Годвин мог бы полностью переменить ситуацию в собственных интересах, если бы не совершил серьезную политическую ошибку, последствия которой будут сказываться еще и после 1066 года. Поскольку после бегства Робера Шампара архиепископство Кентерберийское стало вакантным, Годвин передал его своему приятелю Стиганду. Возможно, Стиганд потребовал этого в награду за оказанную помощь. Подобного рода сделка была столь грубым нарушением канонического права, что скорее походила на прямой вызов Риму: пока Роберт Шампар не был каноническим образом низложен, он оставался архиепископом Кентерберийским. Папская курия отказалась признать свершившийся факт. Не исключено, что герцог Вильгельм при посредничестве Ланфранка настаивал на столь непримиримой позиции. Однако Стиганд, пользовавшийся поддержкой Годвина, не уступал. Теперь они вдвоем держали в своих руках Англию. Неважно, что всего лишь четыре епископа приняли участие в избрании Стиганда. Он, когда Рим отказал ему в предоставлении паллия, попросту завладел тем, который был оставлен обратившимся в бегство Робером Шампаром.

Папа Лев IX отлучил Стиганда от церкви, но в 1058 году тот сумел получить инвеституру от нового папы Бенедикта X; однако уже на следующий год этот папа, возведенный на Святой престол по воле народа и не признанный курией, был вынужден уступить место Николаю II, который повторил анафему в адрес самозваного архиепископа Кентерберийского. Так и вышло, что в течение почти двадцати лет во главе английской церкви стоял отлученный примас — ситуация тем более скандальная, что Стиганд беззастенчиво пользовался своим служебным положением для личного обогащения. Сохранив за собой епископство Винчестерское, он завладел еще Норвичским епископством, а также аббатствами Гластонбери, Или и Сент-Олбенс. Этим объяснялось враждебное отношение к нему значительной части англосаксонского духовенства, объявившего ему форменный бойкот. Большинство епископов-суффраганов Стиганда считались схизматиками, так что Кентерберийская церковная провинция утратила свою юрисдикцию. Стиганд не рукоположил в сан ни одного епископа, а на всех важных церемониях он был вынужден терпеть присутствие архиепископа Йоркского, в каноническом отношении заменявшего его.

Устранение нормандцев поставило клан Годвина лицом к лицу с кланом Леофрика. Эта конфронтация имела далеко идущие последствия, однако Годвину не суждено было почувствовать их в полной мере: в 1053 году он скоропостижно скончался от апоплексического удара в разгар пиршества при королевском дворе. Народ усмотрел в такой кончине божью кару за убийство Альфреда.

После Годвина осталось четверо сыновей. Гарольд унаследовал от отца должность эрла Уэссекса, а также шайры Глостер и Херефорд, что сделало его самым могущественным человеком королевства. Что касается его личных владений, то они были разбросаны по всей стране. Вне всякого сомнения, многие из них были приобретены не вполне законно. Тем не менее Гарольд пользовался народной любовью, и даже сам Эдуард, похоже, частенько испытывал к нему безотчетное чувство восхищения. Высокий, по-королевски осанистый, темпераментный, отважный и талантливый военачальник, Гарольд вместе с тем не чурался искусства, выступая инициатором строительства церквей в нормандском стиле. Вокруг него (а он уже обзавелся тремя незаконнорожденными сыновьями) сплотился клан, прежде поддерживавший Годвина. Только Тостиг оставался в стороне, идя своей дорогой. В 1055 году, после смерти Сиварда, Гарольд стал и эрлом Нортумбрии. Спустя два года он доверил своему младшему брату Леофвину управление обширной территорией, включавшей в себя Эссекс, Миддлсекс, Кент, Суррей и Суссекс; брат Гирттем временем управлял Восточной Англией и Оксфордским шайром.

