— К счастью, — добавил он, — никого нет, стемнело, все разошлись. И если что-то здесь произойдет, это останется только между мной и темной ночью.
Он двинулся к подножию дуба неслышными шагами волка, подбирающегося к овчарне, и по его выступающим корням достиг ствола.
Здесь он перевел дух.
Парижанин пока пребывал в одиночестве. Подобно охотнику, подстерегающему дичь с ружьем на изготовку, Бернар следил за каждым движением своего соперника.
“А если я, — произнес он про себя, по-прежнему вглядываясь в полумрак (та, которую он ожидал, должна была появиться, очевидно, со стороны дороги на Суасон), — пойду ей навстречу и пристыжу ее? Нет, она солжет, так я ничего не узнаю”.
Вдруг Бернар обернулся в противоположную сторону.
— Э, там какой-то шум, — промолвил молодой человек. — То беспокоится лошадь этого человека, она бьет копытом. Впрочем, — равнодушно добавил он, — что мне до шума в той стороне? Вот сюда нужно мне смотреть, тут прислушиваться… Боже мой! Вот чья-то тень среди деревьев… Нет, показалось…
Бернар протер глаза, затуманившиеся от волнения.
— Да нет же, там кто-то есть, — продолжал он глухим голосом, казалось исходившим из самой глубины его груди. — Это женщина, она ступает так нерешительно… Теперь она остановилась… Вот пошла опять!.. Сейчас она выйдет на поляну, и я увижу ее яснее…
Наступила небольшая пауза, за которой послышался тихий сдавленный стон.
— О, это Катрин! — прошептал Бернар. — Он ее увидел, он встает; но ему не успеть до нее дойти.
И он опустился на одно колено со словами:
— Катрин! Катрин! Пусть кровь, что сейчас прольется, падет на твою голову!
Потом он медленно поднял ружье и приложил его к плечу.
Трижды щека молодого человека опускалась к прикладу, трижды его пальцы касались курка, но всякий раз он не мог решиться выстрелить.
Наконец, обливаясь потом, с кровавой пеленой перед глазами, он, задыхаясь, пробормотал:
— Нет, нет! Я не убийца! Я Бернар Ватрен. Я честный человек. Боже, Боже мой, дай мне силы, помоги мне!
И, отбросив ружье подальше, он как безумный бросился в лес, сам не зная куда.
На какое-то мгновение все стихло, и демон, внушивший Матьё его замысел, смог бы увидеть, как бродяга, сдерживая дыхание, высунул голову из своего укрытия под изгородью, приблизился к самому дубу, посмотрел в сторону источника и прошептал, схватив отброшенное Бернаром ружье:
— Что ж, тем хуже! Не надо было показывать столько золота. Вора делает случай!
Он прицелился в молодого парижанина.
Вспышка осветила ночь, раздался выстрел, и Луи Шолле, вскрикнув, упал на землю.
В ответ раздался другой крик — возглас Катрин: она остановилась в растерянности, обнаружив на месте свидания Парижанина вместо своего жениха. В ужасе она бросилась прочь, увидев, как упал соперник Бернара.
XVI
У ПАПАШИ ВАТРЕНА
В то время пока у Принцева источника разыгрывалась эта ночная драма, видимая одному Господу Богу, обед в семье Ватренов, который должен был поразить мэра кулинарными талантами хозяйки, заканчивался. Его омрачало только отсутствие Бернара.
Часы с кукушкой пробили половину девятого. Аббат Грегуар, уже два или три раза порывавшийся встать и уйти, казалось, окончательно решил подняться из-за стола.
Но не в правилах папаши Ватрена было так просто отпускать своих гостей.
— Нет, нет, господин аббат, — сказал он, — мы простимся только после того, как вы еще разок выпьете за чье-нибудь здоровье.
— Но где же все-таки, — обеспокоенно спросила мать, чьи влажные от набегавших слез глаза ни на минуту не отрывались от пустого стула Бернара, — где же Катрин и Франсуа? Куда они подевались?
Она не осмеливалась заговорить о Бернаре, хотя имела в виду только его.
— Действительно, где же они? — произнес Ватрен. — Ведь они были здесь совсем недавно.
— Да, но они вышли, и вышли порознь. Говорят, что нельзя пить в отсутствие тех, кто не дождался конца трапезы, — это приносит несчастье.
