— Настоящую победу, Мария, — сказал кардинал; сердце его было полно радости, грудь вольно дышала.

— … когда вы победитель, — продолжала г-жа де Комбале, — позвольте мне разделить ваш триумф.

— О да, вы правы, требуя долю в моей радости, ибо вы имеете на нее право, дорогая Мария; вы часть моей жизни, и вам заранее принадлежит доля во всем счастливом и несчастливом, что со мною произойдет. Сегодня, наконец, в первый раз я дышу свободно. На этот раз мне не надо было, чтобы продвинуться немного вперед, ставить ногу на первую ступеньку эшафота кого-нибудь из моих врагов. Эта победа тем прекраснее, Мария, что она достигнута мирно, одним лишь убеждением. Рабы, кого подчиняют силой, остаются нашими врагами; те, кого подчиняют убеждением, становятся нашими апостолами. О, если Бог мне поможет, дорогая Мария, то через полгода возникнет держава, которую будут бояться и уважать все остальные; этой державой будет Франция, потому что если Провидение по-прежнему будет держать этих двух вероломных женщин на расстоянии от меня, то через полгода осада Казаля будет снята, Мантуя получит опору, а лангедокские протестанты, видя, что наша победоносная армия возвращается из Италии и готова выступить против них, запросят мира, так что, я надеюсь, воевать с ними не придется, и уж тогда папа не сможет отказаться сделать меня легатом, легатом пожизненным; я сосредоточу в своих руках светскую и духовную власть, так как надеюсь, что король сейчас на моей стороне, и, если только у меня на пути не встретится та невидимая соломинка, та незамеченная песчинка, что способна опрокинуть самый великий замысел, я стану хозяином Франции и Италии. Поцелуйте меня, Мария, и усните спокойным сном — вы так заслуживаете это. Я же могу сказать, что усну, но постараюсь уснуть.

— Вы завтра будете чувствовать себя разбитым.

— Нет, радость займет место сна; никогда я себя так хорошо не чувствовал.

— Вы позволите утром, когда я встану, прийти к вам, Милый дядя, чтобы узнать, как вы провели ночь?

— Приходи; пусть моим встающим и заходящим солнцем будет взгляд твоих прекрасных глаз, тогда я буду уверен, что меня ждет прекрасный день, как сейчас уверен, что меня ждет прекрасная ночь.

Поцеловав г-жу де Комбале в лоб, он проводил ее до двери и постоял на пороге, глядя ей вслед, пока она не скрылась в полутьме лестницы.

Лишь тогда кардинал затворил дверь и решил тоже подняться в свою спальню. Но уже выходя из кабинета, он услышал тихие удары в дверь, ведущую к Марион Делорм.

Думая, что ошибся, он остановился и прислушался: удары повторились, причем стали более быстрыми и сильными. Ошибки быть не могло: кто-то стучал в дверь, соединяющую кабинет с соседним домом.

Ришелье запер на ключ дверь, через которую собирался выйти, задвинул засовы на других дверях и подошел к потайной двери, скрытой в деревянной обшивке.

— Кто там? — тихо спросил он.

— Я, — ответил женский голос. — Вы одни?

— Да.

— Тогда откройте мне. Я должна сообщить вам нечто, по-моему, достаточно важное.

Кардинал огляделся, желая еще раз убедиться, что он один, потом, нажав пружину, открыл потайную дверь, и в ней появился красивый молодой человек, подкручивающий фальшивые усы.

Этим молодым красавцем была Марион.

— А, вот и вы, прелестный паж! — улыбаясь, сказал Ришелье. — Признаюсь, что если я и ждал кого-то в такое время, то никак не вас.

— Разве вы мне не сказали: «Когда вам нужно будет сообщить мне нечто важное, приходите в любое время суток: если меня не будет в кабинете — звоните; если я буду там — стучите»?

— Да, я сказал вам это, милая Марион, и благодарю вас, что вы помните мои слова.

Кардинал сел и сделал Марион знак, чтобы она села рядом.

— В этом костюме? — спросила Марион, смеясь и сделав пируэт на носке одной ноги, чтобы показать кардиналу изящество своей фигуры даже в одежде, принадлежащей иному полу. — Нет, это значило бы не уважать ваше высокопреосвященство. С вашего позволения монсеньер, я сделаю мой маленький отчет стоя, если только вам не угодно, чтобы я говорила, став на одно колено; но тогда отчет превратился бы в исповедь, а это увлекло бы нас обоих слишком далеко.