Когда замок Брионн капитулировал, сломленный упорством герцога Нормандского, жители Манса восстали против тиранического господства анжуйцев и восстановили юного графа Гуго IV, бывшего подопечного епископа Жерве, в его правах. Как раз тогда граф Анжуйский Жоффруа Мартель, владетель Сентонжа, отнятого им у герцога Аквитанского, и обратил свои взоры к долинам рек Сарт и Луара, вызвав тем самым беспокойство у короля Генриха I, который, оставаясь верным собственной политике лавирования среди своих наиболее крупных вассалов, дабы предупредить назревавшую угрозу, воспользовался случаем для вмешательства в пользу жителей Манса. Вероятно, летом 1050 года он собрал свое ополчение, призвав военные отряды из различных регионов. Наиболее крупный прибыл из Нормандии под командованием самого Вильгельма, который, несомненно, был рад представившейся возможности ослабить соседа, оказывавшего поддержку герцогу Бретани Зону. Соединенное войско двинулось в самое сердце графства Анжу. Король вместе с Вильгельмом, который фактически командовал армией, приступил к осаде замка Мульерн, в тридцати километрах к северу от Сомюра. Вероятно, в октябре крепость пала. Незадолго перед тем король покинул театр военных действий, видимо, опасаясь конкуренции со стороны своего союзника.

Эта кампания, проведенная при участии всех вассалов короля, покрыла Вильгельма воинской славой. Рассказывали, как этот молодой, двадцатичетырехлетний герцог, блиставший безрассудной отвагой и неутомимостью, в одиночку атаковал 15 рыцарей противника, обратил их в бегство и, преследуя, захватил семерых из них в плен... Подобного рода подвиги вызывали восхищение даже у самого Жоффруа Мартеля. Воины, возвратившись в родные края, рассказывали о них долгими зимними вечерами. Тогда любили такие рассказы, загораясь любопытством и смакуя малейшие подробности сражения, подобно тому, как в наши дни болельщики снова и снова переживают события интересного футбольного матча. Молва, разносясь по всему королевству, возвела герцога Нормандского в ранг героя — немаловажный факт его биографии, сыгравший свою роль в последующем развитии событий. С тех пор он время от времени получал от восхищенных поклонников, желавших снискать его дружбу и живших в самых отдаленных краях—в Оверни, Гаскони и даже Испании, — подарки, чаще всего лошадей, страстным любителем которых он был.

В самом Вильгельме происходили перемены. Наконец-то став хозяином в собственном доме, он сильно расширил свой горизонт, чему немало способствовали женитьба на фламандской принцессе и обретение надежды на английский престол. Началось медленное, но верное, осмотрительное, но неотступное вхождение в эру завоеваний. Что это было: амбиции в чистом виде? Неутолимая жажда войны? Безоглядное следование феодальным обычаям? Пожалуй, всё вместе. Возникало хитросплетение и без того сложных феодальных отношений, событий с неотвратимыми последствиями.

На ближайшее десятилетие его главным противником становился Жоффруа Мартель. Перед нашими глазами в причудливом виде предстает их общая судьба: спустя столетие правнук Жоффруа Анжуйского унаследует трон Англии у внука герцога Нормандского [16]. Жоффруа во многом походил на Вильгельма, однако ему недоставало компетентности и того качества, которое, за неимением лучшего названия, именуют величием. Тот и другой происходили из феодальных родов, отличавшихся авантюризмом и героизмом, возвышение которых началось примерно в одно и то же время. Как и воспоминания о первых герцогах Нормандских, сообщения о графах Анжуйских X века напоминают сагу, в которой подлинная история перемешалась с эпическим вымыслом и свойственными легенде преувеличениями. Так, притязания графов Анжуйских на суверенное обладание Мэном, по всей вероятности, основываются на фальшивой грамоте, изготовленной в конце X века. Что касается Жоффруа Мартеля, то он, холодный и расчетливый человек, черствый и высокомерный тиран, сам присвоил себе прозвище «Молот», которое, как он полагал, лучше всего отражает его основные качества. Как и женитьба Вильгельма, его брак был (вернее сказать, мог бы быть) политическим успехом: в 1032 году он женился на Агнесс Бургундской, вдове графа Пуатье. Однако он не умел развивать успех, не мог видеть дальше того, что было достигнуто. В 1050 году он развелся, порвав тем самым со своими союзниками из Пуатье и оставшись один на один с грозным нормандским противником. Он не понимал, сколь важен для него союз с Церковью, что проявилось в конфликте с епископом Жерве. Короче говоря, он скорее пользовался слабостью и непоследовательностью своих противников, чем демонстрировал свою собственную силу.