Слушатели поклонились. Лишь Корнель посмотрел на Ротру, как бы говоря:

«Я решительно ничего не понимаю, но полагаюсь на тебя: ты объяснишь мне, что это значит».

Ротру жестом заверил его, что тот получит все желаемые объяснения.

Ришелье дал молодым людям время закончить свой немой разговор и продолжал:

— Я предполагаю, что некий король Билинии — неважно, как его зовут, — является соперником короля страны Колкос. У короля Билинии есть дочь по имени Мирам, а у нее — наперсница Альмира и служанка Альцина.

У короля Колкоса, воюющего с королем Билинии, также есть фаворит, весьма соблазнительный, весьма приятный, весьма элегантный. При желании мы можем найти в одной из стран, соседних с Францией, тип, соответствующий тому, кого я назвал Ариманом.

— Герцог Бекингем, — сказал Буаробер.

— Именно, — ответил Ришелье.

Ротру прикоснулся коленом к колену Корнеля; тот раскрыл глаза от удивления, но понимал не больше, чем до сих пор, несмотря на то что было названо имя Бекингема, все же прояснившее вопрос.

— Азамор, король Фригии, союзник короля Билинии, не только влюблен в Мирам, но к тому же ее жених.

— Которого она не любит, — сказал Буаробер, — потому что любит Аримана.

— Ты верно угадал, Лё Буа, — рассмеялся Ришелье. — Вам ясна ситуация, господа?

— Это очень просто, — сказал Кольте. — Мирам любит врага своего отца и предает отца ради любовника.

Ротру снова толкнул Корнеля коленом.

Тот понимал все меньше.

— О, как вы торопитесь, Кольте! — сказал кардинал. — Предает, предает… Это годится для жены — предать своего мужа; но дочь, действительно, реально предающая своего отца, нет, это будет слишком. Она ограничится во втором акте тем, что примет своего любовника в садах дворца.

— Как некая французская королева, — сказал л’Этуаль, — принимала милорда Бекингема!

— Ну что ж! Но не лучше ли вам помолчать, господин де л’Этуаль? Если бы ваш отец услышал вас, он вписал бы это в свой дневник как исторический факт. Наконец, доходит до драки. Ариман вначале побеждает, но в результате одного из поворотов фортуны, столь обычных в анналах войн, оказывается побежден Азамором. Мирам узнаёт последовательно о победе и поражении любимого, и это позволяет ей предаться самым противоположным чувствам. Побежденный Ариман не захотел пережить свой позор и бросился на меч; его считают мертвым. Мирам хочет умереть и обращается к своей наперснице госпоже де Шеврез… — я оговорился: как имя госпожи де Шеврез оказалось у меня на языке в связи с Мирам? — обращается к своей наперснице Альмире; та предлагает ей вместе отравиться с помощью травы, привезенной ею из Колкоса. Обе, надышавшись травы, падают бездыханными. Тем временем удалось залечить раны Аримана, оказавшиеся несмертельными. Он приходит в себя, но лишь для того, чтобы впасть в отчаяние из-за смерти Мирам. Тут Альмира прекращает всеобщие тревоги, признавшись, что дала принцессе не ядовитую, а снотворную траву — такую же, какой Медея усыпила дракона, стерёгшего золотое руно; следовательно, Мирам не мертва, а только спит; она приходит в себя, чтобы узнать, что ее любимый жив, что король Колкоса предлагает мир, что Азамор отказывается от ее руки и ничто больше не препятствует ее союзу с Ариманом.

— Браво! — хором воскликнули Кольте, л’Этуаль и Буаробер.

— Это великолепно! — добавил Буаробер, решив превзойти всех.

— Из этой ситуации действительно можно многое извлечь, — сказал Ротру. — Что ты скажешь, Корнель?

Корнель кивнул.

— Кажется, вы остались равнодушны, господин Корнель, — сказал Ришелье, несколько задетый молчанием самого молодого из слушателей, от кого он ждал бурного энтузиазма.

— Нет, монсеньер, — отвечал Корнель, — я только думал о концовках актов.

— Они четко обозначены, — сказал Ришелье. — Первый акт кончается сценой Альмиры и Мирам, когда Мирам соглашается принять Аримана в дворцовых садах.

Второй — когда, приняв его, она с ужасом осознаёт свою неосторожность и восклицает:

— О! Браво! — воскликнул Буаробер. — Прекрасная антитеза! И мысль великолепна!

— Третий, — продолжал кардинал, — кончается отчаянием Азамора, видящего, что, хоть и побежденного, Мирам предпочитает Аримана. Четвертый — решением Мирам умереть, а пятый — согласием короля Билинии на брак своей дочери с Ариманом.

— Но тогда, — сказал Буаробер, — раз план готов, монсеньер, то и трагедия готова!

— Готов не только план, — сказал Ришелье, — но и какое-то количество стихов, и им — я считаю это важным — надо будет найти место в моем произведении.

— Посмотрим эти стихи, монсеньер, — сказал Буаробер.

— В первой сцене короля и его наперсника Акаста король, жалуясь на любовь дочери к врагу его королевства, говорит:

Ответом на эти стихи, произнесенные с подчеркнутой выразительностью, были аплодисменты пятерых слушателей. В ту эпоху драматургическое стихосложение далеко еще не достигло той степени совершенства, на какую подняли его Корнель и Расин. Антитеза деспотически царствовала в конце периода; эффектным стихам отдавали предпочтение перед прекрасными, как позже стали предпочитать прекрасные стихи хорошим, пока не поняли, что хорошие стихи, то есть стихи, близкие к действительности, — лучшие из всех.

Возбужденный этим всеобщим одобрением, Ришелье продолжал:

— В этом же акте я набросал сцену с Мирам и отцом; ее должен будет целиком сохранить тот из вас, господа, кто займется первым актом. В этой сцене заключена вся моя мысль, притом мысль, в которой я не хочу ничего менять.

— Прочтите, монсеньер, — сказали л’Этуаль, Кольте и Буаробер.

— Мы слушаем вас, монсеньер, — присоединился к ним Ротру.

— Я забыл сказать вам, что Мирам вначале была невестой колкосского принца, — сказал Ришелье, — но принц умер, и она пользуется этой первой любовью как предлогом, чтобы остаться верной Ариману и не выходить замуж за Азамора.

Вот сцена между нею и отцом. Каждый волен увидеть здесь намеки, какие ему заблагорассудится.