Колин уже не вспоминала о страхах, которые мучили ее, когда она ее только носила. Осталась только уверенность, что она сделает для нее все возможное и даже невозможное. Жаль, отца только у нее не будет. Но ничего, она станет для нее и папой и мамой. И ее дочь никогда не узнает, что она появилась на свет, потому что ее мать совершила ошибку, доверившись мужчине, который отказался от нее до ее рождения. Ее слезы высохли.

— Ты уже придумала, как назовешь ее?

— Эвелин, — не колеблясь ни секунды, сказала она, встречаясь с ним взглядом. «Жизнь».

— Имя, достойное ее совершенства, — согласился Эймон.

Некоторое время они молча смотрели на спящую девочку.

Колин вдруг пришло в голову, что с этого дня у нее началась новая жизнь. У них началась новая жизнь, поправила она себя, касаясь щечки Эвелин. В которой, как ни горько это признавать, нет места Эймону.

— Ты, наверное, очень устал. — Она подняла на него глаза.

— Немного, — признал он. — Но все равно не так, как ты.

— Теперь ты спокойно можешь ехать домой. С нами все будет хорошо. У меня слов нет, чтобы выразить тебе нашу благодарность.

Его это почему-то ранило. Эймон не понимал почему, но факт оставался фактом: он чувствовал себя отвергнутым.

— Мы никогда не забудем, что ты для нас сделал, — тихо добавила Колин.

— Всегда пожалуйста, — нарочито небрежно сказал он и встал. Теперь по его лицу ничего нельзя было прочесть.

Колин продолжала улыбаться, хотя ей снова захотелось плакать.

Я просто устала, подбодрила она себя. Завтра уже будет много лучше.

— Завтра утром увидимся.

— Вряд ли я проснусь к завтрашнему утру.

— Тогда я приду в обед. — Он посмотрел на девочку, и выражение нежности мелькнуло на его лице. — Звони, если вам что-нибудь понадобится.

С этими словами он ушел.

Вряд ли подозревая, что унес с собой часть ее сердца. Другая его часть принадлежала Эвелин.

Если бы только...

Прошло еще несколько дней прежде, чем Колин позволили вернуться домой, и еще несколько дней, чтобы она свыклась со своим новым распорядком дня. В эти дни она встречалась с Эймоном разве что на кухне, и то ненадолго.

Эймон чувствовал, как в нем растет раздражение. Что-то безвозвратно изменилось в их отношениях с тех пор, как она вернулась. Теперь она держалась с ним вежливо, но как-то отстраненно.

Он призвал себя к терпению, уговаривая себя, что это связано с появлением ребенка, и, тем не менее равнодушие Колин его задевало. Следуя какой-то логике, понятной ей одной, она не приглашала его в детскую, зная, что ему очень хочется видеть Эвелин. Он не понимал, почему Колин так решительно вычеркнула его из своей жизни и жизни своей дочери, и это злило его еще больше, хотя внешне это пока никак не проявлялось.

Наоборот, он, как мог, помогал ей по дому и на конюшне, но ему этого казалось мало. Колин, видимо, тоже, потому что она словно не замечала его помощи. В какой-то момент он даже заподозрил, что она стала его избегать. Когда же они сталкивались, их разговор походил на разговор двух незнакомцев, а не людей, знавших друг друга с детства. Она интересовалась, на какой стадии находится дела по продаже участка, что было сделано на ферме, и через него передавала инструкции приходящим работницам. Особенным шедевром в ее исполнении стал почти светский разговор о погоде. И только иногда, совсем ненадолго, она становилась похожей на себя прежнюю.

Эймон отказывался себе признаться, но он остро скучал по ее смеху, по ее вздернутому кверху подбородку, когда она упрямилась, по ее искренней и широкой улыбке.

Это ставило в тупик. Раздражение накапливалось и росло в нем, подобно грозовой туче, и он сдерживался из последних сил. К концу второй недели он устал от своего терпения и решил, что настала пора положить этому конец. Повод начать разговор нашелся быстро, когда он обнаружил ее спящей на кухне и недоеденный обед.

— Колин, — тихо позвал он.

Она резко вскинула голову.

— Иди отдохни. Я присмотрю за Эви.

