Свершилось! Король самолично разрубил крепление, соединявшее Англию и Нормандию. Он тут же велел Вильгельму Рыжему незамедлительно отправиться за море, чтобы присутствовать в Англии, когда придет туда весть о его смерти. Он передал ему печать, благословил его и пожелал доброго пути. Одновременно был направлен гонец к Ланфранку, дабы сообщить ему о принятых решениях.

Генрих Боклерк также потребовал свою долю. Король отказался от дальнейшего дробления своего домена и предложил младшему сыну денежную сумму в размере пяти тысяч ливров. Огорченный Генрих протестовал, заявляя, что подлинным богатством является земля. И тогда Вильгельм предрек любимому сыну, что настанет день, когда обе половины королевства вновь воссоединятся под его скипетром. Хронисту, писавшему спустя двадцать лет, легко было давать подобного рода предсказания. Но как бы то ни было, Генрих принял завещанное отцом и потребовал незамедлительно в своем присутствии отвесить ему пять тысяч ливров серебром, после чего, долго не мешкая, при помощи доверенных людей доставил свое богатство в надежное место.

Король исповедался, причастился. Оставалось совершить еще один акт правосудия, что было бы весьма благоразумно с его стороны. К умиравшему привели знатных узников, отдельные из которых уже много лет томились в его темницах: Роже де Бретей, Вульфнот, Моркар, множество других знатных англосаксов. Вильгельму посоветовали амнистировать их, и он согласился. «Содержание их в неволе было несправедливо, — заметил он, — но необходимо ради мира в королевстве». Всех этих людей освободили, предварительно потребовав от них клятвенного обещания хранить мир [36]. А как же Одо из Байё? Распространился ли на него этот акт милосердия? Своего сводного брата, ставшего для него врагом, король не простил. Однако Роберт де Мортэн настойчиво просил за него. Наконец король с превеликой неохотой согласился. При этом, словно бы еще не до конца преодолев свои сомнения, он сказал: «Вы не так хорошо, как я, знаете характер этого человека, за которого просите меня. Он навлечет на вас новые беды». Затем он освободил его.

И вдруг он вспомнил о несправедливом, как ему теперь казалось, приговоре, вынесенном в отношении малозначительного человека, о котором присутствовавшие магнаты, скорее всего, даже и понятия не имели. Некий рыцарь по имени Бодри, доблестно служивший во время кампании по взятию замка Сент-Сюзанн, прошлой весной без его позволения отправился в Испанию. В наказание король конфисковал его фьеф. Теперь он возвращал ему отнятое, сопроводив сей акт милосердия ироничным замечанием, в котором вместе с тем чувствовалось и сожаление: «Я не думаю, что в мире есть более доблестный рыцарь, но он расточителен и переменчив и слишком любит чужие земли». То же самое можно было бы сказать и о многих других нормандцах...

В среду 8 сентября король спокойно заснул. Ночь прошла тихо. На рассвете восточный бриз донес до Сен-Жерве звон колоколов кафедрального собора. Король проснулся и спросил, что это за шум. Ему ответили, что колокола зовут на заутреню, помолиться Пречистой Деве. И тогда он, приподнявшись и воздев руки, еле внятно пробормотал: «Вверяю себя Божьей Матери. Да примирит она меня с Сыном своим!» С этими словами его голова безжизненно опустилась на подушку. Вильгельм Завоеватель испустил дух.

Он правил пятьдесят два года в Нормандии и двадцать один год в Англии.

Началась паника. Люди, охваченные ужасом, бежали, кто куда. Кончились мирные дни, возвращаются времена безумных страстей! Ордерик Виталий нарисовал драматическую картину происходившего. Безжизненное тело одиноко лежало на смертном одре. Догадались ли хотя бы глаза закрыть покойному? Знать забаррикадировалась в своих домах. Прелаты предавались многословию в своих церквях. Какую катастрофу вызовет эта весть, когда она распространится! Тем временем в Сен-Жерве челядь пробралась в покинутое всеми помещение и принялась прибирать к рукам все, что ни попадя, — предметы обихода, драгоценности, одежду. Самые отчаянные из них донага раздели даже мертвое тело того, к кому еще недавно страшно было и подступиться.

