– Что за черт? Какие такие у него выискались неотложные дела, что нельзя выбрать время и приехать? – забрюзжал Черчилль. Насколько Джеку неохота было приезжать помогать Черчиллю, настолько же и Черчиллю не хотелось, чтобы он приезжал.

– Летит в Нью-Йорк к Донелл, – сказал Джек. – Собирается пригласить ее куда-нибудь после ее фотосессии у Демаршелье[22].

– Вот так вот взял и сорвался с места, не предупредив заранее? – Черчилль начал хмуриться, пока весь его лоб не изрезали морщины. – Какого черта? Ведь у него на сегодня намечена встреча с канадцами из «Синкруд». – Черчилль угрожающе прищурился. – Ну, не дай Бог, он взял «Гольфстрим» без предупреждения, вот уж я тогда ему...

– Он не брал «Гольфстрим».

Это успокоило Черчилля.

– Хорошо. Потому что я ему говорил в последний раз...

– Он взял «сайтейшн», – сказал Джек.

Пока Черчилль, рыча, доставал свой сотовый телефон, я понесла его поднос вниз. Смешно, но известие о том, что Гейдж полетел в Нью-Йорк к своей девушке, стало для меня ударом под дых. Представив Гейджа рядом с этой дистрофичной красоткой Донелл с прямыми светлыми волосами и крупным контрактом на рекламу парфюмерии, я впала в какое-то невероятное удушающее оцепенение. Отчего ж ему к ней не поехать? Ведь я для него пустое место, просто минутный порыв. Прихоть. Ошибка.

Я кипела от ревности, я была больна ею и ревновала самого мерзкого человека, какого только можно было выбрать для ревности. Самой не верилось. «Дура, – обозлилась я на себя, – дура, дура». Но от сознания этого легче не становилось.

Остаток дня я принимала всякие пылкие решения и давала себе разные обещания. Я пыталась выбить у себя из головы Гейджа, цепляясь за спасительные мысли о Харди – любви всей моей жизни, – который значил для меня несравненно больше, чем когда-либо мог значить Гейдж Тревис... Харди – сексуальный, обаятельный, открытый в отличие от Гейджа – надменного, нудного, в общем, настоящего мерзавца.

Однако даже мысли о Харди не помогали. И тогда я задумала раздуть пламя из искр гнева Черчилля, при каждой возможности упоминая ему Гейджа и «сайтейшн». Я ждала, что Черчилль обрушится на старшего сына как казнь египетская. Но от его гнева после их с Гейджем телефонного разговора, к моей досаде, не осталось и следа.

– Новый поворот в отношениях с Донелл, – удовлетворенно объявил Черчилль. Хоть мне и казалось, что хуже мое настроение уже быть не может, но после этого сообщения оно стремительно рухнуло вниз. Слова Черчилля могли означать только одно – Гейдж хочет, чтобы они жили вместе. А может, даже делает предложение.

После рабочего дня я помогала Каррингтон на улице отрабатывать удар по мячу и окончательно выбилась из сил и более того – совсем погрузилась в депрессию. Я думала о том, что никогда никого себе не найду и так и буду до конца жизни спать одна на двуспальной кровати, пока не превращусь в сварливую старуху, которой, кроме как поливать цветы, перемывать косточки соседям да возиться со своими десятью кошками, нечем больше заняться.

Я полежала в ванне, которую Каррингтон мне приготовила с мыльной пеной Барби с запахом жевательной резинки. Потом кое-как дотащилась до постели и еще долго лежала в ней с открытыми глазами.

Наутро я, проснувшись вмрачном настроении, еле сдерживала свое раздражение, точно сон ускорил превращение моей депрессии в состояние перманентной бессильной ярости. Черчилль удивленно вскинул брови, когда я заявила, что не желаю целый день бегать вверх-вниз по лестнице, а потому пусть он будет любезен сразу составить для меня полный список поручений. В этом списке среди всего прочего было задание позвонить в новый, совсем недавно открывшийся ресторан и заказать столик на восемь персон.

– Один из моих друзей вложил в это заведение крупные средства, – сказал Черчилль. – Сегодня вечером я веду туда на ужин всю свою семью. Вы с Каррингтон оденьтесь понаряднее.

– Мы с Каррингтон никуда не пойдем.

