- Так! Потерпи. Сейчас будет немножечко больно! - с медицинской интонацией произнес Холмогорцев.
От этих слов Рыба сжалась всем телом, напряглась в предвкушении невыносимых страданий. «Ах, как жалко, что я не взяла с собой какое-нибудь полотенце, чтобы заткнуть себе им рот, - подумала она, жуя угол подушки. - Да, кстати, а почему он ни разу мне не сказал, что он меня любит? Как это так?! Трахается и без любви что ли?» Рыба начала было обижаться на своего партнера, как вдруг резкая боль между ног заставила ее отвлечься от своих гнилых мыслишек.
- Так, так, потерпи еще немного, - шептал ей в уход возбужденный Холмогорцев, - сейчас уже станет хорошо.
«Надо же, как врач прямо, все объясняет, - думала про себя Рыба, - наверное, он профессиональный дефлоратор. Но почему же он ни разу не сказал, что он меня...»
Тут вдруг нестерпимая боль полностью выключила поток мыслишек у Рыбы. Она одним мигом потеряла возможность думать, оценивать и что-либо говорить. В этот момент она сильно приблизилась к реальному восприятию мира. Ее уже не волновал дурацкий вопрос кто, кого, зачем и почему любит. Она просто ощущала себя куском мяса, которому было больно. Только и всего. Ей было не до сантиментов.
- Та-а-ак, хорошо, - продолжал сопеть ей в ухо Холмогорцев, - вот я уже вошел в тебя. Тебе приятно? Тебе хорошо со мной?
- М-м-м? Не знаю! - только и смогла прошипеть Рыба, таращась в темноту выпученными от боли глазами.
- Знаю, знаю, тебе приятно, Вот, чувствуешь, я достаю своим хуем матку? - он стал тычиться своей пипеткой, засаживая ее «по самые кукры» в Рыбину кунку.
- А сейчас тебе приятно?
Рыба не знала что ответить. Она чувствовала резкую боль и что-то инородное, тычащееся в нее, и тут Холмогорцев стал уговаривать ее.
- Слушай, ну что ты лежишь как бревно, давай же, шевелись, чего ты зажатая такая?
- А как шевелиться? Что делать-то?
- Ну, давай, ищи положение, в котором тебе будет приятно, - обиженно произнес он. - Я же ведь хочу, чтобы женщине, которая со мной было приятно!
Рыба сконфузилась, но потом стала все-таки пытаться искать какое-то непонятное положение. Но это ничего не меняло. Один раз она даже как-то неловко дернулась, и желудь Холмогорцева выпал из ее мохнатки.
-Подожди-подожди, не так резко, - осадил он ретивую дуру, - надо все делать плавно, медленно, гармонично, давай no-новой, попробуй еще раз. Он опять запихнул свое орудие Рыбе между ног и начал елозить им туда-сюда.
На этот раз было не так больно, и Рыба даже смогла задрать ноги, ища «то самое» загадочнее положение, в котором ей будет сказочно приятно.
- А-га! Молодец! Ищи-ищи его! Пытайся-пытайся, - буровил на ухо ей придурок, сопя как кузнечный мех, - вот, чувствуешь, я долблю твою... твою... твою...
- Что он долбит, Рыба не успела услышать. Урод только и успел вынуть свой стручок, плюхнуться на нее всей массой и позорно обкончаться ей прямо на живот. Горячая струя ливанула из его пипетки. Раздался странный запах, который Рыба знала по своему старому опыту, вызывавший у нее только отвращение. Запах всех кончающих пачкунов. Живот был в чем-то липком. Холмогорцев с минуту валялся на ней без чувств, как куль с говном. Затем он пришел в себя, слез с нее, вызвав вздох облегчения. Но вместо ожидаемых ласк и чувственных излияний, признаний в любви и прочего, чего ожидала от него Рыба, он просто-напросто отвернулся на бок и захрапел. Рыба лежала рядом и думала:
«И вот это первая моя ночь?! Что же в ней такого чудесного? Мне внушали, что когда я стану женщиной, то якобы должно случиться какое-то чудо. Ну и где же оно?!!... Хм, а в чем это у меня живот? Ах, да, в его кончине. Фу, чем бы ее вытереть?»
Рыба стала искать что-нибудь, чтобы вытереть свой живот, но ничего подходящего под рукой не находилось. «Снять наволочку что ли с подушки? А! А потом ее ведь стирать самой придется. А перьев-то будет! Нет, лучше дойду до ванны и помоюсь».
