Вечером, когда все батраки ужинали, я подошел к Зарембе и спросил, кто завтра остается дежурить на конюшне.

Он многозначительно посмотрел на меня и, поняв по моему лицу все, улыбнулся:

– Если нужно, могу подежурить и я.

– Спасибо! – с жаром встряхнул я ему руку. – Покормите лошадей!

Одно меня смущало – я не знал, в каком направлении нам бежать. Сигизмунд, с которым я еще раньше говорил об этом, сказал, что из Германии вое дороги ведут в Советский Союз. Фрицы якобы уже давно готовились к войне против России и построили к ее границам хорошие дороги. Но все-таки хотелось самому посмотреть на карту, чтобы лучше ориентироваться. Поэтому утром, только Фогель уехал в город за документами и билетами, я стал искать случай попасть в кабинет. Но всякий раз, как я подходил к подъезду, дорогу мне преграждала овчарка. Я вспомнил Димкин совет и, воткнув иголку в хлеб, бросил ее собаке. Она обнюхала его, осторожно взяла в рот и важно понесла в дом. По совести говоря, я уже подумал, что все пропало.

Отдаст проклятая собака кому-нибудь из Фогелей хлеб и – все обнаружится.

К счастью, на ступеньках крыльца появилась Белка.

– Скорее возьми у нее хлеб и спрячь! – крикнул я.

Собака уже привыкла к Белке и охотно отдала ей предательский кусок.

– Ты сможешь куда-нибудь спрятать собаку на несколько минут?

Белка кивнула и, позвав овчарку, увела на кухню.

Лучшего момента не могло и быть!

Я подбежал к окну кабинета молодого Фогеля, открыл его и осторожно спрыгнул в комнату.

Карта висела на старом месте. Но флажки располагались совсем не так, как раньше. Я подошел вплотную к карте и чуть не задохнулся от радости.

Наши наступали! Далеко за линией фронта были Орел и Курск, и теперь флажки стояли уже около Киева, Гомеля и Смоленска. Мне показалось, что наши наступают так быстро, что если мы пойдем им навстречу, то через какие-нибудь два-три дня уже встретимся с Красной Армией.

Я отыскал на карте город Грюнберг, неподалеку от которого находилось имение Фогелей, и постарался запомнить все дороги, реки и города, которые должны были встретиться на нашем пути.

На столе у Фогеля лежала бумага и стопка очинённых карандашей. Я взял лист бумаги и начал срисовывать с карты грубую схему, по которой мы могли бы бежать.

Из конюшни за мной следил Заремба. Как только я встал на подоконник, он улыбнулся, помахал рукой. Я спрыгнул, закрыл окно и спокойно направился к конюшне. В тот же момент из сада вышла баронесса в сопровождении Отто. Она улыбнулась мне и спросила:

– Ну как? Не терпится?

– Ой, не говорите! – ответил я как ни в чем не бывало.

– А костюм тебе очень к лицу. Просто настоящий немецкий мальчик. – Птичка повертела меня, оглядывая. – Очень хорошо. К вечеру приедет Рудольф и – отправитесь.

Я поблагодарил баронессу, и она направилась к крыльцу. Отто проводил ее до первых ступенек, потом долго оглядывал меня, и, когда его глаза остановились на моем лице, я прочитал в них какой-то вопрос.

Смотрю, достает из кармана бумагу, пишет:

«Куда это ты нарядился?»

Я взял у него карандаш и ответил:

«Мы едем домой, дядя Отто…»

Он поднял на меня изумленные глаза, и у нас с ним началась длиннейшая беседа на бумаге. Может быть, и не стоило приводить наш разговор, но я узнал из него частичку жизни глухонемого.

Отто: – Я вас очень полюбил, Вася. И тебя, и особенно вашего самого маленького. Как его зовут?

Я: – Левка.

Отто: – О да! Левка мне очень напоминает моего сына Эриха.

Я: – Кем вы доводитесь фрау Марте?

Отто: – Никем. Просто служу у нее садовником.

Я: – Давно?

Отто: – С тех пор, как меня выпустили из гестапо… С 1934 года.

Я ужаснулся: зачем же гестапо держало у себя глухонемого?

Я: – Вы сидели в гестапо? За что?

