула пальчиком в сторону подноса. Жест был выразительным. Но то, что он должен сейчас сделать, а именно съесть все принесенное, Миша понял бы и без жеста. Он вдруг осознал, что голоден.

Галя пришла на следующий день. Она вошла в палату сразу после завтрака, с букетом роз. Поцеловав Мишу, сказала:

— Я с адвокатом, только не спеши, ладно? Потерпи. Я поставлю цветы.

Он вынужден был минуты три наблюдать, как она занимается, на его взгляд, совершенно ненужным делом: выбрасывает старые цветы, затем наливает в вазу воду и ставит новые.