Я вызвала каменщика. Он покачал головой и сказал, что работка будет та еще. Ему придется пригласить своего шурина, кровельщика, но он и сам может объяснить мне, что надо будет снять ряд черепиц, сменить деревянные опоры, снять сточную трубу в ванной, чтобы определить глубину трещины, заделать ее и заново побелить стену.

— И во сколько это обойдется? — спросила я, опасаясь худшего.

Точно определить трудно, ответил он. Фунтов пятьсот. А то и больше. Ведь взять напрокат леса стоит дорого.

— Леса? — повторила я. — А нельзя ограничиться приставной лестницей?

— Никак, — ответствовал он. — Оранжерея-то к стене пристроена. Ну, леса и нужны, чтобы оберечь стеклянную крышу. А без этого туда никто не полезет.

Вот тут-то я и обратилась к моим друзьям, а они при мне позвонили Биллу. Он обещал заехать на следующий вечер. Я вернулась домой, и не прошло и получаса, как подъехал он: до ужина время осталось, объяснил он, так чего откладывать-то?

— За субботу с воскресеньем сделаю, — сказал он, оглядывая повреждения. — Досточки накрыть стекло найдутся?

Оранжерею строил Чарльз по собственному плану: стены, передняя и задняя, из камня, а между ними — стеклянная крыша. Через дорогу в бывшей конюшне Аннабели лежало пять длинных широких досок трехдюймовой толщины. Когда их уложили на стены, они образовали над стеклом надежный помост. Чарльз, всегда строго соблюдавший правила безопасности, в свое время с полным спокойствием ставил на этот помост лестницу, когда сам красил стену дома. Вот почему я возмутилась, когда каменщик заговорил о лесах.

— А-а! — сказал Билл, когда я все это ему объяснила. Так если я помогу ему принести доску, он получше рассмотрит, что надо делать. И скажет мне, сколько это будет стоить.

Мы принесли доску из конюшни, уложили ее, и я спросила, надо ли сходить за остальными.

— Хватит и одной, — беззаботно ответил Билл, и я зажмурилась, не в силах смотреть, как он прислонил лестницу к стене оранжереи, влез на доску и — у меня дыхание замерло — с ловкостью серны втащил лестницу за собой, прислонил ее к стене второго этажа коттеджа, влез на нее и обследовал край крыши, деревянную обшивку и трещину. Он спустился, отряхнул пыль с ладоней и сообщил, что подпорки черепицы в полном порядке. Потребуется только заменить сгнившую доску, зацементировать щель, покрасить и побелить.

— Семьдесят фунтов за все устроит? — спросил он.

Устроит?! Я тысячи раз умирала, пока он работал на настиле из одной доски. И чуть не надорвалась, подавая ему туда молотки, гвозди, ведерко с цементом, а пока цемент сохнул, смешивая побелку. Но мы довели дело до успешного конца. Конечно, в те дни цены еще не были такими высокими, как сейчас. Но все равно, семьдесят фунтов вместо пятисот… С этого момента Билл стал палочкой-выручалочкой коттеджа, пусть мне никогда прежде и не приходилось заваривать столько чашек чая. Чай ему был необходим как воздух… Ну и еще эта его манера появляться точно смерч, как правило, раньше назначенного им же часа, с упорным возложением на меня обязанностей подручного. Но ведь невозможно иметь все.

И вот когда засорило канализационный слив, так что нельзя было принять ванну, я в прохладный летний вечер позвонила Биллу, и он сказал, что только что вернулся домой — еще даже не ужинал, — но завтра приедет обязательно, я переобулась в домашние тапочки из овчины, готовясь мирно скоротать вечер. Не прошло и четверти часа, как Билл вихрем скатился по склону, завизжал тормозами у калитки и влетел в коттедж, спрашивая на ходу:

— Так где у вас сливной колодец? А стержни для прочистки где лежат?

Не успела я моргнуть, как он и я (все еще в тапочках) уже стаскивали железнодорожные шпалы с верха дренажного колодца, который Чарльз давным-давно выкопал в дальнем конце лужайки для прочистки сливной трубы. Надо было спуститься в выложенную камнями шахту, найти выходное отверстие трубы, засунуть в него стержни и толкать их вперед-назад, пока засор не начнет поддаваться, после чего взлетать наружу с быстротой молнии, так как колодец начинал стремительно наполняться. Я чуть не потеряла тапочки, зарядил дождь, но слив мы прочистили, уложили шпалы на место, погрузили стержни в ручей для промывки, и Билл сказал, что ему надо торопиться, пока ужин совсем не простыл. Я сказала, что мне очень неловко, — я вполне могла бы подождать до утра. Так ведь ужин-то еще готов не был, объяснил он. Ну и ему неприятно было думать, что я не смогу помыться. А теперь — пожалуйста, мне можно принять ванну.

