— О нет, сударыня, он проживает в довольно приличном городке, милях в четырех отсюда, и являет собою пример того, среди многих других, как склонно заблуждаться общественное мнение. Вам будет трудно поверить, но, уверяю вас, это факт: у сего человека весьма обширная практика, в то время как я вынужден оставаться здесь в небрежении и почти полной безвестности.

Слушая пространный рассказ хирурга, Аделина все пыталась сообразить, каким образом узнать имя того врача, ибо поведанная ей история в доказательство невежества врача и непогрешимости его оппонента, совершенно утвердила ее мнение о том и другом. Теперь более чем когда-либо она желала спасти Теодора от этого хирурга и как раз размышляла о том, как это сделать, когда он, в своей самоуверенности, сам предоставил ей к тому средства.

Она задала ему еще несколько вопросов о состоянии раны Теодора и узнала, что все оставалось так, как и было, однако появился небольшой жар.

— Впрочем, я распорядился растопить в его комнате камин, — продолжал хирург, — и укрыть больного еще несколькими одеялами; полагаю, это даст необходимый эффект. При этом ему ни в коем случае нельзя давать никакого питья, кроме сердечных капель, которые я пришлю. Конечно, он станет просить пить, но давать ему пить нельзя.

— Значит, вы не одобряете систему, о которой я где-то слышала, — сказала Аделина, — полагаться в таких случаях на природу.

— На природу, сударыня! — воскликнул он. — Природа — самый неверный поводырь в этом мире! Я всегда применяю метод, противоположный тому, какой предложила бы она. Ибо в чем была бы польза от Искусства, если бы оно лишь следовало Природе? Таково было мое первое суждение, как только я стал на ноги, и я неизменно его придерживался. Из сказанного мною, сударыня, вы можете заключить, что на мои суждения можно положиться; каковы они есть, таковыми пребудут всегда, ибо мой ум не из тех легкомысленных умов, кои подвержены воздействию обстоятельств.

Аделину утомили его рацеи, к тому же ей не терпелось поделиться с Теодором своим открытием — обнаружился врач! Однако хирург, судя по всему, и не собирался ее покинуть, он продолжал разглагольствовать, перебирая другие примеры своей удивительной проницательности, как вдруг явился слуга с сообщением, что некто внизу желает его видеть. Однако хирург слишком увлечен был приятной ему темой, чтобы просто так от нее отказаться, поэтому лишь после вторичного вызова отвесил Аделине поклон и вышел из комнаты. Как только он удалился, Аделина написала Теодору записку, испрашивая его разрешения вызвать другого врача.

Тщеславные повадки хирурга к этому времени успели создать у Теодора весьма неблагоприятное представление о его талантах, последние же предписания лишь укрепили его в том окончательно, так что он с готовностью согласился на сей раз получить иные рекомендации. Аделина тотчас позвала посыльного, но, приняв во внимание, что место пребывания врача для нее все еще тайна, обратилась с вопросом к хозяйке гостиницы, которая — то ли не зная действительно, то ли не желая сказать — никаких сведений ей не сообщила. Аделина продолжала расспросы, но с тем же результатом, и она провела несколько часов в отчаянной тревоге, в то время как Теодор не только не шел на поправку, но расхворался уже не на шутку.

Когда подали ужин, она спросила мальчика-слугу, не слышал ли он о докторе по фамилии Лафанс, который живет где-то по соседству.

— Не по соседству, сударыня… но я знаю доктора Лафанса из Шанси, потому как я сам из этого города.

Аделина продолжала расспрашивать мальчика и получила вполне удовлетворительные ответы. Однако город был в нескольких лье, и промедление, неминуемое из-за этого обстоятельства, опять ее встревожило; тем не менее она распорядилась немедленно отправить посыльного, сама же, осведомившись о здоровье Теодора, удалилась на ночь в свою комнату.

Усталость, накопившаяся за последние четырнадцать часов, пересилила душевное волнение, и Аделина уснула. Она проснулась поздно утром, разбуженная хозяйкой, которая пришла сообщить ей, что ее Теодору стало гораздо хуже, и спросить, что теперь делать. Узнав, что врач еще не приехал, Аделина поспешила встать и выйти, чтобы подробнее узнать о здоровье Теодора. Хозяйка ей рассказала, что Теодор провел беспокойную ночь, жаловался на жару и просил затушить камин, но что сиделка слишком хорошо знает свой долг, чтобы подчиниться этому требованию, и неукоснительно исполняла указания хирурга.

