К счастью, до этого дело не дошло. Телефон безмолвствовал. Молния ударила в трансформаторную будку неподалеку от нашего коттеджа, и Долина погрузилась во мрак. Волна продолжала подниматься, и вот уже угрожающе, точно приливная вода о причал, заплескалась у верхней ступеньки кухонного крыльца… Тут на него вышел Соломон, обозрел в отблеске свечей зрелище, открывавшееся с крыльца, и разразился филиппикой по адресу этой дряни, которая подбирается к Нашей Кухне… Еще дюйм, и она заберется в Холодильник, пожаловался он, и что тогда будет с Нашей Едой? Затем он вернулся в дом, нисколько не озабоченный, и присоединился к Шебе у огня. И словно он был маг и волшебник, почти сразу же вода начала спадать.

После этого она ненадолго опять поднялась — выше по Долине прорвало каменный завал, и некоторое время мы ждали с замиранием сердца, но она вновь пошла на убыль. Между нами и конюшней Аннабели все еще мчался поток, но теперь он был ниже ее порога на фут… на восемнадцать дюймов… на два фута… В три часа, зная, что ей больше ничего не угрожает, мы легли спать. А в шесть уже были на ногах, чтобы обозреть ущерб и потери.

Начала я с того, что подошла, как могла ближе, и закричала Аннабели, что скоро мы к ней придем, уже рассвело. Всю ночь с ее стороны не доносилось ни звука, а мы не рисковали окликнуть ее — вдруг, услышав наши голоса, она вышибет дверь, бросится к нам… и поток унесет ее в темноте. Но теперь, услышав и увидев меня по ту сторону каньона, она дала волю своим долго подавлявшимся чувствам. «Йоухо-ухухуХОО», — надрывалась Аннабель, и ни разу мне не доводилось слышать такого облегчения в ослином голосе. Почему же до сих пор она помалкивала? Может, думала, что высадились марсиане, предположил Чарльз. И будучи Аннабелью, не хотела, чтобы они узнали, где скрывается Аннабель.

Чтобы добраться до нее, нам пришлось перепрыгнуть глубокую канаву, где все еще мчалась вода, там, где прежде была дорога. Позже выяснилось, что покрытие дороги поддалось неистовству воды, и это нас спасло. Вместо того чтобы подняться еще выше на всю ширину Долины, вода промыла рытвины пяти футов глубины, а то и глубже, добравшись до уровня, на котором тридцать лет назад были проложены водопроводные трубы, и по этому огромному водостоку устремилась вниз по Долине. Покрытие дороги громоздилось моренами в лугах и на тропах ниже по течению. Оно и теперь покоится там. Выяснилось, что будет дешевле доставить из каменоломни новый щебень, чтобы замостить дорогу. И на это потребовалась неделя с челночной доставкой щебня на самосвалах.

Ну, а в первый день после наводнения Долина была охвачена всеобщим возбуждением. К счастью, никто не пострадал, и вода практически не залила ни одного коттеджа. Но огороды утонули под грязью. Капуста, которую преподнес нам старик Адамс, оказалась последней, которую он срезал в этом году.

Выехать на машине было невозможно, и все оставались дома, убирая и протирая. Все, кроме нас с Чарльзом, а мы лихорадочно отыскивали золотых рыбок.

— Чего это вы? Хороните кого-никого? — осведомился старик Адамс, прошлепав по грязи к нам во двор.

Понятный вопрос! Теперь, когда вода схлынула, плитки, которые мы с такой поспешностью расставляли вертикально накануне, окружали рыбный прудик, точно кладбищенские надгробья. Больше всего наш двор напоминал древний погост, обнажившийся, когда море отступило от берега, и впечатлению весьма способствовала грязь, двух-трехдюймовым слоем покрывавшая все вокруг. Подсохшая верхняя граница ее проходила чуть ниже верхушки плит, а пруд за ними представлял собой прямоугольник рыжей жидкой глины, которую мы с Чарльзом зачерпывали сковородками.

Мы объяснили, что ищем наших золотых рыбок.

— Да не найдете вы их, — решительно заявил старик Адамс и без паузы, не теряя больше времени на пустяки, принялся описывать нам вкратце последствия наводнения, насколько он успел узнать. В верхнем конце Долины молния убила лошадь; несколько сотен голов скота заблудились в вересковых пустошах; люди в соседних деревнях отсиживаются у себя в спальнях, отрезанные от всего мира.

