– У тех, кто его слушал, думаю, жажда не меньше...

Петерсен поднял наполненный вновь стакан и повернулся к Харрисону.

– За ваше здоровье, Джимми. За здоровье британского офицера. И джентльмена.

– Да, да, конечно, – стиснув стакан, Харри-сон с усилием вылез из кресла. Вид у него был смущенный. – Конечно. Ваше здоровье, старина. Простите меня... Обстоятельства...

– Если вы и должны просить прощения, Джимми, то не у меня. Действительно, обстоятельства, в которых мы находимся, чрезвычайные. И это позволяет мне говорить откровенно. Вы вели себя не слишком по-джентльменски, когда назвали Зарину наивной лгуньей, присланной сюда, чтобы скрасить нам, четникам, убогую жизнь. Эта милая и очаровательная леди совсем не та, за кого вы ее принимаете. Ее истинная сущность весьма и весьма порадует вас: Зарина – патриот именно в том смысле слова, который вы в него вкладываете. Она и Михаэль вернулись на родину, чтобы быть, как вы бы выразились, полезными своей стране. Они – партизаны. Такие партизаны, какими могут быть люди, не имеющие ни малейшего представления о них.

Харрисон подошел к опешившей девушке, поклонился и, взяв за руку, церемонно поцеловал ее.

– Ваш покорный слуга.

– Это извинение? – спросил Джордже.

– Как сказал бы британский офицер, это красивый мужской жест, – улыбнулся Петерсен.

– Капитан Харрисон не единственный, кто должен принести свои извинения, – переминаясь с ноги на ногу, пробормотал Михаэль. – Майор Петерсен, принимая во внимание обстоятельства, я хотел бы...

– Никаких извинений, Михаэль, – поспешно перебил его Петерсен. – Никаких извинений. Если бы у меня была такая сестра, как Зарина, я бы даже не стал разговаривать с ее обидчиком, а просто размозжил ему голову. Уж если я не прошу у нее прощения, то вы, тем более, можете этого не делать.

– Благодарю вас, майор, – поколебавшись, Михаэль спросил:

– Скажите, а когда вы узнали, что я и Зарина... что мы...

– Сразу же, как только вас увидел. Вернее, в римском отеле я лишь заподозрил что-то неладное. Вы оба были скованны, неловки, холодны, даже агрессивны. Ни улыбки на устах, ни песни в сердце. Никакого азарта, никакого энтузиазма от того, что сбываются ваши мечты. Лишь сверхосторожность и сверхподозрительность. Да будь у вас в руках красные флаги, и то не стало бы более очевидно, что вас что-то угнетает. G прошлым было все в порядке, следовательно, вас волновали предстоящие проблемы – вскоре стало совершенно очевидно – связанные с переходом к партизанам после прибытия в наш лагерь. Ваша сестра, Михаэль, выдала себя очень быстро, еще в горной гостинице. Она пыталась убедить меня в своих промонархических настроениях, рассказывая, что была дружна с королем Петром.

– Я так никогда не говорила, – негодование девушки было неубедительным, – Я только встречалась с ним несколько раз...

– Зарина... – голос Петерсена звучал чуть укоризненно.

Девушка смолкла.

– Сколько можно говорить?

– Хорошо, – промолвила она.

– Зарина никогда не встречалась ни с каким королем, – продолжил Петерсен. – Иначе бы она не говорила о его загадочной хромоте. Король Петр не хромает и никогда не хромал. Это, конечно, представляет интерес, хотя и чисто академический...

– Не знаю, не знаю, – сказал Джакомо. Он, как всегда, улыбался, но в данных обстоятельствах было трудно понять, чему именно. – Лично для меня услышанное представляет нечто большее, чем просто академический интерес. Однако вот чисто академическое замечание: я полностью разделяю взгляды этих детишек. Простите, взгляды Зарины и Михаэля. Я не желаю воевать, точнее, не желаю воевать в этих проклятых горах, моя служба меня вполне устраивает. Но если бы мне пришлось здесь воевать, то предпочел бы это делать в рядах партизан.

– Вы похожи на Джимми, – сказал Петер-сен. – Если и собираетесь с кем-то сражаться, так только с немцами?

– Я думал, что сказал об этом еще в отеле «Еден» достаточно ясно.

– Помню. Но сейчас эти слова также представляют собой чисто академический интерес. Что вы можете предпринять? Как предполагаете попасть к своим друзьям-партизанам?

– Подожду, пока обстоятельства переменятся.

