– Получается, что она исключительно плотоядная? – искренне удивилась Лида. – Но ведь в специальной литературе ничего подобного не описано… Да и аналогов нет.

– Похоже на то. – Мефодий Николаевич немного поколебался, однако просунул в клетку бамбуковую палочку с ошметком сырого мяса.

Крыса поджала ушки, ощерила резцы и хищно схватила мясо. Суровцев даже не успел убрать палочку – грызун моментально скусил кончик с блестящим кровяным сгустком.

– Вот оно что-о-о-о… – неопределенно протянул биолог.

– Нормальные грызуны у нас и пивные сухарики грызут, – напомнила лаборантка. – А этой твари – парную говядину, точно капризным суматранским тиграм. Смотрите, завтра она у вас еще и выпить попросит.

– Скажи еще – закурить. – Суровцев отставил клетку на подоконник, подумал и распорядился: – Лида, слушай внимательно. Это действительно очень интересный случай. С сегодняшнего дня наш подопечный… или подопечная определяется в отдельное помещение на карантин. Ты заводишь лабораторный журнал наблюдений, где будешь фиксировать абсолютно все. И так – тридцать дней подряд, с утра и до вечера и без перерывов. А потом решим, что будем делать с ней дальше.

– Предлагаете целый месяц наслаждаться обществом этой отвратительной твари? – несмело возмутилась лаборантка.

– Предлагаю тебе войти в историю биологии, – моментально парировал Суровцев. – Имя англичанина Чарльза МакКормика, давшего двести лет назад совершенно противоречивые описания этого существа, до сих пор упоминается во всех специальных справочниках. А у нас – действительно редкий экземпляр той самой афганской крысы, которую никто из современников еще в глаза не видел, настоящая научная сенсация. Лида, ты понимаешь, что это – твой счастливый билет? Практически готовая кандидатская, которую тебе, при благоприятном стечении обстоятельств, могут засчитать и за докторскую! Ты понимаешь, что такой шанс выпадает лишь один раз в жизни?

Конечно, Суровцев и сам мог заняться изучением афганской крысы, тем более что ученым он был блестящим. Однако карьера кабинетного ученого никогда не привлекала Мефодия Николаевича, который считался скорее практиком, нежели теоретиком. Зато темы для изысканий он то и дело подбрасывал своим коллегам, за что и был ими любим и уважаем.

– Но ведь я всего только студентка-лаборантка, даже не эм-эн-эс. И будущая специализация у меня другая – исключительно земноводные и рептилии. Никогда с подобными грызунами не работала, – упрямо напомнила Лида; она явно не хотела иметь с мерзкой тварью никаких дел.

– Основа любой науки – информация, а основа информации – эксперимент, – напомнил Суровцев общеизвестное. – Только что мы экспериментальным методом выяснили, чем ее кормить. Точно так же можно выяснить остальные ее симпатии и антипатии, а также все сопутствующие моменты. Реакции на изменение яркости света, на перепады температур, на все возможные наружные раздражители. Заодно выяснишь и пол особи. Это уж, извини, задания для девочки со станции юного натуралиста, а не для выпускницы столичного биофака. В крайнем случае, зови меня, всегда помогу, ты же знаешь. Вопросы есть?

В этот момент афганская крыса неожиданно поднялась на задние лапки и резко просунула морду сквозь прутья клетки. Жесткие усики угрожающе приподнялись, и в холодном электрическом свете боевой сталью блеснули скошенные двойные резцы. Огромные голубые глаза, не мигая, уставились на зоологов. Мерзкий голый хвост нервно задергался, будто по нему пробежался электрический разряд. Редкая шерстка на хребте приподнялась дыбом, и это окончательно придало грызуну отталкивающий вид.

Лида буквально сжалась, инстинктивно отошла на несколько шагов и прошептала:

– Чтоб ты провалилась…

И тут мерзкая тварь запищала… Писк был настолько пронзителен и резок, что у зоологов на какое-то мгновение заложило уши. В пищании пробивались очевидные нотки неудовольствия. Лаборантка, державшая в руках пластиковый стаканчик с нарезанным сырым мясом, вскрикнула и от неожиданности выпустила стаканчик на пол. Крыса энергично заметалась по клетке, но тут же замерла; алевшие на полу кусочки филе сразу привлекли ее внимание. Писк повторился, но теперь в нем звучали агрессивно-требовательные интонации. Хвост напрягся и изогнулся крючком. Голубые глаза словно затянула поволока, зрачки превратились в микроскопические точки. И эти точки алчно прикипели к окровавленным ошметкам на полу.