— А мамаша Уэллингтон верещит так, что оглохнуть можно, подавай ей доктора нервы полечить, — заключил он внезапно.

Мисс Уэллингтон, которой в ее кремовом коттедже у вершины холма ничего не угрожало, не лишилась даже единой черепицы. Хоть она из предосторожности сняла телефонную трубку с рычага, ее телефон, естественно, отключился, как и все телефоны в округе. Что было и к лучшему, так как в результате она не могла лично допекать замученного доктора. На ее дорожки не попало ни комочка грязи. Многочисленные гномы, кролики и каменные мухоморы, кокетливо украшавшие ее газон, стояли совершенно так же, как и до грозы. И даже на лавочников она пожаловаться не могла. Мы в Долине были вынуждены, как в дни снежных заносов, сами подниматься за хлебом на холм, а ящики с бутылками молока сгружались для всех на одном углу. Мисс Уэллингтон ничто это не коснулось, но, насколько можно было судить, вела она себя так, словно ее бросили в одиночестве на необитаемом острове.

— Твердит, что деревню надо бы эвакуировать, а то вдруг ночью потоп повторится, — сообщил старик Адамс— Говорит, что это Господня кара за грехи наши. Только не очень-то ей понравилось, когда я спросил, чем она таким занималась, про что мы не знаем. — Он хрипло засмеялся.

Почему Господь выместил эти грехи на наших золотых рыбках, как заметил Чарльз, по-видимому, мисс Уэллингтон в отличие от нас было яснее ясного… Впрочем, все обошлось.

Выгребая глину сковородками и вываливая ее у себя за спиной — что толку выносить ее за калитку, сказал Чарльз, когда весь двор смахивает на эстуарий Темзы в часы отлива, — мы уже добирались до дна (оставался какой-нибудь фут), когда в сковородке блеснул первый красно-золотой бок.

— Мертвая, — сказала я уныло.

— Ничего подобного, — сказал Чарльз, — я видел, как она шевельнулась.

И действительно, едва мы опустили рыбку в одно из заранее приготовленных ведер, всю облепленную глиной, включая рот и жабры, как она камнем канула на дно, раза два бултыхнулась, будто не веря своему счастью, ощутила себя свободной, спиралью поднялась вверх… и затем с видимым глубочайшим облегчением выплюнула в воду смесь глины и песка. Отвращение, с каким глина была выплюнута, выглядело настолько комичным, что мы засмеялись. И совсем возликовали, когда глина была вычерпана до самого дна, а в ведрах и кастрюлях, расставленных по двору, радостно кружили четырнадцать крупных золотых рыбок и один линь. Ни единая не пропала, спасибо плиткам. Единственной потерей был еще один линь, а поскольку лини в любом случае остаются на дне прудика (этих двух мы пустили в прудик с самого начала, чтобы они его очищали, и с тех пор их вообще не видели), вода унести его никак не могла, так что он, вероятно, погиб еще раньше от каких-то естественных причин.

Мы стояли там, отдыхая, прежде чем начать снова заполнять прудик и очищать двор от грязи, когда вновь увидели старика Адамса — на этот раз он был с приятелем, которого повел знакомиться с тем, что натворило наводнение. С нами он уже побеседовал, а потому просто помахал нам и прошел мимо калитки. Однако его приятель, которого мы видели впервые, воззрился на нас среди ведер с ликующими рыбками, а когда решил, что отошел на достаточное расстояние, наклонился к уху старика Адамса и буркнул:

— Видал?!

В Долине голоса разносятся далеко.

— Это еще что! Видал бы ты, какие штуки они отчубучивают, — достиг наших ушей невозмутимый ответ старика Адамса.

Так, собственно, оно и было — но всегда в силу обстоятельств.

Например, неделю спустя мы вовсе не по своей вине метались по Долине, закупоривая отверстия водостоков. Их было три — пятнадцатифутовый, по которому ручей протекал перед въездом в наши ворота; тридцатиярдовый выше по Долине, отводящий воду с лугов, и еще один дальше под въездом в ворота нового дома. Обычно по ним струился ручей, зимой вздувшийся, летом мелкий, сбегая с холмов, прозрачный и холодный. Но, как иногда случается в известняковых краях, недавнее наводнение промыло на дне русла разные воронки, и теперь ручей исчезал в них, чтобы опять появиться, когда их снова забьет камнями и галькой.