Первым взял себя в руки архиепископ Руанский, повелевший, согласно последней воле покойного, похоронить его в Кане, в монастыре Святого Стефана. Начали готовить тело к погребению: вскрыли живот, удалили внутренности и начинили полость ароматическими веществами. Затем тело завернули в бычью кожу, служившую вместо гроба. Однако от Руана до Кана путь не близкий, требовалось организовать конвой. Ни один из вассалов покойного короля, чьей обязанностью было проводить его в последний путь, не появился. А время поджимало. И тогда в спешке, за неимением лучшего, транспортировку тела доверили простому рыцарю по имени Эрлуэн, который при помощи нескольких носильщиков повез его в лодке по Сене, а затем на телеге по большой дороге.

Весть о кончине Вильгельма Завоевателя распространилась повсюду, и герцогство Нормандское пришло в волнение. Вильгельм Рыжий, получив это известие, тут же поднял парус и направился к противоположному берегу Ла-Манша. Те, кто жил в ожидании удобного случая для мятежа, тоже не стали мешкать. Роберт де Беллем изгнал из Алансона королевских представителей, и многие последовали его примеру. Другие предпочли окопаться в собственных замках. Весть, передаваемая из уст в уста, вышла за пределы Франции, перевалила через Альпы и достигла Калабрии, куда только что прибыли, возвращаясь с Востока, люди, которым было поручено доставить в Нормандию останки Роберта Великолепного. Охваченные ужасом, они разбежались, неведомо где бросив свой бесценный груз...

А между тем другие останки медленно приближались к Кану. На некотором расстоянии от города образовалась процессия из монахов и церковных служек с колокольчиками. Крестьяне, горожане и рыцари стекались со всех сторон, чтобы проводить в последний путь того, кто на протяжении полувека был их государем. Но вдруг сверкнула молния, и страшный раскат грома заглушил голоса клириков, нараспев читавших «Избави меня от греха». Над городом взметнулись языки пламени. Пожар сразу же охватил множество домов. Толпа ринулась в город, позабыв о покойном, при котором, словно простом бедняке, остались только монахи аббатства Святого Стефана.

Погребальная церемония собрала все высшее духовенство Нормандии, включая и Одо из Байё, наконец-то обретшего свободу. На хорах церкви соорудили каменный саркофаг. Перед открытой могилой, в которой должен был упокоиться Вильгельм Завоеватель, епископ Лизьё произносил в его честь похвальное слово, как вдруг пространство церкви огласилось яростным криком. Нарушителем порядка был житель Кана, некий Асселен. Церемонию пришлось прервать. Невзирая ни на обстоятельства места и времени, ни на собравшееся духовенство, Асселен заявлял о своих правах: место, выбранное для погребения короля, еще до основания монастыря Святого Стефана принадлежало его отцу; герцог Вильгельм забрал его, чтобы подарить монахам, а он, Асселен, до сих пор еще не получил причитающуюся плату! Он кричал, призывая в свидетели самого покойника, требовал правосудия. Поднявшаяся в церкви суматоха заглушала голоса. Чтобы заткнуть рот смутьяну, ему тут же отсчитали 60 стерлингов.

Наконец, опять можно было заняться несчастным телом. Принялись укладывать его в саркофаг. Но что это? Какая такая причина помешала каменотесам снять с покойного точную мерку? Тело не помещалось! Пришлось, как сообщает Ордерик Виталий, силой втискивать его. Под напором лихорадочно действовавших рук бычья кожа, в которую было завернуто тело, лопнула, а вместе с ней прорвалось и кое-как набальзамированное чрево покойного, наполнив церковь ужасным зловонием...

Многочисленные писатели как в Нормандии, так и в Англии сочинили на латинском языке торжественные поэмы в честь усопшего, а золотых дел мастер Оттон по распоряжению Вильгельма Рыжего покрыл его саркофаг серебряными пластинами, инкрустированными драгоценными камнями.