Впрочем, помимо жены или, скажем, запрещенной, но вполне доступной проститутки, у японца была и есть еще одна возможность для легального секса — в Стране восходящего солнца разрешена однополая любовь. Разрешена не только законом, но и древней традицией. Японцы называют ее «нансеку» («мужской путь»), связывают с самурайским культом мужества и верности, с эстетизацией мужского тела и считают важным элементом своей культуры.

Крупнейший российский социолог и антрополог, исследователь проблем секса И. С. Кон писал в своей книге «Любовь небесного цвета»:

«Самой терпимой к однополой любви азиатской страной вплоть до XIX в. была Япония… В средневековой Японии любовь к женщинам и мужчинам считалась одинаково нормальной, одна не исключала другую. „Зима и лето, день и ночь сменяют друг друга. Никто не может отменить весеннее цветение или осенний листопад. Так как же можно критиковать Путь Мужчин или Путь Женщин?“ Исключительное предпочтение одного пола считалось редким и странным. Мужчин, любивших только мальчиков, называли не по объекту их влечения, а по объекту избегания — оннагираи (женоненавистники)».

Ямамото Цунэтомо в книге «Сокрытое в листве», ставшей кодексом чести японских воинов, ссылался на знаменитые строки, принадлежавшие перу Ихары Сайкаку: «Подросток без старшего любовника — все равно что женщина без мужа». Правда, Цунэтомо категорически выступает против половой распущенности: «Мы отдаем свои чувства только одному человеку на всю жизнь… Молодой человек должен проверять старшего в течение, по крайней мере, пяти лет. Если за это время он ни разу не усомнился в его хороших намерениях, тогда он может ответить ему взаимностью». Точно так же и старший воин должен «проверять подлинные намерения младшего». Если же один из любовников оказался неверен, с ним следует незамедлительно порвать, а в случае назойливости «нужно зарубить его на месте». Ссылаясь на знаменитых самураев древности, Ямамото Цунэтомо возглашает: «Отдавать свою жизнь во имя другого человека — вот основной принцип мужеложства. Если он не соблюдается, это позорное занятие».

Влюбленные самураи нередко обменивались обетами верности. Сохранился документ 1542 года, в котором двадцатидвухлетний Такэда Сингэн, впоследствии один из величайших полководцев и воинов в истории Японии, письменно обещал верность шестнадцатилетнему Касуге Генсуке. Он письменно заверял ревнивого Касугу, что хотя и пытался в свое время добиться взаимности другого юноши, Ёсихиро, но успеха не имел, теперь же полностью отказался от своих намерений. «Поскольку я хочу сблизиться с тобой, отныне, если у тебя будут какие-нибудь сомнения на этот счет, я хочу, чтобы ты понял, что я не собираюсь повредить тебе. Если я когда-нибудь нарушу эти обещания, пусть меня постигнет божественная кара…»

Уже упоминавшийся Ихара Сайкаку посвятил «нансеку» отдельную книгу — «Великое зерцало мужской любви». Собственно, женскую любовь писатель тоже не обходил вниманием, но ее он ставил не слишком высоко. Он написал цикл новелл под общим заголовком «Пять женщин, предавшихся любви» — причем четыре новеллы из пяти написаны на материалах реальных уголовных дел, которыми закончилась слишком пылкая женская любовь. И лишь пятая новелла оканчивается благополучно. Ее герой, мужчина по имени Гэнгобэй, «предавался только любви к юношам, любви же к слабым длинноволосым существам не испробовал ни разу». Для того чтобы соблазнить его, девушке пришлось переодеться мужчиной. Когда замысел ее раскрылся, философски настроенный Гэнгобэй подумал: «А какая, в сущности, разница между любовью к юношам и любовью к женщинам?» — и удовлетворил притязания красавицы. Некоторое время супруги были верны друг другу. Но когда на них свалилось неожиданное богатство, мысли Гэнгобэя вновь устремляются к тому, чтобы «купить любовь всех артистов, сколько их есть в Эдо, в Киото, в Осаке…». А артистами в традиционном японском театре кабуки могли быть только мужчины.

