«Если какая-нибудь незамужняя женщина откроет свой дом для страстных вожделений любого мужчины и у всех на глазах станет вести распутную жизнь, если она привыкнет посещать пиры совершенно посторонних для нее мужчин, если она так будет поступать в Риме, в загородных садах, (…) если это, наконец, будет проявляться не только в ее поведении, но и в ее наряде и в выборе ею спутников, не только в блеске ее глаз и в вольности ее беседы, но также и в объятиях и поцелуях, в пребывании на морском берегу, в участии в морских прогулках и пирах, так что она будет казаться, не говорю уже — распутницей, но даже распутницей наглой и бесстыдной, то что подумаешь ты (…) о каком-ни-будь молодом человеке, если он когда-нибудь проведет время вместе с ней?»

Цицерон увлеченно живописует пороки злополучной Клодии: она «всем отдавалась», в ее дом «с полным основанием стремились все развратники», «она даже содержала юношей», «как вдова она жила свободно, держала себя бесстыдно и вызывающе», «будучи развращенной, вела себя как продажная женщина». «Неужели я мог бы признать развратником человека, который при встрече приветствовал бы ее несколько вольно?» — восклицает оратор.

Увлекшийся Цицерон дошел до того, что связал моральный, а точнее, аморальный облик Клодии с известным римским магистратом Аппием Клавдием Слепым, жившим на три сотни лет раньше и не имевшим к матроне никакого отношения. От его имени он вопрошает Клодию: «Для того ли расстроил я заключение мира с Пирром, чтобы ты изо дня в день заключала союзы позорнейшей любви? Для того ли провел я воду, чтобы ты пользовалась ею в своем разврате? Для того ли проложил я дорогу, чтобы ты разъезжала по ней в сопровождении посторонних мужчин?»

Обрисованное Цицероном поведение Клодии было в те времена уже достаточно типичным, но еще недостаточно привычным для людей старой закалки. Человек, покусившийся на такую женщину, не мог считаться коварным растлителем невинных матрон. Нравственный облик подзащитного был спасен, после чего никто уже не хотел ставить ему в вину ни мятеж, ни покушение на посла, ни тем более покушение на саму злосчастную Клодию. И Марк Целий был полностью оправдан.

С точки зрения наших сегодняшних представлений о юриспруденции вопрос о том, отравил Марк Целий посла или нет, не столь тесно связан с тем, пользовалась ли его бывшая любовница «в своем разврате» водой, проведенной в город тремястами годами ранее. Но вольные нравы своей эпохи Марк Туллий обрисовал достаточно точно.

В середине второго века до н. э. римляне окончательно покорили балканскую Грецию. Еще век спустя границы Римской державы расширились на восток до Евфрата. Завоеватели мира в свою очередь были завоеваны роскошью и изнеженными нравами Востока. Измены не только мужей, но и жен стали делом обычным. Обычным делом стали и разводы. Теперь одному из супругов достаточно было произнести традиционную формулу развода (муж говорил: «Возьми с собой твои вещи», а жена: «Имей у себя твои вещи»), и брак считался расторгнутым. Жене, собиравшейся на встречу с любовником, достаточно было объявить мужу о разводе, чтобы избегнуть судебного преследования за прелюбодеяние. А по возвращении домой можно было столь же легко брак восстановить.

Холостяцкая жизнь римлянам была невыгодна — в государстве существовали законы, предписывающие гражданам обязательное супружество, а к уклонявшимся от семейной жизни применяли экономические санкции. Еще в 403 году до н. э. цензоры Камилл и Постумий, по сообщению Валерия Максима, «известную сумму денег в наказание таких, которые до старости прожили холостыми, платить принуждали». Причем цензоры объясняли свою позицию следующим образом: «Естество вам закон предписывает, как рождаться, так и рождать… К тому же вы по состоянию своему имели времени довольно сей долг исправить. Но вы между тем лета свои истощили, не имея имени супругов и родителей. Итак, подите, платите крепко хранимые вами деньги…»