Рыба вылезла из постели и осторожно, чтобы не разбудить т.н. «принца», пошла в ванну. Тычась в темноте обо все углы, она все ж-таки дошла до заветной цели и смыла с себя свой позор. Нет, вернее позор Холмогорцева, ведь обкончался-то он! А, в общем, это не так важно. Главное, что Рыба никак не могла понять, где же это охуительное чудо, о котором она столько лет мечтала? Сколько лет? Ну, с того момента, как у нее пошли месячные, и мать ей подсунула «Алые паруса». Тогда ей было тринадцать, а сейчас ей уже семнадцать с половиной и с четвертью! Вот... Почти четыре года мечтала о чуде, и где же оно? Где ты? - Нету! Наврала, может погань?... Верная догадка посетила ее светлую головку, но не надолго...
Как только Рыба вернулась в постель к храпящему «принцу», ей тут же в голову стали лезть всякие мысли. «А может, я зря так подумала, а может счастье все-таки есть, может чудо вот-вот и случится? Надо только чуть-чуть поднапрячься, сделать небольшое усилие... Н-н-ыть! И оно возникнет?! Ну ведь я же слушала рок-оперу «Юнона и Авось». Там ведь тоже какую-то телку дефлорировали. Как ее звали-то?... Ась?... А!.. Кончитою ее звали, тьфу-ты нахрен, будь она неладна. Надо же, имя- то какое! Кончита, Божия раба, на хрен! А так человека зовут! Кончита! Кончи-та! Ха-ха-ха? Там тоже половой акт недолго длился, всего три с половиной минуты и с четвертью. Помнится, мне это Севочка объяснял. Они это по будильнику засекали. Там такая музыка своеобразная идет, ровно три с половиной минуты, а в конце колокольчики такие звенят прикольненькие. А почему я никаких колокольчиков не слышу? Может, со мной что-то не так? А ну-ка, а если напрячься? - Н-н-нть!... Ый-ы-ть!.. Ничего не выходит Странно...»
«Ха! А еще мне Севочка рассказывал, что после того, как они музычку эту будильником замеряли, они и свой дрын проверяли с одним дружбаном. Ну, то есть они по очереди передергивали, и каждый засекал, у кого сколько выйдет. И получилось у каждого примерно столько же. У одного чуть больше, у другого чуть меньше, а, по сути, примерно столько же».
«А что можно женщине ощутить за это время? Почти ничего, - думала Рыба. - Постой, но главное же не в этом, а в счастье. Мама же тебе говорила, что если на тебя убогую кто-то хотя бы обратил внимание, то это уже большое счастье! А все остальное уже не важно. Ни сколько у него денег, ни кто этот человек, ни какой у него интеллект, ни сколько и как он ебет. Все было поровну старой тупой корове, которая калечила ее мозгени». Так, бесплодно силясь что-либо ощутить и тупо таращась на восходящую в ночном небе луну, Рыба заснула, предоставив все свои заботы завтрашнему дню.
* * *
Во сне ей явилась в причудливой форме ситуация, которая раньше уже была в ее жизни. Лето. Жара. Она с матерью едет в переполненной мышами лепездричке. У всех у них в руках совки, мотыги и тяпки. Все одеты в какую-то униформу: бесцветные костюмы и черно-белые кеды. Рыба с интересом разглядывает их и вдруг шестым чувством понимает, что это дачники, которые едут с городов к себе домой.
«А почему они все так убого одеты?» - возникает в ее голове вопрос.
Вместо ответа она видит перед собой свою мать, одетую. В точно такую же униформу. «Вот странно, и мама одета так же, как и они, значит, так одеваться хорошо, - думала Рыба, - мама ведь у меня хорошая! Значит и мне не стыдно так одеться».
И в тот же миг на Рыбе появляются точно такие же обноски, как и на всех мышах, и уродливые жаркие кеды. «Фу, зачем это на мне появилось?!» - неожиданно разбешивается Рыба.
- Терпи-терпи, доченька, мы все с детства так одеваемся. Это наша традиция. Значит и тебе не грех это носить, — убаюкивает ее погань своим беззубым вонючим ртом. Рыба начинает утихомириваться и «засыпать» под ее шамкания.
«Это традиция, так у всех, такое носить не грех», - повторяет она как сомнамбула.
Через несколько остановок в переполненный вагон вваливается шумная компания молодых людей в военной форме.
«А, это солдаты из стройбата, - неведомо как понимает Рыба. - Фу, как от них разит потом и чесноком! А этот еще и «набрался» где-то! Еле на ногах держится. Хм! Я же ему не подпорка! Чего он на меня облокачивается? У! Ублюдок вонючий! Держись лучше зубами за воздух! Чего на людей падаешь? Я тебе пока не нанялась тебя держать». Рыба терпит все это до поры - до времени, но вот уже и их остановка.
