– А это что? – спросил я у Иры, подошел к ее парте и положил перед старостой листок. К ней сразу же придвинулась Иля. И обе как по команде сделали вид, что усиленно пытаются прочитать написанное. Я бы им, скорее всего, поверил. Я вообще легковерный, но тут обратил внимание на то, что весь класс затаил дыхание, поэтому напрягся. Окинул взглядом ребят, которые старательно делали вид, что не смотрят на меня. И понял, где-то собака зарыта. Теперь осталось найти где.

– Не могу разобрать, – пожаловалась Ира. – Наверное, написано неразборчиво, вот и не получается. Переводчики сбоят.

– А вы что, тоже все в переводчиках? – бесхитростно удивился я.

– Конечно, – фыркнула в ответ на мою наивность Ира. – Мы ведь представители разных народов и племен. У нас, даже если язык одинаковый, наречия могут настолько разительно различаться, что и не разберешь, о чем другой говорит. Поэтому, поступая сюда, каждый студент первым делом обзаводится переводчиком, чтобы не испытывать проблем при общении как с другими студентами, так и преподавателями.

– Лихо, – восхитился я и, прищурившись, уточнил: – А скажи-ка мне, Ира, можно как-то магически так поменять местами буквы на бумаге, чтобы они начали складываться в нечитаемую белиберду? Ведь, как мне думается, магия эта одноразовая. Смагичил, и все. Поэтому кулон мой развеять ее не может.

Класс погрузился в гробовую тишину. Ну хоть напрямую солгать наглости не хватило, уже хлеб. Забрав у девчонок листок, я отошел к своему столу и впервые сел за него как полагается, на стул. Еще раз посмотрел на злополучную строчку, которая, что примечательно, во всей бумаге оказалась единственной, снова убедился, что разобрать написанное не могу, и понял, что варианта два.

Я поднял на ребят глаза:

– Обман раскрылся. Поэтому у нас с вами два варианта. Либо вы сами мне признаетесь, что там, либо я сейчас вас тут одних оставлю, вместо того чтобы потратить оставшееся время урока на более приятные вещи, и пойду напрямую к ректору. Уверен, он сможет мне ответить, что тут было написано изначально.

Ира и Иля, которых мне было видно лучше остальных, одинаково потупились.

– Только имейте в виду, что в следующий раз, – я специально понизил голос так, чтобы им пришлось напрягаться, чтобы меня слышать, – мне трудно будет так беззаветно вам верить. Стоит ли оно того? – Я постучал пальцем по листку бумаги, который теперь лежал передо мной на столе.

– Стоит, – неожиданно убежденно буркнул с задней парты Том. По тому, как остальные промолчали, стало понятно, что это общее мнение. Беда. Чего же могли настолько испугаться мои «колокольчики»?

Я откинулся на спинку стула и задумался. Вчера, на досуге, разобравшись с домашними делами и разместив пушистых гостей, я полвечера провел, пролистывая личные дела моих деток. Нарыл массу всего интересного, за что в первый раз даже взглядом не зацепился. Просто когда читал их впервые, плохо себе представлял, что это за ребята такие. Теперь о каждом из них у меня уже успело сложиться определенное мнение, поэтому информация, которую удалось почерпнуть, оказалась весьма кстати.

Я прошелся по списку, переданному мне ректором, пытаясь угадать, чего ему не хватает, какой компонент был изъят. Так, посвящение в студенты – это у них, наверное, уже было. Далее, вечер памяти погибших в Великой войне. Что за война, я плохо себе представлял, но как-то подумалось, что это та, на которой темные воевали со светлыми. Потом какие-то спортивные мероприятия. Турнир имени Рамуэля Светлого, турниры между факультетами. И все явно с магическим уклоном. Никаких чисто спортивных мероприятий. Но вряд ли мои детки испугались бы спортом заняться. Какова их истинная физическая подготовка, можно было оценить во время нашего с ними героического прорыва. Что еще? Должно же быть что-то еще?

