С запасом патронов в России дело обстояло не лучше. Даже по заниженным нормам винтовочных патронов требовалось 3 млрд 346 млн штук, запланировали же около 3 млрд, но вот заготовить успели только 2 млрд 446 млн штук. При этом умудрялись еще и передавать оружие за границу. Так, в 1912 году отпустили Болгарии 50 000 трехлинеек и 25 000 берданок, в 1913-м — Монголии 10 000 трехлинеек и 9 млн патронов, перед самой войной — Сербии 120 000 трехлинеек и 200 млн патронов, да еще Черногории 21 млн патронов.

Характерен следующий диалог:

— Вы работаете над автоматической винтовкой?

— Да, Ваше Величество.

— Я против ее введения в войска.

— Осмелюсь спросить, Ваше Величество, почему?

— Да для нее не хватит патронов…

Такая беседа состоялась 21 февраля 1912 года в аудитории Михайловского артиллерийского училища между полковником В. Г. Федоровым и императором Николаем II. Вопрос касался самой актуальной тогда темы — оснащения армии автоматическим оружием и связанной с этой проблемой задачи обеспечения патронами, которых и так не хватало.

Как и в случае с винтовками, главной проблемой были не боевые качества гранат, а их недостаточное количество в войсках. Запасы арсеналов были израсходованы в первые месяцы войны, промышленность была не в состоянии производить достаточное количество этих боеприпасов. Налицо был «гранатный голод». К началу 1915 года войска получили около 400 000 ручных гранат, а только ежемесячная потребность армии в гранатах оценивалась в 1 800 000 штук.

Французская траншея после отбития немецкой атаки

Окончательно снятый со своего поста военного министра Сухомлинов дал показания Особой комиссии, открывшие неприглядную картину неготовности России к продолжительной войне. Министр оказался в Петропавловской крепости (откуда его без лишнего шума царь освободил — по просьбе царицы — в 1916 году). Зинаида Гиппиус видела корень всех бед в «темных массах народа, который не понимает, куда его гонят, который способен лишь выполнять приказы свыше, подчиняясь слепой инерции». Генерал Нокс беседует с русским солдатом: «Мы отступим до Урала, и армия преследователей сократится до одного немца и одного австрийца. Австрийца, как заведено, возьмем в плен, а немца убьем».

Выступая на заседании Совета министров, военный министр генерал Поливанов сказал в начале августа, что верит «в необозримые пространства, непролазную грязь и милость Святого Николая Чудотворца, покровителя Святой Руси». Страшным для страны обстоятельством становится то, что крестьянин, мужик, впервые начинает изменять вековой привычке бестрепетно сражаться за царя и отечество. Американский историк сделал аналогичный вывод: «Впервые в русской истории ее солдаты-крестьяне лишились желания сражаться за царя и страну, которые не давали им ничего взамен. Жизнь на фронте больше не приносила славы — она означала лишь смерть». Обеспокоенный этой ситуацией Янушкевич пишет из ставки царю: необходимо пообещать каждому солдату-крестьянину шестнадцать акров земли за верную службу. «Я прошу простить мою назойливость, но, как утопающий хватается за соломинку, я пытаюсь найти любые способы выхода из сложившегося положения».

Блицкриг, как идея решения стратегических проблем оперативными инструментами, не был плодом военной мысли военных теоретиков рейхсвера и вермахта — на самом деле он был недостижимой мечтой всех Генеральных штабов европейских государств с XIX века, с момента выхода на поля сражений многомиллионных призывных армий. Достичь искомого результата, победы в войне, путем одной-единственной операции — мечталось каждому мало-мальски серьезному политику и военному; главным образом, из-за катастрофического размера издержек на существование массовых армий.

Поскольку целью войны все военные теоретики Европы, начиная с Клаузевица, полагали решение политических задач, то теория блицкрига стала абсолютно естественным ответом военной науки на вызовы времени. Вся стратегия Мольтке-старшего, например, сводилась к планированию первой операции, после завершения которой противник должен быть разбит. Это требование — разгром противника в первой операции — стало базисом для всех последующих титанов военной теории. На этой основе строился и план Шлиффена, и французская идея «элана», наступления до полного истощения сил, и собственно теория блицкрига, появившаяся уже в следующую, послевоенную эпоху.

Позиции после артподготовки

Первая мировая война, увы, разрушила теоретические построения военных мыслителей — главным образом, технически; пулеметы и проволочные заграждения вкупе с миллионными армиями на ограниченных театрах военных действий поставили жирный крест на идее «быстрой войны». Но уже весной 1918 года и немцы, и союзники нашли противоядие от «позиционного тупика» — причем каждый свое. Германская армия создала штурмовые группы, англо-французы — танки. И тот, и другой инструмент был тактическим способом взлома позиционной обороны, но уже «План 19» Фуллера предполагал использование масс танков, сопровождаемых пехотой и кавалерией, для решения оперативных и даже стратегических задач. Правда, Первая мировая закончилась до того, как этот план начал приводиться в действие, — но решение позиционной проблемы уже витало в воздухе. Посему нет ничего удивительного в том, что чуть позже «молодые полковники» (Гудериан в Германии и де Голль во Франции) почти одновременно пришли к идее «молниеносной войны» с использованием ранее исключительно тактического вида оружия, танков — но по абсолютно различным причинам.

Всеми сторонами в будущей всеевропейской войне планировались маневренные действия, широкие стратегические охваты, стремительные окружения и быстрый разгром противника в пограничных сражениях. И для всех ее участников оказалась большим сюрпризом невозможность преодоления огня вражеской обороны.

Но к началу 1915 года и на Западе, и на Востоке установились позиционные формы войны. То, что в Русско-японскую войну показалось случайностью, теперь стало постоянным кошмаром длиной в 4 года. Сплошные линии траншей с ходами сообщения и укрытиями, опоясанные несколькими рядами колючей проволоки, ощетинившиеся пулеметами и прикрытые артиллерийским огнем, образовывали укрепленные полосы, оказались неуязвимыми для пехотных атак. Властвуя на поле боя и «прячась» от артобстрелов, пулеметы срывали любые атаки.

Позиционный кризис заключался не только в невозможности прорыва оборонительных линий, но и в невозможности закрепления этого успеха. Проблема состояла в том, что коммуникации наступающей армии проходили через разрушенную вдребезги зону неприятельской обороны. Даже если эти коммуникации не попадали под огонь с флангов, доставка через месиво разрушенных окопов боепитания и подкреплений вызывала серьезные сложности. Пока атакующая сторона тащила через разрушенную прорывом местность артиллерию, боеприпасы и пехотные подкрепления, обороняющаяся сторона, опираясь на неразрушенные линии снабжения, успевала организовать новые оборонительные линии. По сути дела, шла безнадежная гонка: наступающие пытались протолкнуть свои резервы через «бутылочное горлышко» зоны прорыва, в то время как обороняющийся подвозил свои резервы к участку боев по нетронутым железным и шоссейным дорогам. Естественно, вскоре силы сторон уравнивались и наступление прекращалось. Затем готовилась еще одна серия бессмысленных военных операций, в результате которых можно было отвоевать лишь несколько километров болотной грязи.