— У меня еще куча дел. Я просто... — Она виновато заморгала сонными глазами.

— Иди и нормально поспи, — твердо сказал он.

— Но...

— Я не уроню ее, если ты этого боишься.

— Это я знаю. Ты говорил, что ты крестный отец двоих детей Пита. — Она зевнула, прикрыв рот рукой, и встала. — Просто мне нужно сделать кое-какую бумажную работу.

— Если ты хоть немного нормально не поспишь, то в какой-нибудь момент ты просто крепко уснешь и не услышишь, как заплачет Эвелин.

— Это вряд ли. Ночью я сплю нормально.

— Ты хочешь сказать, что нормально спишь, когда Эвелин не кричит? Вчера ночью это было четыре раза, — напомнил он.

— Спасибо за заботу, — вместо ответа вежливо сказала она.

— У меня от твоей вежливости уже в ушах звенит, — процедил он. — Может, хотя бы скажешь, в чем моя вина?

— Не понимаю, что ты такое говоришь. Я не знаю за тобой никакой вины.

На ее губах показалась усталая улыбка. Усталость стала постоянным жильцом в ее теле, к которому она привыкала заново.

Его глаза потемнели. Эймон охватил ее знакомым взглядом, от которого у нее по коже пошли мурашки. Такое уже случалось не раз. Реакция ее тела на его близость страшила ее. Колин уговаривала себя, что все пройдет и причина подобной обострившейся чувствительности — ее дочь. Все ее органы чувств как будто обострились, защищая Эвелин от невидимой опасности, вот почему она так остро стала ощущать его присутствие.

— Я хочу знать, что происходит, — потребовал он и шагнул к ней.

Она сделала вдох, и в ноздри ей ударил исходящий от него горьковатый запах мускуса, мыла и... Эймона.

— Наверное, ты прав, и я просто немного устала, — попыталась она сменить разговор.

— Значит, ты все-таки решила это признать. — Он удовлетворенно кивнул. — Осталось только добиться, чтобы ты согласилась, что устала ты гораздо больше, чем «немного», и перестала упорно отказываться от моей помощи. Мне, надо сказать, это уже порядком надоело.

Под внимательным взглядом Эймона она сглотнула, опустила глаза и словно впервые заметила бьющуюся на его шее голубую вену и темнеющие завитки волос в вырезе свитера. Он стоял близко к ней, как никогда до этого. Раньше этому препятствовал ее живот, но теперь...

Осознание этого отозвалось болью в потяжелевших от молока грудях и странным томлением, охватившим ее тело. Она могла бы бороться с ним, но бороться еще со своим влечением?.. Где она возьмет столько сил?

— Мы уже обсуждали это. — Она прямо посмотрела ему в лицо. — Я не хочу привыкать к тому, что не может продолжаться вечно. Рано или поздно ты уедешь, а привыкать заново делать все одной сложнее, чем принять твою помощь.

— Но я думал, что мы друзья.

— Друзьям доверяют, — вырвалось у нее.

— А, значит, мне ты не доверяешь?

— Дело не в этом.

— Тогда в чем?

Колин замялась.

Как сказать ему, что дело вовсе не в нем, как он думает, а в ней, в ее чувствах к нему? И это его вина, что она стоит перед ним и мнется, да еще вынуждена оправдываться в своих поступках!

— Если ты прекратишь меня перебивать, может, мне удастся наконец выразить свою мысль до конца! — огрызнулась она.

— Если я и перебиваю тебя, то только из страха, что ты передумаешь и снова станешь выдавливать из себя слова по каплям.

— Когда это такое было? Мы с тобой обсуждаем все дела.

— Вот именно, дела, — перебил он. — С того дня, как ты вернулась из больницы, ты говоришь обо всем, кроме того, что тебя действительно тревожит.

— Ты меня тревожишь, ты! Ты постоянно мне надоедаешь, вместо того чтобы просто...

— Надоедаю? — Эймон навис над ней. — Как, например, сейчас?

Ее грудь вздымалась и опускалась в учащенном ритме. Грохот сердца отдавался в ушах. К ее собственному удивлению, ее голос изменился, и теперь звучал с приглушенной страстью.

— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответила она и попыталась его оттолкнуть. Его близость будила в ее теле такие ощущения, о которых ей лучше не знать.