Утром Белка принесла мне завтрак: бутерброд с ветчиной и стакан настоящего кофе.

– А тебя собираются хорошо кормить, – ехидно заметила она, не глядя в мое лицо. – Наверное, заслужил…

– Белка, послушай… – пытался я задержать Нюрину руку.

Но Нюра вырвалась и убежала, громко хлопнув дверью.

«Ну, – подумалось, – и жизнь у тебя начинается. Молокоед!»

А Камелькранц, видимо, желая окончательно оторвать меня от батраков, сразу же после кофе велел запрягать лошадей и ехать с поручением баронессы в соседнее имение.

Невольники шли на работу, когда застоявшиеся лошади вынесли бричку со двора и помчали по дороге. Я пытался придержать лошадей, чтобы не пришлось обгонять товарищей, но потом подумал, что будет даже хорошо, если обгоню колонну на полном ходу. Хлестнул лошадей, и они понесли меня, как Илью-Пророка.

– Гей, – разухабисто крикнул я, нагоняя работников, и вихрем помчался сквозь раздавшуюся толпу.

Вслед понеслись свист, улюлюкание, крики. Солидный кусок кирпича угодил в бричку, обдав меня колючими брызгами.

«Наверно, Димка старается», – подумал я. За поворотом дороги перевел лошадей на рысь.

Торопиться было не к чему. Впервые, после многих дней, я был совсем один. Никто за мной не следил – почти свободный человек!

Скоро поля кончились, и повозка нырнула под густую тень дубов и каких-то неизвестных деревьев. Приятно пахло лесной сыростью и прелью.

Мне хотелось поваляться на траве и, выбрав небольшую зеленую полянку, я свернул с дороги, растянулся на мягком, как перина, мху. Здесь было хорошо, но все же не так, как у нас дома. Чужими и неприветливыми казались деревья, отдаленно напоминавшие наши красивые клены. Но вдруг я чуть не вскрикнул: незабудки! Они выглядывали из осоки и таращили на меня чистые, голубые, как у Белки, глаза.

Как попали в это болото наши русские цветы? Скорее всего их семена принесла сюда на лапках дикая утка. Говорила же нам ботаничка, что так расселяются по земле некоторые растения.

Я встал и принялся собирать незабудки, чтобы привезти в подарок Белке.

Неожиданно меня окликнули по-немецки:

– Эй, что здесь делаешь?

Полицейский в противной каске с длинным козырьком решительно сворачивал буланого коня на поляну:

– Откуда сбежал?

Пришлось долго доказывать, что я не беглец, а батрак баронессы фон Фогель и служу в помощниках у Камелькранца. Чтобы убедить недоверчивого полицейского, я вытащил письмо, которое мне дали в замке. Немец бесцеремонно разорвал конверт, прочитал записку и протянул мне обратно.

– Как объяснить баронессе, кто вскрыл письмо? – спросил я.

Немец рассмеялся и потрепал меня по плечу:

– Сержант Думмкопф… Мы со старушкой – приятели, она не будет в обиде…

Меня заинтересовало содержание письма баронессы, и я прочитал следующее:

«Какой же это еще Карл?» – думал я, подъезжая к двухэтажному дому – точной копии замка Фогелей. Вся разница была лишь в гербах. Вместо зубра с кольцом в ноздре на гербе виднелись скрещенные стрелы.

Меня впустили во двор, взяли письмо и просили обождать.

Мы уже привыкли у Фогелей не терять свободного времени даром. Я прикорнул в повозке и уснул. То ли поляна в лесу, то ли другое тому причиной, но я увидел во сне Золотую Долину. Мы с Димкой будто бродим по лесу и я спрашиваю:

– Ты не помнишь, Димка, незабудки относятся к съедобным или несъедобным растениям?

Дубленая Кожа ворчит что-то невнятное, я тянусь рукой к незабудке, а она вдруг смеется Белкиным смехом и хлопает меня ладонью по руке. И тут я в самом деле почувствовал, что меня трясет кто-то за руку. Открыл глаза и чуть не свалился с повозки: передо мной – Карл Паппенгейм!

Он чисто выбрит. На нем черный, хорошо сшитый костюм, в левом кармашке видна золотая цепочка от часов. Новая велюровая шляпа на затылке чуть скрывает коротко остриженные волосы.