Отто: – Помогал коммунистам. Я говорил и слышал, как ты. Но эти проклятые гестаповцы своими пытками сделали из меня глухонемого.

Я посмотрел на обездоленного человека, понял, что он так же, как и мы, ненавидит гитлеровцев, и решил открыть ему наш секрет.

«Дядя Отто! – написал я. – Рудольф хочет увезти нас в Россию без Левки, но мы решили бежать все вместе. Поэтому до свиданья».

Старый садовник заулыбался и похлопал меня по спине. Потом взял бумагу, карандаш:

«Лучше всего вам ехать в лодке. Вы сможете проплыть до самой Варшавы».

Вдруг меня осенило. Ведь для того чтобы нести Левку, нужны носилки.

«Помогите нам, дядя Отто, – написал я. – Дайте две палки и крепкий мешок, чтобы сделать носилки».

Он прочитал, улыбнулся и, кивнув, повел в сарай. Мы выбрали пару брусьев и большой новенький мешок.

К нам спешил Димка, и, вспомнив, как он сооружал Золотую Колесницу Счастья, я предложил ему более легкое дело – устроить носилки.

Теперь начиналось самое главное. После прогулки баронесса всегда ложилась отдыхать. Надо было успеть в это время перенести на тележку Левку и уехать как можно дальше от имения Фогелей.

Заремба уже надел на лошадей сбрую. У нас все было собрано. Левку мы переодели в платье Карла, Димке стоило большого труда принудить его лежать спокойно.

На крыльцо вышла, Белка и махнула рукой. Это значило, что баронесса уснула. Мы быстро впрягли лошадей, набросали в телегу сена, перенесли Левку, все наши пожитки и, дождавшись Белки, распростились с Юзефом Зарембой. Он обнял нас всех поочередно, улыбнулся:

– «Помогай вам бог!» – сказали бы мои земляки. Но мы с вами ни в бога, ни в дьявола не верим. На черта сдался нам бог, которого выдумали ксендзы! Бегите и будьте счастливы!

Прикрыв сеном Левку и Белку, мы выехали из ворот. Я нарочно сдерживал лошадей, чтобы не навлечь на себя подозрений. Никто навстречу нам не попался. Мы въехали в лесок, и лошади поскакали. Я встал на ноги и, держа вожжи в одной руке, другой громко щелкал кнутом.

– Ё! – кричал я. – Ё!

Вот так бы и ехать до самого дома!

Пока я не особенно задумывался над тем, куда мы едем, лишь бы ускакать от имения и не попасться Фогелю, не нарваться на Камелькранца. Я все время боялся, как бы не угодить на дорогу, ведущую в Грюнберг.

К счастью, нам не попадались встречные. Мы немного успокоились, и Димка сказал, чтобы я дал лошадям передохнуть.

Понемногу я начал узнавать дорогу. По ней я ездил когда-то в имение Паппенгейма. Сейчас должна быть поляна, на которой я валялся и рвал незабудки для Белки.

– Белка, ты где? – спросил я.

– Вот я! – сказала она, высунувшись из сена и сдувая с волос прицепившиеся к ним былинки.

– Тебе понравились тогда незабудки? – спросил я, глядя в ее смеющееся и такое радостное лицо. – Я их вот здесь рвал…

– Смотрите, велосипедист! – встревоженно крикнул Димка.

Навстречу на велосипеде ехал какой-то человек. Свернуть с дороги было некуда. Я хлестнул лошадей, пустил их во весь мах навстречу опасности.

– Паппенгейм! – крикнул Димка.

Он быстро упрятал Белку и Левку под сено и улегся сам. А я, ударив кнутом по лошадям, снова перешедшим на галоп, отвернул в сторону лицо, чтобы старик меня не узнал. Вихрем пронеслась коляска мимо нашего врага.

Когда я, оглянулся, Паппенгейм стоял спешившись на обочине дороги и смотрел нам вслед. Я видел, как он вспрыгнул на велосипед и покатил в сторону имения Фогелей.

«Неужели узнал?» – думал я, что есть силы нахлестывая лошадей.

Мы проехали мимо имения Паппенгейма, выскочили на асфальтированное шоссе, но я круто свернул с него вправо, на чуть заметную среди леса дорогу и продолжал бешеную скачку. Лошади уже совсем взмокли, и я впервые услышал, как тяжело могут дышать эти животные.