У них тут система не такая, как в наших университетах. Больше напоминает американские школы. Опять-таки классное руководство, университетские мероприятия, участие в которых должен проконтролировать классный руководитель. Эти злополучные индивидуальные парты. Что бывает в американских школах? Я ведь, как любой нормальный российский человек конца двадцатого – начала двадцать первого века, в девяностые, да и в начале двухтысячных столько фильмов пересмотрел про их школьников, школьные банды, выпускные, где обязательно есть король и королева, родительские дни, к которым каждый класс обязательно что-то готовит, какое-то мероприятие… вот оно! Первым откликнулся Том, так? Значит…

Я поднял глаза от листка. Посмотрел на ребят. Потом все же решил подняться.

Встал. Обошел стол. Опять сел на него, скрестил руки на груди. И только после этого заговорил, обращаясь пока только к Тому:

– Испугался, что пожалует Великий Папочка и устроит своему сыночку трепку?

Том пошел красными пятнами, сжал руки в кулаки, зашипел, прожигая меня взглядом, полным неприкрытой ненависти, вот только направлена она была не столько на меня, сколько, как я понял, на недосягаемого сейчас родителя.

– Ты ничего обо мне не знаешь! Не смей меня судить!

– Я не сужу. Я удивляюсь.

– Чему? – вмешался Улька. – Тому, что отец из Тома себя слепить хочет, а ему это не нравится?

– Молчи! – рыкнул на него Том. Но рыцарь все так же твердо смотрел на меня. Ждал, что скажу.

Я ответил:

– Рад, что не только Том готов последнюю рубашку на себе за тебя порвать, но и ты за него заступаешься. – От этих моих слов рыцарь снова смутился и голову пригнул. Собственно, именно на это я рассчитывал. – И что мы имеем? У Тома не проходящий комплекс на почве отцовской идеальности и непогрешимости. Улька морально его поддерживает, но сам со своими родителями тоже видеться, как я понимаю, не спешит. – Тоже комплексуешь? – Рыцарь не ответил. Пришлось мне за него: – Похоже на то. У Фа и Гарри какие-то жуткие тайны в загашнике, поэтому, несмотря на полгода совместного обучения, оба боятся кого-то к себе подпускать. Судя по всему, опасаются быть раскрытыми. У Кара тоска по нормальному женскому теплу и ласке, а не властной руке какой-нибудь Владычицы из темных. У Лии типичный комплекс отличницы, которой нравится мальчик, но она искренне считает, что он на такую, как она, и не взглянет никогда. Потому что он такой… такой… – спародировав девчачье придыхание, протянул я. – Кто у нас дальше? Алый? Он у нас вообще толком с другими общаться не умеет. Разве что с себе подобными, светлыми и заносчивыми настолько, что зубы сводит. Считает всех окружающих грязью под своими ногами. Удобно, наверное, но что-то радости и довольства жизнью в нем как-то маловато, – от этих слов губы эльфа сжались в тонкую полоску, он стиснул кулаки, но смолчал. – Что там за проблемы у Машки, мы с ним еще позавчера в моей палате обсуждали. Иля, бедолага, разрывается между нормальным желанием жить так, как хочется, и непонятной мне пока необходимостью скрывать, что женщины темных могут быть куда сильнее и опаснее мужчин. Хотя, думаю, все дело в том, что, когда вас сюда отправляют, проводят отдельную разъяснительную работу о том, как вы должны себя вести, чтобы, не дай бог, не раздражать нервных светлых. И наконец Ира. С ее основной проблемой я напрямую столкнулся вчера. И честно могу сказать, что это не меньший абзац, чем у остальных. Ничего не забыл, нет?

– А почему это наши комплексы и недостатки ты во всеуслышание озвучил, а Машку и Иру обошел? – возмутился Алый. Так и знал, что пристанет.

– Потому что врачебная тайна, – хмыкнув, протянул я.

– Но о нас же ты рассказал! – поддержал светлого Улька.

– Только без подробностей, правда? – уточнил я. И посмотрел на Иру: – А о них некоторых подробностей я предпочел бы и не знать.

Крыть было нечем, но влез Машка.

– Да ладно, – объявил он с веселой улыбкой. – Я Алому уже сказал, что был увлечен им.

– Правда? – заинтересовавшись, глянул на сидящего рядом с ним светлого. – А он что?

– А как бы, по-твоему, я мог отреагировать? – зашипел на меня Алый.

– Будь я таким снобом, как ты, я бы в морду дал.