Хозяйка добавила также, что сердечные капли Теодор принимал регулярно, но, несмотря ни на что, ему становилось все хуже, а под конец он и вовсе начал бредить. Между тем мальчик, посланный за врачом, все еще не вернулся.

— А чего ж тут удивительного, — все трещала хозяйка, — вы ж только подумайте, это ведь восемь лье отсюдова и обратно, да еще поди дорогу отыщи в эдакой темени, да и плохая она, дорога-то. Но, в самом деле, мамзель, отчего бы вам не довериться нашему доктору, мы-то никогда другого и не желали, в городке нашем… и, ежели дозволите сказать, куда лучше бы послать мальчишку за близкими молодого джентльмена, чем за чужаком этим, за доктором, которого и не знает никто.

Расспросив еще о Теодоре и получив ответы, которые скорей усилили, чем уменьшили ее беспокойство, Аделина постаралась привести свои мысли в порядок и терпеливо дожидаться приезда врача. Более чем когда-либо чувствовала она сейчас всю безотрадность ее собственного положения и опасное состояние Теодора; ей страстно хотелось, чтобы его близкие были извещены о его обстоятельствах, но желание это сейчас оказалось несбыточным, так как Теодор, единственный, кто мог дать их адрес, метался в беспамятстве.

Когда появился вчерашний хирург и ознакомился с состоянием своего пациента, он не выразил ни малейшего удивления, но, задав несколько вопросов и сделав несколько общих распоряжений, спустился к Аделине. Начав, как обычно, с комплиментов, он вдруг принял важный вид.

— Весьма опечален, сударыня, — сказал он, — но при моей профессии приходится иной раз сообщать неприятные вести; тем не менее я хочу, чтобы вы были готовы к событию, которое, боюсь, уже близко.

Аделина поняла, что он имеет в виду, и, хотя отныне весьма мало доверяла его суждениям, все же не могла слышать намек на близкое несчастье без стона, вызванного страхом.

Она попросила рассказать ей во всех подробностях, чего именно он ожидает, и хирург пустился в длинное повествование о том, что, как он и предвидел, Теодор нынче утром куда более плох, чем был ночью, и что расстройство мозга, сейчас обозначившееся, дает все основания ожидать фатального исхода в ближайшие часы.

— Может случиться наихудшее, — продолжал он, — если рана воспалится; в этом случае шансов на выздоровление крайне мало.

Аделина выслушала этот приговор с ужасающим спокойствием, не дав воли своему горю ни в словах, ни в слезах.

— Я полагаю, сударыня, у молодого джентльмена есть близкие, и чем скорее вы уведомите их, тем лучше. Если они живут далеко отсюда, то, уверяю вас, это уж даже поздно… Но необходимо еще и… Вам дурно, сударыня?

Аделина попробовала заговорить, но тщетно, и хирург громко потребовал стакан воды; она выпила его и глубоко вздохнула, что, кажется, принесло ей некоторое облегчение — из ее глаз хлынули слезы. Между тем хирург, увидев, что ей стало лучше, но не настолько, чтобы слушать его дискурсы, удалился, пообещав вернуться через чаС. Врача все не было, и Аделина ждала его приезда со смесью страха и тревожной надежды.

Он прибыл около полудня и, расспросив о несчастном инциденте, ставшем причиною горячки, а также о том, какими средствами хирург лечил ее, поднялся в комнату Теодора; четверть часа спустя он вернулся туда, где его ждала Аделина.

— Джентльмен все еще в горячке, — сказал он, — но я велел давать ему успокоительное.

— Есть ли хоть какая-то надежда, сэр? — спросила Аделина.

— Да, сударыня, надежда, разумеется, есть; в настоящий момент положение его вызывает определенную тревогу, но через несколько часов я буду иметь возможность сделать более определенное заключение. Пока же я распорядился предоставить ему полный покой и разрешил пить, сколько он пожелает.