— Говорите, отец ее? — спросил маркиз.

— Да, милорд, ее отец. Я знаю это совершенно точно.

При упоминании отца Аделина вздрогнула, охваченная новыми страхами, и стала вслушиваться еще напряженнее, но некоторое время никак не могла разобрать их речи.

— Времени терять нельзя, — произнес вдруг маркиз, — так что — завтра. Аделина услышала, как Ла Мотт подымается, и, полагая, что он выходит, взбежала по ступенькам и, добравшись до своей комнаты, почти бездыханная, упала в кресло.

Все ее мысли были только об отце. Она не сомневалась, что, как ни противоречило это с виду его прежнему поведению, когда он бросил ее на чужих людей, он ее разыскивал и нашел ее убежище, но страх подсказал ей, что все это может окончиться какой-нибудь новой жестокостью. Она не колеблясь сочла именно это той опасностью, о какой предупреждал ее Теодор, но никак не могла догадаться, каким образом он узнал об этом и откуда ему стала известна так подробно ее история, если не от Ла Мотта, ее друга и покровителя [50], которого она тем самым, хотя и не желая того, заподозрила в предательстве. Зачем, в самом деле, было Ла Мотту скрывать именно от нее то, что было известно ему о намерениях ее отца, если он не принял решение отдать ее в его руки? И все же прошло немало времени, прежде чем она освоилась с мыслью, что такой вывод возможен. Обнаружить порочность тех, кого мы любим, — одна из самых изощренных пыток для добродетельной души, и приговор не единожды бывает отвергнут, прежде чем выносится окончательно.

Слова Теодора, опасавшегося, что ее обманывают, подтверждались, помимо мучительных сомнений в Ла Мотте, еще и другим, более ужасным подозрением, что мадам Ла Мотт также участвует в заговоре против нее. Эта мысль временно притушила страх Аделины, оставив в душе ее только горе; девушка безутешно плакала. «Такова, значит, человеческая натура! — рыдала она. — Ужели я осуждена видеть обманщика в каждом?»

Неожиданно обнаружившаяся порочность тех, кого мы обожали, склоняет нас переносить наше осуждение с индивидуума на весь род человеческий; с этого момента мы уже не доверяем внешним впечатлениям и слишком быстро приходим к выводу, что верить нельзя никому.

Аделина решила утром броситься к ногам Ла Мотта и молить его о сострадании и покровительстве. Ее душа была слишком возбуждена собственными горестями, чтобы заняться манускриптом, и она, задумавшись, сидела в своем кресле, пока не услышала шаги мадам Ла Мотт, собиравшейся лечь в постель. Вскоре поднялся в комнату и Ла Мотт, и Аделина, кроткая, преследуемая Аделина, проведшая два дня в мучительной тревоге и ночь — в кошмарных сновидениях, попыталась взять себя в руки, чтобы уснуть. Но в теперешнем своем состоянии она мгновенно поддавалась страхам и едва успела погрузиться в сон, как тут же вскочила, услышав громкий шум и суету. Прислушавшись, она поняла, что шумели в нижних покоях, но не прошло и нескольких минут, как в дверь мадам Ла Мотт торопливо постучали.

Ла Мотта, только что уснувшего, разбудить было нелегко, однако в дверь заколотили так неистово, что Аделина, вне себя от страха, встала с постели и подошла к двери, что вела из ее комнаты, решив окликнуть его. Однако голос маркиза заставил ее остановиться — она отчетливо его услышала, стоя у двери. Маркиз требовал, чтобы Ла Мотт встал немедленно, и мадам Ла Мотт уже сама старалась разбудить мужа; наконец он проснулся в страшной тревоге и вскоре, выйдя к маркизу, вместе с ним спустился вниз. Теперь и Аделина поспешила одеться, хотя руки ее не слушались, и побежала в смежную комнату, где застала мадам Ла Мотт, потрясенную и испуганную.

Тем временем маркиз, до крайности возбужденный, объявил Ла Мотту, что назначил на раннее утро аудиенцию нескольким особам по делу чрезвычайной важности, но только сейчас вспомнил об этом, а посему должен незамедлительно возвратиться на свою виллу, и попросил послать за его слугами. Ла Мотт не мог не заметить, что маркиз был смертельно бледен, и с некоторым беспокойством осведомился, не болен ли он. Маркиз заверил его, что чувствует себя превосходно, однако желает немедленно выехать. Питера послали звать слуг, и маркиз, отказавшись что-нибудь перекусить, поспешно попрощался с Ла Моттом; как только его люди были готовы, он покинул аббатство.

