— Мне это неизвестно, государь. Вчера я имел честь сказать вам, что посылал их господин кардинал, и добавил, что господин де Шарнасе должен также прибыть из Швеции сегодня вечером или самое позднее завтра.

— Вы сказали им, что кардинал больше не министр и что вместо него приму их я?

— Я передал им приказание его высокопреосвященства дать вашему величеству отчет в своей миссии, как они дали бы ему самому.

— Кто прибыл первым?

— Господин де Ботрю.

— Как только он будет здесь, пригласите его.

— Он уже здесь, государь.

— Тогда пусть войдет.

Шарпантье подошел к двери, что-то сказал вполголоса и посторонился, пропуская Ботрю.

Посол был в дорожном костюме; он извинился, что предстает в таком виде перед королем; но он полагал, что будет иметь дело с кардиналом де Ришелье, а, оказавшись в передней, не захотел заставлять ждать его величество.

— Господин де Ботрю, — сказал ему король, — я знаю, что господин кардинал очень вас ценит и считает искренним человеком; по его собственным словам, он предпочитает совесть одного Ботрю совести двух кардиналов де Берюлей.

— Надеюсь, государь, что я достоин доверия, которым меня почтил господин кардинал.

— И вы покажете себя достойным моего доверия, не правда ли, сударь, рассказав мне все, что рассказали бы ему.

— Все, государь? — спросил Ботрю, пристально глядя на короля.

— Все. Я добиваюсь правды и хочу знать ее всю.

— Так вот, государь, прежде всего, смените вашего посла де Фаржи: он, вместо того чтобы следовать инструкциям кардинала, направленным к славе и возвышению вашего величества, выполняет инструкции королевы-матери, имеющие целью унижение Франции.

— Мне уже говорили об этом. Хорошо, я подумаю. Видели вы графа-герцога Оливареса?

— Да, государь.

— Какое поручение у вас к нему было?

— Если возможно, закончить миром дело с Мантуей.

— И что же?

— Едва я заговорил с ним о делах, он в ответ повел меня в птичник его величества короля Филиппа Четвертого, где собраны любопытнейшие породы со всего света, и предложил послать несколько образчиков вашему величеству.

— По-моему, он насмехался над вами?

— И прежде всего, государь, над тем, кого я представлял.

— Сударь!

— Вы требовали от меня правды, государь. Я вам ее говорю. Угодно вам, чтобы я лгал? Я достаточно умен, чтобы сочинить приятную ложь взамен горькой правды.

— Нет, говорите правду, какой бы она ни была. Что думают о нашем походе в Италию?

— Над ним смеются, государь.

— Смеются? Разве не известно, что я его возглавлю?

— Известно, государь; но говорят, что королевы заставят вас изменить решение или что Месье будет командовать под вашим началом, а поскольку подчиняться будут только королевам и Месье, то с этим походом произойдет то же, что с экспедицией герцога Неверского.

— Ах, значит вот как думают в Мадриде?

— Да, государь, и настолько в этом уверены, что пишут дону Гонсалесу Кордовскому — я узнал это, подкупив одного из секретарей графа-герцога:

«Если войсками будут командовать король и Месье, не беспокойтесь ни о чем. Армия не преодолеет Сузского прохода. Но, если, напротив, руководить военными действиями будет кардинал под началом короля или без него, не пренебрегайте ничем и отправьте столько войск, сколько сможете, чтобы поддержать герцога Савойского».

— Вы уверены в том, что мне говорите?

— Совершенно уверен, государь.

Король снова принялся ходить по кабинету, опустив голову и, как всегда, когда он бывал чем-то сильно озабочен, надвинув шляпу на глаза; потом внезапно остановился и, пристально глядя на Ботрю, спросил:

— А слышали вы какие-нибудь разговоры о королеве?

— Только придворные пересуды.

— И что же было в этих придворных пересудах?

— Ничего, о чем можно было бы доложить вашему величеству.

— Все равно, я хочу знать.

— Клеветнические выдумки, государь. Не пачкайте ваш ум всей этой грязью.

— Говорю вам, сударь, — нетерпеливо сказал Людовик XIII и топнул ногой, — клевета это или правда, я хочу знать, что говорят о королеве?

Ботрю поклонился.

— Каждый верноподданный должен повиноваться приказу вашего величества.

— Ну, так повинуйтесь.

