— Ну что ж, — окончательно сбивается он, — если вы все же решили… я буду молиться, дабы задуманное вами не привело к еще пущим бедствиям в нашем королевстве…

— В добрый час! — Марсель встает, за ним поднимаются из-за стола и другие. — Итак, друзья, завтра с утра всем кварталам собраться здесь, ополчению быть при оружии, всем надеть головные уборы, чтобы не случилось какой путаницы. А теперь будем расходиться, время позднее…

Робер накануне мало что понял из путаных распоряжений Жиля, но главное уяснил: утром вывести отряд к монастырю Святого Элуа, в Ситэ, а затем будет видно Дама Маргот, супруга Жиля, вручила ему двухцветную красно-синюю шляпу, на которой собственноручно вышила надпись: «На доброе дело», и сама приколола к шляпе маленький медальон тех же цветов, с изображением кораблика и словами: «Fluctuat nec mergitur»; ^[74]утром, выходя из дому, он посмотрелся в зеркало и решил, что шляпа ему к лицу.

С отрядом никаких затруднений не было. Люди были давно обучены, а Гишар с Урбаном оказались хорошими помощниками, так что ему оставалось только присматривать. Вот и сегодня людей вывели вовремя, все были уже накормлены, оружие наточено и начищено. Вышли затемно, народ кучками шел в направлении Шатле, из улицы Святого Мартина показался еще один вооруженный отряд. Было холодно, ненастно, ветер лепил в лицо мокрым снегом. Когда уже сходили с Большого моста, Робер привычно, как подобает парижанину, глянул на хорошо уже различимый в утренней полутьме горолог на угловой башне дворца. Штука была, несомненно, колдовская, и он поначалу даже опасался на нее смотреть: круг, больше колеса телеги, на нем цифры, а посредине стрелка, неподвижная, но почему-то в разное время дня указывающая то на одну цифру, то на другую. Усмотреть, как она перемещается, было невозможно, но она перемещалась и сейчас указывала на цифру VII (в полдень, когда солнце прямо над головой, стрелка торчит вверх, — наверное, солнце ее и притягивает).

Бочарная улица была вся полна толпой, а у стены приората народу собралось тьма — тысячи три, решил Робер. Он распорядился, куда поставить отряд, велел Гишару ждать, не трогаясь с места, а сам с Урбаном пошел искать Жиля. «Марсель, Марсель будет говорить», — шумели вокруг, потом зашумели еще больше, крик стал тысячеголосым. «Ноэль!! Ноэль ^[75]купеческому старшине!!» — ревела толпа. Робер заинтересовался — Марселя надо послушать, сейчас он растолкует, зачем их всех тут собрали… Он подмигнул Урбану — тот, все понимающий и без слов, ухмыльнулся и двинулся вперед. Кто-то завопил, что ему отдавили ногу, послышалась ругань, но Урбан продолжал разваливать толпу надвое, очищая путь Роберу. Снова послышалось в толпе имя Марселя, и в разом наступившей тишине раздался голос — сильный, властный, отдающий лязгом железа:

— Народ парижский, друзья! Волей Господа нашего и вашей волей избран я быть вашим прево — защитником ваших интересов. С честью и ревностью старался я выполнить возложенные на меня обязанности! Дни и ночи, не ведая усталости, пекся я о вашем благе, и если когда ошибался, то не по злому умыслу, но всегда руководствуясь единой лишь целью — хоть на малость облегчить бедствия, от коих ныне погибает народ…

Робер был уже у самой паперти и теперь совсем близко, в каких-нибудь пяти шагах, увидел перед собой черные, пронизывающие глаза Марселя и поднятую, сжатую в кулак руку.

— В горе и разорении лежит ныне процветавшая прежде земля Французского королевства! Бог свидетель, я не хочу обвинять дофина, он молод, но есть люди, которым он слишком доверился, и они, эти люди, не убоявшись гнева Господня и движимые одной лишь корыстью, обратили его доверие во зло!

Толпа грозно зашумела, прихлынула ближе, с жадным нетерпением ловя каждое слово.

— Час пробил! — продолжал выкрикивать Марсель. — Отныне народ сам будет решать свою судьбу, а также судьбу королевства! Принц окружен дурными слугами и дурными советниками, которые предают корону и народ! Настало время положить конец голоду и смутам, в коих повинны лживые и алчные слуги дофина, продавшие свои души англичанам за тридцать серебряников!

Волнение нарастало по мере того, как падали в народ слова старшины — резкие, обвиняющие, гневные.

