Однако на пути к полному сердечному согласию оказалась маленькая зацепка. Позже вечером, устроившись на своем любимом кресле и зажав Шантун между передними лапами, он усердно мыл ее в знак того, что она — член семьи, Сесс нечаянно забрался языком к ней в ухо. Пробыв почти неделю в коттедже, она несомненно обрела его запах и больше его не шокировала, но под защитой этих пирамид внутренность ее ушей все еще хранила мерзкое напоминание о других кошках и иных местах. Он убрал язык, оттянул губы в знакомом кошачьем оскале, знаменующем, что запахло чем-то немыслимо отвратительным, и снова разразился очередным «тш-ш-а!». И это могло бы вернуть все на стартовую линию, однако Шантун и внимания не обратила, то ли решив, что он слегка свихнут и время от времени любит пошипеть, то ли считая, что обругал он меня. Когда она словно бы не заметила его превращения в Чудовище, он оценил ситуацию, собрал всю силу воли, зажмурил глаза и вылизывал оба ее уха, пока они не обрели надлежащий запах. Рано Или Поздно Сделать Это Было Необходимо, сказал он. После чего они свернулись в клубок частично белый, а частично силпойнтской окраски и заснули. Жизнь в коттедже словно бы вернулась в нормальную колею.

Однако не совсем. За Сессом, с тех пор как он себя помнил, всегда ухаживали — сначала его мать, потом Шебалу, и он явно считал, что сиамы женского пола только для этого и созданы, так что ему не терпелось восстановить такое положение вещей как можно скорее. Поэтому, привыкнув раскидываться на уютоложе с Шебалу вместо подушки, он, как я вскоре обнаружила, постарался приспособить в подушки Шантун. Она была такой маленькой, что он выглядел смехотворно — этакая большая бурая клякса на фоне уютоложа, а из-под него торчит только ее головка. Снова и снова я бросалась выручать ее — и слышала, как она мурлычет, точно шарманка, явно наслаждаясь тем, что принимала за излияние нежности. И мне оставалось только выразить надежду, что в один прекрасный день он ее не расплющит в лепешку.

И мыть ее он перестал довольно быстро. Не прошло еще и нескольких дней, как вылизывать его принялась она, а он принимал это как должное. Гигантская задача! В ожидании он усаживался очень прямо, и впечатление создавалось такое, будто она взялась почистить башню почтамта. Такая же нежная на вид, как тонкий восточный шелк, в честь которого она получила свое имя, Шантун на задних лапках дотягивалась до его ушей, словно они были венцом ее честолюбивых устремлений. Да так, возможно, оно и было. Большая Кошка была в полном ее распоряжении. Она — важная особа, и жизнь — один восторг, повторяла она мне.

Куда девалась робкая пушинка, с которой я познакомилась в Девоншире? Казалось, тамошние кошки совсем ее подавляли, и теперь она наверстывала упущенное. Она постоянно на что-то карабкалась, срывалась, ела то, чего не следовало, и оповещала об этом вселенную таким громким голосишком, какого мне не доводилось слышать ни у одного котенка. И даже разговаривала во сне. Одним из самых моих ярких воспоминаний о ее нежном детстве остается картина: они оба свернулись на уютоложе у огня, Шантун что-то сонно бормочет, не открывая глаз, а Сесс досадливо косится на нее, приоткрыв один глаз. Шебалу никогда себе ничего подобного не позволяла, было написано на его морде.

Именно тогда она обзавелась причудой, которую сохраняет и по сей день. Она не терпит, чтобы я печатала на машинке. Стоит мне достать машинку и поставить ее на столик у камина, как она, еще до того как я прикоснусь к клавишам, начинает, не открывая глаз, протестовать отрывистой морзянкой против того, что я Позволяю Себе Такое, когда в комнате находится она. Я же знаю, какой у нее Чувствительный Слух! Теперь я к этому привыкла. Я не обращаю внимания, и мало-помалу этот стрекот, в отличие от стрекота машинки, постепенно затихает. Но когда она начала протестовать еще крохотулькой, это действовало очень угнетающе. И ведь никто из череды наших сиамов никогда такой идиосинкразией не страдал.