Но далеко не все римляне, несмотря на увещевания цензоров, хотели вступать в брак. В конце второго века до нашей эры цензор Квинт Метелл принял очередной закон против холостяков. В ответ народный трибун Гай Атиний Лабеон приказал сбросить цензора со скалы (впрочем, у него имелись к Метеллу и более серьезные претензии). Граждане цензора отстояли, однако закон его исполняли вяло, и в конце первого века до нашей эры императору Августу пришлось этот закон реанимировать и дополнить. По указанию императора все римские мужчины, кроме солдат, должны были состоять в браке с 25 до 60 лет, а женщины — с 20 до 50 лет. Но император не учел коварства холостяков и, не подумав, приравнял сговор к законному браку. Тогда холостяки стали обручаться с маленькими девочками и получали желанную свободу на много лет вперед. В ответ император издал закон, которым запрещал сговор с невестой моложе десяти лет. А срок между сговором и браком ограничил двумя годами.

Разведенные римляне по требованию Августа должны были вступить в новый брак в течение восемнадцати месяцев. Для вдов и вдовцов этот срок увеличивался, но и они обязаны были обрести новое счастье в течение двух лет после смерти предыдущего супруга. Положение вдов при этом оказывалось весьма щепетильным, ведь для них существовал и другой закон, а именно: не выходить замуж в течение десяти месяцев со дня смерти мужа. Таким образом, на устройство новой семейной жизни вдовам отводилось чуть больше года. Для законопослушных граждан предусматривались различные льготы, а тех, кто закона не исполнял, ограничивали в праве принимать наследство по завещанию.

Регулировал император Август и количество детей в семьях. Гражданам предписывалось иметь их не менее трех, а вольноотпущенникам — не менее четырех. Впрочем, для мужчин делались послабления, и они могли обойтись одним ребенком. Но к женщинам требования применялись по полной программе, и они, не нарожав необходимого количества детей, не могли получить более половины завещанного им имущества.

Римляне в браки вступали, детей рожали, но с вмешательством магистратов и императоров в свою личную жизнь тем не менее боролись. В итоге при Константине, в первой половине четвертого века, эти законы стати понемногу упразднять, а Юстиниан I, правивший в середине шестого века, окончательно отменил их.

Но, требуя от своих граждан обязательного вступления в брак, римские магистраты далеко не всем парам это разрешали. Так, в древности в Риме существовал закон, запрещавший браки между патрициями и плебеями. Правда, его при большом желании можно было обойти, потому что существовал и другой закон, согласно которому, если некое движимое имущество в течение года находилось в чьем-либо фактическом пользовании, оно становилось его собственностью. К этому и прибегали пары, относившиеся к разным сословиям. Женщине достаточно было в течение года находиться «в пользовании» у своего жениха (жить в его доме), чтобы она становилась его неотчуждаемой собственностью. А сам факт того, что жена является «собственностью» и «движимым имуществом», у римлян никакого сомнения не вызывал.

Впрочем, в 445 году до н. э. закон, ограничивающий браки плебеев и патрициев, отменили. Но на рубеже эр был принят так называемый «закон Юлия и Папия-Поппея». По нему лицам высших сословий запрещалось жениться на вольноотпущенницах, а остальным римским гражданам — на женщинах с дурной репутацией. Таким образом, женщина, уличенная в проституции, навсегда лишалась права на семейную жизнь.

Кроме того, вплоть до второй половины третьего века н. э. римским солдатам вообще было запрещено вступать в брак с кем бы то ни было. Сотни тысяч мужчин сидели по гарнизонам, разбросанным от Гибралтара до Евфрата и от Нильских порогов до нынешней Шотландии, не имея возможности обзавестись семьей. Правда, они нередко заводили сожительниц из числа местных уроженок или рабынь, и командование смотрело на это сквозь пальцы. Однако вступать в законные браки и житье семьями за пределами военного лагеря солдатам разрешили только императоры династии Северов.