— Говорили, что, поскольку здоровье вашего величества ненадежно…

— Ненадежно… мое здоровье ненадежно! Они все на это надеются. Моя смерть для них якорь спасения. Продолжайте.

— Говорили, что, поскольку здоровье вашего величества ненадежно, королева примет меры, чтобы обеспечить себе…

Ботрю запнулся.

— Обеспечить себе что? — спросил король. — Говорите! Да говорите же!

— Чтобы обеспечить себе регентство.

— Но регентство может быть лишь в том случае, если есть наследник короны!

— Чтобы обеспечить себе регентство, — повторил Ботрю.

Король топнул ногой.

— Итак, там — как здесь, в Испании — как в Лотарингии; в Лотарингии — страх, в Испании — надежда; и в самом деле, королева-регентша — это Испания в Париже. Значит, Ботрю, вот что там говорят?

— Вы приказали мне говорить, государь. Я повиновался.

И Ботрю склонился перед королем.

— Вы хорошо сделали. Я сказал вам, что добиваюсь правды; я напал на ее след, и, будучи, слава Богу достаточно хорошим охотником, я пройду по нему до конца.

— Что будет угодно приказать вашему величеству?

— Отдыхайте, сударь, вы, должно быть, устали.

— Ваше величество не сказали, имел я счастье угодить королю или несчастье прогневить его.

Не скажу, что вы доставили мне удовольствие, господин Ботрю, но вы оказали мне услугу, а это стоит большего. Есть вакантное место государственного советника; позвольте считать, что у меня есть кого им наградить.

И Людовик XIII, сняв перчатку протянул руку для поцелуя чрезвычайному послу при Филиппе IV.

Ботрю, согласно этикет вышел пятясь, чтобы не поворачиваться спиной к королю.

— Итак, — прошептал король, оставшись один, — моя смерть стала надеждой, моя честь — игрушкой, наследование моей короны — лотереей. Мой брат вступит на престол лишь для того, чтобы продать и предать Францию; и моя мать — вдова Генриха Четвертого, вдова этого великого короля, которого убили, потому что он становился все более великим и его тень покрывала другие королевства, — моя мать ему в этом поможет. К счастью, — у короля вырвался резкий нервный смех, — к счастью, в момент моей смерти королева будет беременна, и таким образом все будет спасено. Как удачно, что я женат!

Взгляд его помрачнел.

— Теперь меня не удивляет, — сказал он изменившимся голосом, — что они так злятся на кардинала!

Ему послышался легкий шум со стороны двери. Он обернулся: дверь действительно приотворилась.

— Угодно вашему величеству принять господина де Ла Салюди? — спросил Шарпантье.

— Еще бы! — сказал король. — Все, что я узнаю, полно для меня интереса.

И с тем же почти конвульсивным смехом он добавил:

— А еще говорят, будто короли не знают, что у них делается! Правда, они узнают об этом последними, но в конце концов узнают, если хотят.

Затем, поскольку г-н де Ла Салюди остановился в дверях, король сказал:

— Проходите, проходите, Я жду вас, господин де Ла Салюди. Вам сказали, не правда ли, что я временно замещаю господина кардинала? Так что говорите со мной без всяких секретов, как говорили бы с ним.

— Но, государь, — отвечал де Ла Салюди, — при нынешнем положении дел я не знаю, следует ли мне повторять вам…

— Повторять мне что?

— Хвалу, возносимую в Италии человеку кем кажется, вы недовольны.

— Ах, кардинала восхваляют в Италии? И что же говорят о нем по ту сторону гор?

— Государь, они еще не знают, что господин кардинал больше не министр, и поздравляют ваше величество с тем, что у вас на службе крупнейший политический и военный гений нашего века. Взятие Ла-Рошели, о чем господин кардинал поручил мне сообщить герцогу Мантуанскому, венецианской Синьории и его святейшеству Урбану Восьмому было встречено с радостью в Мантуе, с воодушевлением в Венеции и с признательностью в Риме; точно так же задуманный вами поход в Италию, весьма напугав Карла Эммануила, ободрил всех других государей. Вот письма герцога Мантуанского, венецианского сената и его святейшества, выражающие большое доверие к гению кардинала; каждая из трех держав, заинтересованных в успехе вашего итальянского похода, государь, чтобы посильно содействовать ему, вручила мне векселя для своих банкиров на общую сумму полтора миллиона.