– Так можно прождать целую вечность.

– Петер, – в голосе Харрисона слышалась мольба, почти отчаяние. – Я знаю, что вы в сложив шейся ситуации больше не несете за нас никакой ответственности. Несмотря на различия во взглядах, присутствующих объединяет положение, в которое все попали. Но, наверняка, есть какой-нибудь выход! Давайте оставим споры на потом. Вы же находчивый человек, Петер!

– Джимми, – негромко сказал Петерсен, – неужели вы не замечаете стену, отделившую нас друг от друга? Джордже, Алекс и я находимся по одну ее сторону. Вы, пятеро, по крайней мере, фон Ка-раяны, вы и Джакомо – по другую. Эта стена – высотой в милю, Джимми. Через нее невозможно перепрыгнуть.

– Я понимаю, капитан Харрисон, – промолвил Джакомо. – Эту стену не перепрыгнешь. А моя гордость не позволит мне даже попытаться это сделать. Должен сказать, майор, вам не к лицу бросать дело на полпути. Да, стена есть стена. А Лоррейн, по какую сторону она?

– Не знаю. Не в обиду будет сказано, Лоррейн, мне безразлично, по какую сторону стены вы находитесь. Это теперь не играет никакой роли, – Петерсен присел на стул, взял в руки стакан с вином и умолк. Каждый из присутствовавших в комнате мог бы поклясться, что впервые видит его погрузившимся в такое сосредоточенное молчание. Наступила тишина, которую нарушало лишь позвякивание убираемых Джордже пустых стаканов. Она уже становилась тягостной и неловкой, когда Лоррейн вдруг резко воскликнула:

– В чем дело? Что-то не так?

– Вы что-то сказали? – очнувшись от дум, спросил Петерсен. – Это относится ко мне, Лоррейн?

– К кому же еще я могу обращаться, если вы минут пять как глазеете на меня?

– Убеждения майора отнюдь не свидетельствуют о его дурном вкусе, – заметил Джакомо.

– Простите, Лоррейн, я просто задумался. Был далеко-далеко отсюда, – сказал Петерсен. Он улыбнулся. – Джакомо верно подметил: мои взгляды не мешают мне любоваться вами.

– Кстати, о взглядах, – весело промолвил Джакомо. – С того момента, как вы приняли позу роденовского «Мыслителя», Зарина не могла отвести глаз от вашего лица. Знаете, что мне пришло в голову? Кажется, я догадываюсь, о чем она думает.

– Успокойтесь, Джакомо, – оборвала его Зарина.

– Каждый из нас теперь волен думать о том, что ему нравится, – сказал Петерсен. – Ситуация дает повод подумать о многом. Вы, Джимми, кажется, тоже углубились в воспоминания? Яркие огни цивилизации? Нет. Белые скалы Дувра? Навряд ли! О! Огни родного дома!

Харрисон молча улыбнулся.

– Какая она, Джимми?

– Какая? – Харрисон опять улыбнулся и, пожав плечами, посмотрел на Лоррейн.

– Дженни – прелесть, – спокойно сказала Лоррейн. – Замечательный человек и близкая моя подруга. Она лучше Джеймса в сто раз.

Харрисон улыбнулся, точно был полностью удовлетворен услышанным, и потянулся за стаканом с вином.

Петерсен поймал на себе взгляд Джакомо. Тот едва заметно ему подмигнул. В ответ майор также чуть заметно кивнул головой и отвел глаза в сторону.

Последующие двадцать минут пленники провели почти в полном молчании, лишь изредка перекидываясь отдельными фразами. Затем дверь комнаты отворилась, и вошел Эдвард.

– Майор Петерсен, – он указал на выход. Петерсен встал. Джакомо попытался что-то сказать, но майор опередил его:

– Молчите, – он покрутил рукой, показывая, чтобы Джакомо запер рот на замок. – Наверняка дыба или «испанский сапог».

Через пять минут Петерсен вернулся в комнату.

– Что, никакой дыбы? – разочарованно поинтересовался Джакомо.

– Представьте себе, никакой. Никакой дыбы, никакого «испанского сапога». И вы следующий.

Когда Джакомо вышел в коридор, Харрисон спросил:

– Что они хотели от вас? На что это было похоже?

– Все было цивилизованно и гуманно, впрочем, как я и предполагал. Задали кучу вопросов, некоторые очень личного свойства. Но я сообщил только то, что разрешено в таких случаях разглашать: имя, звание, должность. Они не стали усердствовать.