Артистическая среда была второй, после военных, субкультурой, в которой был развит гомосексуализм. Молодые актеры часто имели любовников, в том числе среди высшей знати. Актерская проституция была не только дозволенным, но и престижным занятием, и к профессионалам этого жанра японцы относились с уважением. А в XVII–XVIII веках японские мужчины освоили и другие легальные формы проституции, в том числе в банях и борделях.

Третьей субкультурой, в которой процветал гомосексуализм, были буддистские монастыри. Причем многие монахи, предаваясь любви с юными послушниками, вовсе не считали, что нарушают свои обеты, — бытовала точка зрения, что к однополой любви обет воздержания не относится. Особо продвинутые монахи могли давать на этот счет отдельные обязательства, причем не всегда такие уж аскетичные. Сохранился текст обета, данного в 1237 году 36-летним монахом: «Я пробуду в Храме Касаки до достижения сорока одного года… Переспав уже со 95 мужчинами, я обещаю, что их общее число не превысит за это время 100 человек… Я не буду любить и содержать никаких мальчиков, кроме Рию-Мару».

В эпоху Мэйдзи, когда Япония вступила на путь европеизации, ее законодатели решили, что теперь им и любовью следует заниматься по-европейски, и в 1873 году гомосексуализм в Стране восходящего солнца был запрещен. Но закон этот просуществовал всего лишь семь лет, после чего его отменили. Сегодня однополая любовь в Японии считается абсолютно легальной, только возраст, начиная с которого ею можно заниматься, в некоторых префектурах установлен более высокий, чем для традиционных пар. А правительство Токио даже приняло закон, запрещающий при приеме на работу оказывать предпочтение людям по принципу их сексуальной ориентации.

Согласно еврейской традиции, прародители человечества, получив от Бога заповедь «плодитесь и размножайтесь», не стали затягивать с ее исполнением. Задолго до того, как они вкусили запретный плод от древа познания, Адам и Ева успели вступить в полноценный брачный союз и прямо в раю родить своего первого сына. Таким образом, секс у иудеев не является чем-то греховным или грязным — для них это не уступка человеческой слабости, а заповеданное Богом занятие, которое не возбраняется даже в таком священном месте, как рай. А значит, и идеи аскетизма, столь любезные, например, христианам, у них отклика не встречают. И даже отношения человека с Богом иудаизм уподобляет не только и не столько сыновним, но прежде всего супружеским. О народе Израиля со времен пророков говорится как о «супруге Всесвятого», а значит, и сами отношения между мужем и женой возносятся на величайшую высоту. В каббалистическом трактате «Игерет Акодеш» («Письмо святости»), предположительно принадлежащем перу великого еврейского философа и богослова тринадцатого века Моисея Нахманида, по прозвищу Рамбан, говорится: «Мы… верим, что Всевышний создал все мудро, и не сотворил ничего позорного и безобразного. Если предположить, что интимная связь — постыдна, то и половые органы — нечто постыдное, а ведь их создал Творец! Как может быть, что Он создал нечто ущербное или позорное?»

«Когда близость происходит надлежащим образом, в правильное время и с правильными мыслями, она свята и чиста. Совершенно неправильно думать, что в близости есть что-то постыдное или безобразное, ведь она называется „познанием“, как написано: „И познал Элькана Хану, жену свою“… Когда капля семени выходит в святости и чистоте, она притягивает силы Даат (знания) и Бина (понимания), которые находятся в мозгу. Если бы близость не была свята, ее не называли бы „познание“».

Ни монастырской жизни, ни умерщвления плоти иудаизм не предусматривает. В древности в Израиле были так называемые «назареи» — люди, принявшие обет аскезы в религиозных целях. Но воздержание назареев не было сколько-нибудь обременительным для их супружеской жизни, и вся их аскеза сводилась к тому, что они не могли пить вино, есть виноград и любые продукты из него, стричь ногти и прикасаться к умершим. Однако, поскольку любой аскетизм противоречит самому духу иудаизма, даже эта скромная практика не одобрялась Талмудом и в конце концов прекратилась.