— Вы весьма проницательны, дорогой дю Трамбле, и для меня было бы большим несчастьем вас лишиться. Так что дайте мне время оказать папе услугу, избавив его от испанцев, которых он боится, и от австрийцев, кото¬рых он ненавидит, и мы устроим, чтобы первая же красная шапка, прибывшая из Рима, размером пришлась по вашей голове.

— Если бы она оказалась мне мала или велика, я по¬просил бы монсеньера подарить мне свою старую в знак того, что, каких бы милостей ни удостоило меня Небо, я никогда не буду считать себя равным вам, а всегда останусь вашим покорнейшим слугой.

И отец Жозеф, сложив руки на груди, смиренно поклонился.

В дверях он встретил Кавуа; тот посторонился, давая ему дорогу, как сделал это и при входе капуцина.

Когда Серый кардинал скрылся, Кавуа сказал:

— Монсеньер, он здесь.

— Сукарьер?

— Да, монсеньер.

— Значит, он был дома?

— Нет, но его слуга сказал, что, вероятно, он в игорном доме на улице Вильдо, куда нередко заглядывает; там я его и нашел.

— Пригласите его.

Кавуа, опустив глаза, не двинулся с места.

— В чем дело? — спросил кардинал.

— Монсеньер, я хотел обратиться к вам с просьбой.

— Говорите, Кавуа; вы знаете, что я вас ценю и рад буду доставить вам удовольствие.

— Я хотел узнать: когда господин Сукарьер уйдет, позволено ли мне будет провести остаток ночи дома? Со времени нашего возвращения в Париж, монсеньер, вот уже пять дней или, точнее, пять ночей я не ложился в постель.

— И вам надоело бодрствовать?

— Нет, монсеньер, это госпоже Кавуа надоело спать.

— Следовательно, госпожа Кавуа до сих пор влюблена?

— Да, монсеньер, но влюблена в своего мужа.

— Прекрасный пример для придворных дам! Кавуа, вы проведете эту ночь со своей женой.

— О, благодарю, монсеньер!

— Я разрешаю вам отправиться за ней.

— Отправиться за госпожой Кавуа?

— Да, и доставить ее сюда.

— Сюда? Что вы имеете в виду, монсеньер?

— Мне нужно с ней поговорить.

— Поговорить с моей женой? — вскричал Кавуа вне себя от изумления.

— Я хочу сделать ей подарок в возмещение бессонных ночей, проведенных ею по моей вине.

— Подарок? — переспросил Кавуа, все более удивляясь.

— Пригласите господина Сукарьера, Кавуа, и, пока я буду разговаривать с ним, отправляйтесь за вашей женой.

— Но, монсеньер, — робко заметил Кавуа, — она будет уже в постели.

— Велите ей встать.

— Она не захочет прийти.

— Возьмите с собой двух стражников.

Кавуа расхохотался.

— Что ж, пусть будет так, монсеньер. Я вам ее доставлю, но предупреждаю, что у госпожи Кавуа язык хорошо подвешен.

— Тем лучше, Кавуа, я люблю такие языки, ведь ред¬ко встретишь при дворе людей, которые говорят все, что думают.

— Так вы серьезно отдаете мне это распоряжение, монсеньер?

— Серьезнее не бывает.

— Будет исполнено, монсеньер.

Кавуа, все еще не до конца убежденный, поклонился и вышел.

Кардинал, пользуясь тем, что он остался один, быстро подошел к стенной панели и открыл ее.

На том же месте, где был оставлен вопрос, оказался ответ.

Он был составлен столь же лаконично, что и вопрос.

Вот что в нем значилось:

«Граф де Море — любовник г-жи де ла Монтань, а Сукарьер — г-жи де Можирон. Несчастливый любовник — маркиз Пизани».

— Удивительно, — пробормотал кардинал, закрывая панель — как все сходится сегодня вечером. Поневоле начнешь, как этот дурак дю Трамбле, верить в Провидение.

В эту минуту секретарь Шарпаньте отворил дверь и, заменяя камердинера или придверника, возвестил:

— Мессир Пьер де Бельгард, маркиз де Монбрён, сеньор де Сукарьер.

Что касается Кавуа, то он, не теряя времени, отправился за своей женой.

Человек, велевший доложить о себе этим помпезным нагромождением титулов, был — наши читатели это знают — не кто иной, как наш друг Сукарьер, чей портрет мы бегло набросали в начале этого тома.