Ла Мотт вернулся в комнату, размышляя о внезапном отъезде гостя, чье волнение было слишком сильно, чтобы приписать его обозначенной причине. Он успокоил встревоженную мадам Ла Мотт и в то же время удивил ее, назвав повод для столь поздней суматохи. Аделина, удалившаяся к себе, как только услышала шаги Ла Мотта, выглянула из окна на стук лошадиных копыт. То был маркиз и его люди, как раз в эту минуту проскакавшие под окном. Разглядеть, кто это, Аделина не могла и потому при виде всадников, так поздно объявившихся под стенами аббатства, испугалась; она тут же постучалась к Ла Моттам, чтобы рассказать им об этом. Ла Мотт объяснил ей, что произошло.

Наконец она улеглась в постель, и в эту ночь ее сон не тревожили никакие кошмары.

На следующее утро, встав ото сна, она увидела внизу Ла Мотта, в одиночестве прогуливавшегося по дорожке, и поспешила воспользоваться случаем — подступиться к нему со своею мольбой. Она приблизилась нерешительным шагом; бледность и робкое выражение лица ее выдавали сильное душевное смятение. Без предисловий и каких-либо объяснений она взмолилась о сострадании. Ла Мотт остановился и, пристально глядя ей в лицо, спросил, что в его отношении к ней допускает подозрение, явствующее из ее просьбы. Аделина вспыхнула оттого, что усомнилась в его искренности, но тут же вспомнила подслушанные ночью слова.

— Ваше отношение ко мне, сэр, всегда было гораздо более добрым и благородным, чем я была вправе рассчитывать, но… — И она умолкла, не зная, как сказать о том, чему совестилась верить.

Ла Мотт молча, выжидательно смотрел на нее и наконец попросил объяснить, что она имела в виду. И тогда Аделина обратилась к нему с мольбой защитить ее от отца. Ла Мотт выглядел удивленным и сконфуженным.

— Вашего отца! — повторил он.

— Да, сэр, — ответила она. — Я ведь знаю, что он обнаружил, где я укрылась. У меня есть все основания бояться родителя, который обошелся со мной так жестоко — и вы тому свидетель; и я вновь умоляю вас спасти меня от него.

Ла Мотт стоял неподвижно, словно в раздумье, а Аделина все взывала к его состраданию.

— Почему вы полагаете, или, вернее, как вы узнали, что ваш отец преследует вас?

Вопрос этот смутил Аделину, ей неловко было признаться, что она подслушала его разговор с маркизом, но измыслить ложь, врать было ниже ее достоинства. В конце концов она сказала правду. Лицо Ла Мотта мгновенно исказилось дикой злобой, и, резко выговорив ей за проступок, на который ее толкнула скорее случайность, нежели обдуманное намерение, он спросил, что такого особенного она подслушала, из-за чего так обеспокоилась. Она точно повторила смысл отдельных фраз, достигших ее ушей. Пока она говорила, он смотрел на нее с напряженным вниманием.

— И это все, что вы слышали? Из-за этих-то нескольких слов вы пришли к столь определенному заключению? Разберите их, и вы убедитесь, что они не позволяют сделать такой вывод.

Сейчас она поняла то, что лихорадочный страх не позволил ей увидеть раньше: отдельные фразы, как она их слышала, мало что значили, это ее воображение заполнило бреши так, чтобы показалось — беда очевидна. Ее страх несколько ослабел.

— Не сомневаюсь, что ваши опасения теперь рассеялись, — продолжал Ла Мотт, — но, чтобы доказать вам мою искренность, в которой вы усомнились, я скажу вам, что для них имеются основания. Вы встревожены, и не без причины. Ваш отец обнаружил, где вы находитесь, и уже затребовал вас к себе. Это правда, что из сострадания к вам я отказался вас выдать, но у меня нет ни права вас удерживать, ни средств, чтобы вас защитить. Когда он явится, чтобы потребовать выполнения его притязаний, вы в этом убедитесь. Так что приготовьтесь к беде, которая, как вы видите, неизбежна.