— Долой изменников!! — истошно, прямо над ухом Робера, завопил кто-то, и толпа всколыхнулась, повторяя крик:

— Долой изменников!!

— Покажи нам этого Иуду, Марсель!!

— Избавим дофина от дурных советников!!

— Долой негодяев!!

Марсель поднял руку, призывая к молчанию, и Робер, встретив на секунду его взгляд — горящий, неумолимый взгляд фанатика, — почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

— Глас народа — глас Божий! Народ парижский, ныне сам Господь указует путь! Долг повелевает нам покарать измену…

Дальше Робер не слышал, потому что последние слова потонули в яростном реве толпы, и в ту же секунду его оттеснило, потащило куда-то в сторону. Сквозь толпу протиснулся Жиль, схватил Робера за рукав.

— Где наши люди? — спросил он, задыхаясь.

— Вон там стоят, — показал Робер. — Гишар с ними. А что?

— Иди тоже туда и никуда покамест не отходи — отряд может понадобиться… Только что убили Реньо д’Асси — схватили на улице, он едва вышел из дворца…

— Кого убили? — не понял Робер.

— Мэтра д’Асси, королевского адвоката! Того, кто привез из Лондона условия выкупа… Он хотел бежать, заскочил в лавку какого-то пирожника — там его и прикончили. В двух шагах от дома! Ступай, потом тебе скажут, что надо делать.

Робер вернулся к отряду. Люди уже вымокли до нитки (снег то и дело мешался с дождем), но стояли терпеливо, как положено солдатам. Толпа тем временем повалила в сторону дворца, вокруг стало свободнее. Подошел человек в богатом вооружении и красно-синей шляпе, спросил, кто командует отрядом.

— Капитан Робер де Моранвиль! — выкрикнул Гишар.

— Где он?

— Я здесь. — Робер подошел к незнакомцу, тот назвался новым начальником ополчения квартала Сен-Дени и приказал вести людей ко дворцу.

— Займите боковые выходы, что в сторону госпиталя, никого не пропускать, сами с оставшимися людьми пройдите внутрь. Я буду там. Быстро!

Робер повел отряд ко дворцу. Боковых выходов оказалось два, он поставил у каждого по пять человек во главе с Гишаром и Урбаном, остальных взял с собой. Двери главного портала были уже взломаны, и ревущая толпа беспрепятственно вливалась внутрь огромного здания. Поняв, что тут не протолкаешься, Робер приказал очистить дорогу, солдаты стали бесцеремонно расшвыривать горожан, расталкивая и колотя по головам древками своих коротких пик. Им удалось уже подойти вплотную, когда одно из окон во втором этаже дворца распахнулось и из него выбросили человека в богатом придворном одеянии. Дважды перевернувшись в воздухе, тело рухнуло на мостовую, к месту его падения прихлынула взвывшая толпа.

— Это же маршал! — закричал кто-то.

— Робер де Клермон, маршал Нормандии!

— Святотатец, отлученный, это он схватил в церкви нашего Перрена!!

— Поделом богохульнику!

— Бей остальных!! Бе-е-ей!!

Робера и его людей подхватило точно волной в паводок, внесло внутрь, потом вверх по лестнице. Во внутренних покоях дворца бушевала та же ревущая круговерть, где-то что-то ломалось с хрустом и треском, пронесся чей-то тонкий вопль, слышались глухие удары. Робер в конце концов оказался — уже без своих людей — в небольшой комнате, похожей на спальный покой, здесь было потише, и он услышал голос Марселя:

— Тащите его наружу, пусть валяются рядом, чтобы все видели!

Толпа расступилась, мимо протащили окровавленный труп.

— Кто это? — спросил Робер у своего соседа.

— Маршал Шампани, Жан де Конфлан…

— А дофин? — Робер невольно понизил голос. — Его не…

— Да вон он сидит. Марсель с ним шляпами обменялся! Наденьте, говорит, ваше высочество, а то как бы ненароком чего не вышло, ха-ха-ха!

Робер и сам не понимал, что заставило его протискаться вперед, туда, куда указал разговаривавший с ним горожанин. Белый, затканный золотыми лилиями полог над громадной кроватью был наполовину оборван, валяющийся на полу край затоптан и забрызган кровью. Кровь была и на светло-голубой домашней робе, в которую кутался забившийся в кресло худой, некрасивый юноша с вислым носом, бледный как смерть, в криво нахлобученной красно-синей шляпе. Дофин Карл, старший сын короля, герцог Нормандский и местоблюститель французского престола, походил сейчас на сломанную и выброшенную за ненадобностью куклу.