Сукарьер вошел с непринужденным видом и поклонился его высокопреосвященству с развязностью, которую в его положении можно было счесть наглостью.

Кардинал, казалось, стал искать взглядом, где свита, приведенная с собой Сукарьером.

— Простите, монсеньер, — спросил тот, изящно вытянув ногу и округлив руку, в которой держал шляпу, — кажется, ваше высокопреосвященство что-то ищет?

— Я ищу тех людей, о ком доложили одновременно с вами, господин Мишель.

— Мишель? — переспросил Сукарьер, притворяясь удивленным. — А кого так зовут, монсеньер?

— По-моему, вас, сударь мой.

— О, монсеньер находится в серьезном заблуждении, и я не могу его в нем оставить. Я признанный сын мессира Роже де Сен-Лари, герцога де Бельгарда, великого конюшего Франции. Мой знаменитый отец еще жив, и можно обратиться к нему за необходимыми сведениями. Меня зовут сеньором де Сукарьером по купленному мной имению. Титул маркиза я получил от госпожи герцогини Николь Лотарингской по случаю моего брака с благородной девицей Анной де Роже.

— Дорогой господин Мишель, — произнес кардинал де Ришелье, — позвольте мне рассказать вам вашу историю. Я знаю ее лучше, чем вы, а для вас она будет поучительна.

— Я знаю, — отвечал Сукарьер, — что великие люди, подобные вам, после утомительного дня нуждаются в небольшом развлечении. Счастливы те, кто может, пусть в ущерб себе, предоставить это развлечение столь великому гению.

И Сукарьер, в восторге от комплимента, который ему удалось придумать, склонился перед кардиналом.

— Вы ошибаетесь решительно во всем, господин Мишель, — продолжал Ришелье, упорно называя собеседника этим именем, — я не устал, не нуждаюсь в развлечении и не намерен получить его за ваш счет. Но поскольку я собираюсь сделать вам некое предложение, то хочу доказать, что меня не могут, как остальных, одурачить ваши имена и титулы; если я обращаюсь к вам с предложением, то лишь по причине ваших личных достоинств.

И кардинал сопроводил последнюю фразу одной из тех тонких улыбок, что были ему свойственны в минуты хорошего настроения.

— Мне остается лишь выслушать ваше высокопреосвященство, — сказал Сукарьер, несколько озадаченный тем, какой оборот принимает беседа.

— Итак, я начинаю, не так ли, дорогой господин Мишель?

Сукарьер поклонился с видом человека, лишенного возможности оказать какое бы то ни было сопротивление.

— Вы знаете улицу Бурдонне, не правда ли, господин Мишель? — спросил кардинал.

— Надо быть из Катая, монсеньер, чтобы ее не знать.

— Что ж, тогда вы должны были в юности знать одного славного кондитера, который содержал гостиницу «Дымоходы», предоставляя каждому кров и пищу. Этого достойного человека — в его заведении была отличная кухня, и я нередко к нему заглядывал, будучи епископом Люсонским, — звали Мишель, и он имел честь быть вашим отцом.

— Мне казалось, я уже сказал вашему высокопреосвященству, что я признанный сын господина герцога де Бельгарда, — продолжал, хотя и с меньшей уверенностью, настаивать сеньор де Сукарьер.

— Сущая правда, — ответил кардинал. — Я даже расскажу вам, как это признание было осуществлено.

У достойного кондитера была весьма красивая жена, и за ней ухаживали все сеньоры, посещавшие гостиницу «Дымоходы». В один прекрасный день она почувствовала, что беременна; у нее родился сын. Этот сын вы, дорогой мой господин Мишель, а поскольку вы родились в законном браке при жизни господина вашего отца (или, если вам угодно, мужа вашей матери), вы не можете носить никакого другого имени, кроме того, что принадлежит вашему достопочтенному отцу и вашей достопочтенной матери. Только короли — не забывайте этого, дорогой господин Мишель, — имеют право узаконить внебрачных детей.

— Дьявол! Дьявол! — пробормотал Сукарьер.

— Итак, о вашем признании. Из хорошенького ребенка вы стали красивым молодым человеком, искусным во всех телесных упражнениях, играющим в мяч, как д'Алишон, фехтующим, как Фонтене, и умеющим передернуть карту, как никто другой. Дойдя до такой степени совершенства, вы решили употребить эти разнообразные таланты на то, чтобы составить себе состояние, и для начала отправились в Англию, где были столь удачливы во всех играх, что вернулись оттуда с полумиллионом франков. Так?