— Говорите, как вам заблагорассудится, Марион, — сказал кардинал, на лице которого промелькнуло беспокойство, — ибо, если я не ошибаюсь, вы попросили об этой встрече, чтобы подготовить меня к дурной новости, а дурные новости лучше узнавать как можно раньше, чтобы можно было от них защититься.

— Не могу сказать, дурная ли это новость, но мой женский инстинкт подсказывает, что она не из числа хороших; впрочем, вы оцените сами.

— Я слушаю.

— Вашему высокопреосвященству известно, что король поссорился со своим фаворитом господином Барада?

— Вернее, господин Барада поссорился с королем.

— В самом деле, это вернее, потому что господин Барада дулся на короля. Так вот, сегодня вечером, когда король был со своим шутом л’Анжели, обе королевы пришли к нему и через полчаса удалились. Они были чем-то очень взволнованы и обменялись несколькими словами с монсеньером герцогом Орлеанским; после этого господин герцог Орлеанский примерно четверть часа разговаривал в нише окна с господином Барада, причем, похоже, они спорили; наконец, принц и паж, придя к согласию, вышли вместе. Месье остался в коридоре, пока не увидел, что Барада вошел к королю, после чего также скрылся в коридоре, ведущем к королевам.

Кардинал на мгновение задумался, потом, глядя на Марион с нескрываемым беспокойством, сказал:

— Вы сообщаете мне столь точные подробности, что даже не спрашиваю вас, убеждены ли вы в их достоверности.

— Убеждена; впрочем, у меня нет никаких причин скрывать от вашего высокопреосвященства, кто снабдил меня ими.

— Не сочтите это нескромностью, милый друг, но, признаюсь, я был бы рад узнать это.

— Здесь не только не будет никакой нескромности, но я уверена, что окажу услугу тому, кто мне это сообщил.

— Значит, это друг?

— Это человек, желающий, чтобы ваше высокопреосвященство считали его своим преданным слугой.

— Его имя?

— Сен-Симон.

— Этот юный паж короля?

— Именно.

— Вы с ним знакомы?

— Знакома и не знакома: он впервые пришел ко мне сегодня вечером.

— Вечером или ночью?

— Удовольствуйтесь тем, что я вам скажу монсеньер. Итак, он пришел ко мне сегодня вечером и рассказал эту совсем свежую историю. Он уходил из Лувра; собираясь зайти к своему товарищу Барада, он увидел, что от его величества выходят обе королевы. Они были так озабочены, что не заметили Сен-Симона. Он пришел к Барада; паж все еще дулся и заявил, что завтра покидает Лувр. Через мгновение вошел Месье, не обративший внимания на малыша Сен-Симона. А тот притаился и видел, как его товарищ разговаривал с принцем в нише окна; потом они оба вышли, Барада вошел к королю, а Месье побежал, по всей вероятности, отчитаться перед королевами в успехе предприятия.

— И вы говорите, малыш Сен-Симон пришел рассказать вам все, с тем, чтобы вы мне это повторили?

— Ах, клянусь честью, я сейчас повторю вам его собственные слова: «Милая Марион, я полагаю, что во всех этих хождениях кроется какая-то махинация против господина кардинала де Ришелье. Говорят, что вы с ним в большой дружбе; я не спрашиваю вас, правда ли это, но, если правда, предупредите его и скажите, что я его покорный слуга».

— Это умный малый, и я при случае его не забуду, скажите ему это от моего имени; что касается вас, дорогая Марион, то я думаю, чем доказать вам свою признательность.

— О, монсеньер!

— Я придумаю, а пока…

Кардинал снял с пальца великолепный бриллиант.

— Возьмите этот камень, — сказал он, — на память обо мне.

Но Марион, вместо того чтобы протянуть руку, убрала ее за спину.

Кардинал взял ее руку снял перчатку и надел кольцо на палец молодой женщины.

Потом, поцеловав ее руку, он сказал:

— Марион, будьте мне всегда таким же хорошим другом, и вы в этом не раскаетесь.