— Ну, Катрин должна быть где-то неподалеку. Надо ее позвать, жена!
Мамаша Ватрен покачала головой:
— Я уже звала ее, но она не откликается.
— Она уже минут десять как ушла, — подал голос аббат.
— А ты заходила в ее комнату? — обратился к жене Ватрен.
— Да. И ее там нет.
— А Франсуа?
— Ну, что касается Франсуа, — заметил мэр, — мы знаем, где его найти. Он вышел, чтобы помочь запрягать коляску.
— Господин Гийом, — сказал аббат, — мы попросим Бога простить нас, если произнесем тост в отсутствие двух гостей, но уже поздно, и я должен удалиться.
— Жена, — сказал Ватрен, — налей господину мэру вина, и все мы выпьем, а тост скажет наш дорогой аббат.
Священник поднял свой стакан, наполненный на треть, и заговорил тем добрым и мягким голосом, каким он обращался к Богу и беднякам:
— За мир в этой семье, за союз между отцом и матерью, за союз между мужем и женой, единственный союз, способный сделать детей счастливыми!
— Браво, аббат! — воскликнул мэр.
— Спасибо! — сказал папаша Гийом. — И пусть то сердце, которое вы желали растрогать, не останется глухим к вашему призыву!
И взгляд, брошенный на Марианну, ясно показал, что это пожелание относилось к ней.
— Ну, а теперь, мой дорогой Гийом, — сказал аббат, — надеюсь, вы не станете возражать, если я поищу свой плащ, трость и шляпу и попрошу господина мэра подвезти меня до города: уже почти девять часов.
— Да, поищите ваши вещи, господин аббат, — откликнулся мэр, — а я попрощаюсь с папашей Ватреном.
— Пойдемте, господин аббат, — сказала Марианна, которую тост достойного пастыря заставил задуматься, — по-моему, ваши вещи в соседней комнате.
— Иду, госпожа Ватрен, — заметил аббат, покидая комнату следом за ней.
В это время пробило девять часов.
Гийом и мэр остались наедине.
Каждый из них ждал, что другой первым начнет разговор.
Рискнул заговорить Гийом:
— Ну, господин мэр, так какой же способ вы хотите предложить мне, чтобы стать миллионером?
— Прежде всего, — ответил мэр, — позвольте пожать вам руку в знак нашей доброй дружбы, дорогой господин Гийом.
— О, это с удовольствием!
И сидящие друг против друга мужчины протянули над столом руки, которые встретились над остатками пирога, так занимавшего мамашу Ватрен.
— А теперь, — сказал Гийом, — я жду вашего предложения.
Мэр кашлянул.
— Вы ведь получаете семьсот пятьдесят шесть ливров жалованья в год, не так ли?
— Плюс еще наградные, в целом около девятисот франков.
— Таким образом, вам бы понадобилось работать десять лет, чтобы получить девять тысяч франков.
— Вы считаете, как покойный Барем, господин Руазен.
— Так вот, папаша Гийом, то, что можно заработать за десять лет, я предлагаю вам заработать за триста шестьдесят пять дней.
— О, это интересно! — сказал папаша Гийом, опершись локтями на стол и положив голову на руки.
— От вас, — продолжал мэр с хитрой улыбкой, — требуется только закрывать то правый, то левый глаз, когда пойдете мимо некоторых деревьев, что растут справа и слева возле моего участка… А это ведь совсем не трудно! Вот, смотрите-ка, как это делается.
И почтенный торговец с чрезвычайной ловкостью действительно начал закрывать то один, то другой глаз перед Гийомом.
— Так-так, — произнес Гийом, пристально глядя на мэра, — это и есть ваше средство?
— Да, — ответил лесоторговец, — и мне кажется, что оно не хуже многих других.
— И вы дадите мне за это девять тысяч франков?
— Четыре тысячи пятьсот франков за правый глаз и четыре тысячи пятьсот за левый.
— А вы, значит, тем временем… — папаша Гийом сделал жест, будто он рубит дерево.
— Да, а я тем временем… — ответил мэр, повторяя тот же жест.
— То есть вы тем временем воруете лес герцога Орлеанского!
— Ну, ворую — это слишком сильно сказано… — невольно смешался Руазен. — В лесу столько деревьев, что их никто не сможет сосчитать.