– Обязательно пойдете. – Он пересчитал всех по пальцам. – Будете вы обе, Гретхен, Джек со своей девушкой, мы с Вивиан и Гейдж.

Стало быть, Гейдж возвращается из Нью-Йорка сегодня вечером. Я почувствовала, как все у меня внутри налилось свинцом.

– А Донелл? – раздраженно спросила я. – Она приедет?

– Не знаю. Пожалуй, лучше действительно рассчитывать на девять человек. На всякий пожарный случай.

Если там будет Донелл... если они помолвлены... я не выдержу этого вечера.

– Будет семь человек, – сказала я. – Мы с Каррингтон не имеем отношения к вашей семье, так что никуда не пойдем.

– Пойдете как миленькие, – категорично заключил Черчилль.

– Каррингтон завтра в школу, она не может засиживаться допоздна.

– Тогда зарезервируй стол на более раннее время.

– Слишком уж многого вы от меня хотите, – огрызнулась я.

– Да за что, черт побери, я тебе плачу, Либерти? – беззлобно отозвался Черчилль.

– Вы мне платите за то, что я на вас работаю, а не за то что я ужинаю с вашим семейством.

Он, не мигая, прямо посмотрел мне в глаза.

– Я намерен во время ужина говорить о работе. Так что не забудь взять с собой блокнот.

Мало я ожидала чего-либо с таким страхом, как того ужина. Весь мой день прошел в тревожных мыслях о нем. К шести часам в желудке у меня образовалась такая тяжесть, словно туда налили цемента, и стало ясно что за ужином я не смогу проглотить ни кусочка.

Однако из гордости я решила надеть свое лучшее платье из красного шерстяного трикотажа с длинными рукавами и V-образным вырезом, приоткрывавшим ложбинку на груди. Оно плотно облегало фигуру до талии и заканчивалось слегка расклешенной юбкой. Минут сорок пять, наверное, никак не меньше, я потратила на то, чтобы сделать свои волосы идеально прямыми. Дымчато-серые тени на веках, толстый слой блеска для губ нейтрального оттенка с блестками – и я готова. Несмотря на мрачное расположение духа, я сознавала, что никогда еще не выглядела лучше.

Подойдя к комнате сестры, я обнаружила, что дверь заперта.

– Каррингтон, – позвала я, – уже шесть часов. Пора ехать. Выходи давай.

– Мне нужно еще несколько минут, – глухо отозвалась она.

– Поторопись, – сказала я с легким раздражением. – Впусти меня, и я помогу тебе собраться...

– Я сама.

– Чтоб через пять минут была внизу в гостиной.

– Ладно!

Тяжко вздохнув, я направилась к лифту. Обычно я спускалась по лестнице, но только не на трехдюймовых каблуках. Вокруг было до странности тихо, весь дом молчал, лишь мои металлические каблуки отбивали стаккато по мраморному полу, приглушенно цокали по твердому дереву паркета и почти совсем бесшумно ступали по шерстяному ковру.

Гостиная оказалась пуста, лишь, подмигивая, потрескивал огонь в камине. Я в недоумении подошла к бару и принялась осматривать графины и бутылки. Рассудив, что раз уж я не за рулем и еду на ужин с родственниками Черчилля, подчиняясь его воле, то имею полное право выпить бокальчик. Я налила в стакан колы, плеснула туда немного рома «Сайа» и размешала указательным пальцем. Затем в лечебных целях сделала глоток, и холодная жидкость, искрясь и обжигая, побежала по горлу. С ромом я, пожалуй, слегка переборщила.

Не успев еще проглотить свой коктейль, я развернулась и – надо же такому случиться! – увидела Гейджа, входящего в гостиную. Моим первым порывом было выплюнуть ром, но я все-таки заставила себя его проглотить и, отставив стакан в сторону, страшно закашлялась. Гейдж мигом оказался рядом.

– Что, не в то горло попало? – участливо поинтересовался он, описывая круги по моей спине.

Я кивнула, продолжая надсадно кашлять, из глаз полились слезы. Гейдж озабоченно и весело смотрел на меня.

– Это моя вина. Но я не хотел тебя напугать. – Его рука задержалась на моей спине, хотя от этого мне вовсе не стало легче.

Я сразу отметила две вещи. Первая – Гейдж явился один; и вторая – в черном кашемировом свитере, серых брюках и туфлях «Прада» он выглядел необычайно сексуально.