Прогулки на свежем воздухе создавали куда больше проблем. Коттедж расположен в долине между заросших соснами холмов, асфальтовая дорога кончается у его ворот, а кроме нее есть только лесные тропы для верховой езды, где можно встретить разве что соседскую кошку. И мы считали, что уж тут кошкам ничего на угрожает. Затем Сили, преемник Соломона, как-то в воскресное утро отправился погулять — и исчез. Ему тогда было шесть лет. Попасть под машину он не мог — мы и наши соседи вели поиски много дней и, конечно, нашли бы его труп. Либо кто-то его украл, либо — он ведь, как все сиамы, обладал неуемным любопытством — ему взбрело в голову забраться в машину, стоявшую где-нибудь у обочины, и его случайно увезли. Нам оставалось лишь надеяться, — поскольку никто не вернул его нам в ответ на наши объявления, — что тот, кто нашел его, хорошо о нем заботился и полюбил его, как любили мы. Но после этого мы решили, что больше ни одна из наших кошек не будет гулять самостоятельно. Только под нашим присмотром. Потеря домашнего друга всегда большое горе, ну а сиамы с их впечатляющей внешностью и явной ценностью, без сомнения, слишком сильно искушают бессовестных людей. А потому мы приучили Шебалу и Сесса, преемника Сили, к ошейнику и поводку. На поводках Чарльз выводил их погулять утром, пока я готовила завтрак, на поводках они отправлялись с нами в лес, а на лужайке мы устроили большую вольеру с домиком, и там в хорошую погоду они грелись на солнышке, когда нас не оказывалось под рукой, чтобы следить за ними. С появлением Шантун я выводила утром Сесса на поводке в сад, чтобы он мог там порыскать, а затем сажала его в вольеру, а Шани, как я вскоре начала ее называть, оставалась со мной, пока я занималась стряпней и уборкой, прерывая их, чтобы вынести ее на лужайку для котеночьей разминки. Там нас выслеживала миссис Бинни и предавалась мрачным пророчествам. Затем, когда я решила, что они уже достаточно свыклись друг с другом и Сесс не прыгнет на Шани, приняв ее за полевку, я начала выводить их в сад вместе.

Ошейника, такого маленького, чтобы он подходил для Шани, не существовало, а поскольку никто из наших кошек, пока они были котятами, никогда не отходили далеко от тех, кто с ними гулял, я позволила ей и Сессу резвиться на свободе — только держалась позади него, чтобы успеть его ухватить, если ему вздумается удрать. Но он воздерживался. Одно дело играть с Шани дома, где его видела только я, и совсем другое — прогулки, когда ему приходилось поддерживать свое сиамское достоинство. А потому он делал вид, будто незнаком с ней, расхаживал по лужайке или по дорожкам с гордой невозмутимостью, а она бежала рядом с ним вприпрыжку, словно мохнатый мячик, стараясь привлечь его внимание, или же (эту игру она изобрела сама, когда ноги у нее стали длиннее) набегала на него сзади и переносилась через него одним прыжком. Он только делал шаг в сторону и продолжал идти прямо с выражением покорности судьбе на морде, а она снова бежала за ним, подбираясь для нового прыжка.

Миссис Бинни, наблюдая за этой чехардой с приподнятой бровью, высказала мнение, что Шани страдает пляской святого Витта, но, против обыкновения, этот диагноз меня не встревожил, так как я пребывала в твердой уверенности, что кошки этим недугом не страдают. Старик Адамс, у которого когда-то жила сиамочка Мими — ее ему подарили прежние хозяева, когда уехали жить за границу, и он не мог на нее надышаться до самой ее смерти, — сказал с грустью, что такую вот малышку он и сам бы взял — уж очень она напоминает его девочку. А Фред Ферри, наш (по слухам) местный браконьер, который крайне интересовался потенциальными возможностями сиамов с тех самых дней, когда он наблюдал, как Сесс, тогда еще котенок, бежал за сосновыми шишками или яблоками-паданцами, если я их ему кидала, и притаскивал их мне точно поноску, Фред Ферри заявил, что коли бы ее обучить, так она, когда подрастет, будет кроликов ловить почище, чем мышей.