И Мефодий Николаевич, и лаборантка стояли, словно оглушенные. У них не было даже сил посмотреть друг на друга. Хотя грызун и сидел в клетке на безопасном расстоянии, казалось, ему ничего не стоит перегрызть прутья решетки. Крыса вновь запищала, задергалась, заметалась за прутьями, и Суровцев посчитал за лучшее прикрыть клетку брезентом.

– Ничего себе… экспонат, – резюмировал он, подбирая с пола нарезанное мясо.

– Лучше бы уж всю жизнь в серпентарии с кобрами да гадюками работать… – пробормотала Лида. – Такое ощущение, что это не мы ее будем изучать, а она – нас.

– Но, в отличие от тебя, крысе не придется вести лабораторный журнал наблюдений, – успокоительно промолвил Мефодий Николаевич. – Короче, фиксируй абсолютно все, а потом мы решим, что с этими записями делать. А главное, ничего не бойся. Может быть, у этой крысы, при всей ее отвратительной внешности, очень добрая и ранимая душа?

Внутренняя стена Центрального зоопарка, облитая жидким ночным электричеством, напоминала задник театра теней. На гладком сером бетоне с фотографической четкостью отпечатывались темные контуры деревьев, угловатые силуэты вольеров и служебных строений. Из клеток то и дело доносился рык неспящих хищников, и это придавало пейзажу мрачноватый подтекст.

Ночной охранник, однако, никак не реагировал ни на картинку, ни на звуки – он давно уже привык ко всему этому за годы работы. Сидя в служебной кабинке за потертым ноутбуком, он увлеченно резался в шутер, расстреливая направо и налево жутких монстров. Время летело незаметно. Не успел охранник пройти первый уровень, как небо за окном посерело, в форточку приятно потянуло утренней свежестью, в кронах деревьев несмело затенькали невидимые птицы. Ночные хищники в клетках наконец-таки успокоились, как это обычно бывает к утру. Где-то за оградой прозрачно прозвенел первый трамвай, ритмично зашаркала ершистая метла дворника. В высотках напротив один за другим зажглись окна кухонь. Секьюрити устало взглянул на часы – до окончания смены оставалось всего ничего.

И тут на пульте тревожно замигали алые лампочки сигнализации. Негромкий, но властный зуммер сирены резко рассверлил слух. Охранник, однако, особо не обеспокоился: сигнализация срабатывала едва ли не по два-три раза за смену, и тревога почти всегда была ложной. То яванский орангутанг попытается перелезть через ограждение; то полесская рысь бросится на птицу, некстати усевшуюся на соседнее дерево; то королевский боа-конкскриктор захочет выбраться из серпентария. Больше всего неприятностей доставляли неугомонные бобры, которые норовили грызть все то, что сделано из древесины. Последний действительно серьезный случай в Центральном зоопарке произошел четыре года назад: какой-то пьяный идиот ночью перелез через наружную ограду и попал прямо в вольер к белому медведю, которого к тому же стал еще и дразнить. Пока служащие зоопарка среагировали на сигнализацию и добежали до клетки, белый медведь безжалостно задрал идиота, затащив окровавленное тело прямо в бассейн…

Лампочка на пульте свидетельствовала, что ЧП произошло в карантинном корпусе, чего прежде никогда не случалось. Если это были злоумышленники, то они явно ошиблись адресом: воровать в карантине было решительно нечего. Секьюрити с неудовольствием оторвался от ноутбука, накинул куртку и с фонарем в руке двинулся в сторону небольшого приземистого строения, белевшего за живописным лебединым прудом.

Сперва, по инструкции, внимательно осмотрел замки и оконные рамы. Все оказалось в полном порядке. Затем обошел строение по периметру в поисках каких-либо приметных следов. Таковых, конечно же, не наблюдалось: ведь в случае проникновения на территорию зоопарка кого-либо из посторонних первой бы сработала сигнализация внешнего ограждения. Да и животные наверняка бы обеспокоились появлением незваного гостя. Стало быть, и эта тревога оказалась ложной.