Не можно, а необходимо после возни со стержнями и всем прочим, подумала я, но промолчала и спросила только, сколько я ему должна.

— Ну, пятерочку? — спросил он.

Разбогатеть, беря за работу подобные суммы, он никак не мог, но ссылался на то, что ему нравится выручать людей. И без конца выручал меня. Однако с такой же быстротой, с какой он восстанавливал мой душевный мир, Сафра торопился этот мир нарушить. Никогда еще у меня не было подобного кота.

Видимо, какую-то роль здесь играла наследственность. Сесс, его предшественник, тоже был не сахар, а ум и макиавеллиевские замашки Сесс унаследовал от своего отца Сатурна, кота-производителя, принадлежавшего Полине Фэрбер, происходившего от Килдауна, который был известен тем, что его потомство унаследовало его индивидуализм. Родословную Сафры мне выслали по почте, когда я уже забрала его, так как в тот момент все экземпляры, имевшиеся у его владельцев, были розданы. Я знала, что он внук Сатурна и племянник Сесса по отцовской линии, но лишь получив через неделю его родословную, я выяснила, что и по материнской линии он происходит от того же Сатурна.

Таким образом, я обзавелась — нет, я ни за что на свете не променяла бы его ни на какого другого котенка, что не помешало мне побледнеть при этом известии, — я обзавелась котенком, который унаследовал особенности Сесса от обоих своих родителей. Значит ли это, что Сафра будет вдвое умнее Сесса и вдвойне не сахаром?

И выходило, что именно вдвойне. Не говоря уж о том, что воспитывал его попугай. За ним уже числилось пребывание в Лэнгфорде в связи с сиреневым полотенцем.

Ну а потом он отлучился без разрешения…

У меня не хватало духа водить его на поводке. Не надевать же путы на кузнечика! И я просто тенью бродила за ним, хотя он, видимо, совсем этому не радовался. Уа-а-а-ах! — жаловался он, когда я мешала ему пролезть под калиткой. Почему бы мне для разнообразия не походить за Шани? А потому, что Шани спокойненько сидит на лужайке, вот почему; рассматривает бабочку на венчике цветка и мечтает. Уа-а-а-ах! — возмущался он, когда я снимала его с садовой ограды. У дороги трава куда Лучше! Почему ему нельзя туда? У-у-у-ух! — выл он в тысяча сто первый раз, когда я стаскивала его с крыши кошачьего дома, откуда он явно прицеливался прыгнуть на склон позади коттеджа и отправиться путешествовать по лесу. Что, у Кошек нет никаких Прав на Свободу?

Безусловно нет, пока я рядом. Слишком хорошо я помнила весь ужас утраты Сили. Тем не менее наступил день, когда, просидев целую вечность под папоротником у калитки в надежде, что из норки выскочит землеройка, он вспрыгнул на столб и соскочил на дорогу. Он проделывал это и раньше, но никуда не убегал. Оставался у калитки и с интересом оглядывал дорогу, пока я не забирала его и не уносила назад в сад, внушая ему, что четверть акра травы и деревьев было более чем достаточно для любой кошки; он обычно отвечал разочарованным «УОУ!» и отправлялся допекать Шани.

Однако на этот раз, когда я собралась сгрести его в охапку, он припал к земле и уставился на что-то дальше по дороге. Я тоже посмотрела туда. Перед конюшней Аннабель замер вспугнутый черно-белый кот. И в тот момент, когда я нагнулась к Сафу, он выскользнул из моих рук и стрелой помчался к незнакомцу. И никакого Рад С Вами Познакомиться, обычно написанном на его мордочке, когда он здоровался с людьми. Нет, выражение его говорило: Вот Я С Моей Абордажной Саблей! В мгновение ока чужой кот вскарабкался на конюшню, перебрался оттуда на склон под фруктовым садом и исчез в зарослях крапивы, куда Сафра нырнул за ним, распушив хвост до максимума.