При виде моего лица Паппенгейм вздрагивает, как от электрического тока. Нижняя губа у старика отвисает, глаза останавливаются. Впечатление такое, будто старый хрыч узрел перед собой привидение.

Но вдруг он просиял и радостно, как родному, которого давно не видел, сказал по-русски:

– Здравштвуй, Вашька!

Черт те что, не разберешь, оде тут сон, где – явь!

– Мне очень приятно, что к шештре повезешь меня ты, – говорит Паппенгейм, усаживаясь в коляску.

– Можно ехать? – спрашиваю я, отводя в сторону комплименты.

– Пожалуйшта, милый, пожалуйшта!

«Милый»! Даже вот как! Нет, думаю, Молокоеда ты не проведешь, старая обезьяна!

А Паппенгейм, словно не замечая моей враждебности, продолжал бормотать:

– Дело прошлое, Вашя, но ты нравилшя мне даже в Золотой Долине. Ты – отважный и храбрый человек! А таких у наш любят. Между нами было прошто недоразумение.

Ничего себе, недоразумение! Я вспомнил, как он палил в нас с Димкой из ружья, когда мы собирали халькопирит, и невольно улыбнулся.

– Ты мне не веришь? – воскликнул старик.

– Нет, я просто вспомнил забавный случай, – улыбнулся я, поглядывая на старика. – Скажите, господин Паппенгейм, это вы тогда стреляли в нас, когда мы были наверху ручья?

– Штрелял? Я? – ужаснулся Паппенгейм. – Не понимаю, о чем ты говоришь?

– Понимаете! – рассмеялся я ему в лицо. – Но учтите, что вас тоже понимают.

Он забормотал что-то про себя, а я подумал о том, как легко мог бы разделаться сейчас с нашим врагом, если бы у нас все было подготовлено к бегству. Ведь один на один я, пожалуй, осилил бы хлипкого старикашку.

Я всерьез усомнился в словах Паппенгейма.

– Какой же он вам брат? Вы – Паппенгейм, он – Камелькранц.

– Ах, ты вот о чем, – рассыпáлся Паппенгейм. – Мы с Мартой родные, а с Фрицем – родные только по отцу.

Чтобы не слышать противной болтовни Паппенгейма, я хлестнул лошадей, и они, как ветер, помчали к имению Фогелей меня и моего врага.

Верблюжий Венок встретил гостя у ворот. Братцы обнялись, расцеловались и встали друг против друга, отирая платочками глаза. Только тут я понял, почему наш горбун всегда напоминал мне Паппенгейма. Братья были очень похожи. У обоих маленькие серые глазки без ресниц, выдвинутые вперед подбородки и сжатые трубочкой губы.

Проплакавшись, Верблюжий Венок и Паппенгейм пошли в дом, а я въехал во двор и стал выпрягать в сарае лошадей.

Батраки были еще в поле. В пустой конюшне чистил навоз Заремба.

Юзеф молча принял у меня лошадей и подарил таким взглядом, что я вспомнил про гвоздь.

– Юзеф, – мягко сказал я, – ты напрасно думаешь обо.мне плохо.

– Думаю о тебе так, как принято думать о всяком предателе.

– Напрасно.

На крыльце появилась Белка:

– Вас приглашают кушать!

– Кого? – растерялся я. – Куда?

– Известно куда. Туда, где господа кормят собак и таких лизоблюдов, как ты.

Я думал, Нюра говорит это из желания оскорбить меня, но через минуту услышал приглашение уже от самого Паппенгейма.

– Почему ты не идешь, Вашиль? – мягко проговорил он. – Я рашпорядилшя, чтобы тебя хорошо накормили.

– Спасибо, не хочу…

Паппенгейм настаивал, и мне пришлось уступить.

– А говоришь – «напрасно»! – бросил вслед с презрением Заремба.

Меня кормила Белка, но старик, воспылавший ко мне неожиданной любовью, сидел тут же, на кухне, присматривал за тем, как меня обслуживают. Обед был такой, какого я не ел с самого начала войны.

– А теперь ты дай ему компот, – сказал Паппенгейм, обращаясь по-русски к Белке. – И пушть он пошле хорошо отдохнет.

Невольники уже пришли с поля. Их лица, изможденные, бледные и злобные, повернулись ко мне, когда я сходил с господского крыльца. Во всех глазах я читал презрение и вражду и невольно склонил голову.