Свидетельские показания не считались обязательными для вынесения судебного решения. Бремя доказательства ложилось на обвиняемого: он должен был убедить суд в собственной невиновности. Традиционно прибегали к «божьему суду», практикуя различные его варианты, отдельные из которых были сродни гаданию. Таково испытание книгой: псалтырь подвешивали на деревянную палку, которую держали за концы истец и ответчик. Пока священник читал молитву, внимательно наблюдали за движением книги: если она поворачивалась в сторону солнца, невиновность считалась доказанной. Однако чаще прибегали к ордалиям —испытанию огнем и водой. Обвиняемый хватал голой рукой добела раскаленное железо и пробегал с ним определенное расстояние, после чего руку бинтовали, а повязку опечатывали. Ее вскрывали на следующий день, и если не обнаруживали глубоких следов ожога, то человек объявлялся невиновным. Самым поразительным было то, что подобного рода испытание зачастую будто бы позволяло вынести справедливое решение — что это, расхождения в истолковании или же необычайная выносливость некоторых индивидов? Иногда обвиняемого бросали, предварительно связав его веревкой, в воду — если выплывет, значит, невиновен.

В течение XI века ордалии выходили из употребления, всё больше уступая место судебным поединкам и клятве. Тяжущиеся стороны или их заместители из числа членов их рода или вассалов вступали в поединок на огороженном поле, и обвиняемый объявлялся виновным, если не одерживал победы до появления на небе первой звезды. Практика приведения к присяге, получившая распространение благодаря церковному влиянию, предполагала, что страх Божий не позволит человеку лжесвидетельствовать: присягающий, иногда вместе с соприсяжниками из числа своих родичей, простирал руки над святыми реликвиями и произносил формулу клятвы, взывая к Божьей помощи. Едва ли подобного рода методы обеспечивали выяснение объективной истины. Искусство судьи заключалось не столько в умении решать, сколько примирять, достигать соглашения или компромисса. В отношении же могущественных правонарушителей любой суд был бессилен. В подобных случаях, дабы привести в исполнение вынесенный приговор, приходилось прибегать к оружию, и война, таким образом, становилась элементом публичного права. Не случайно многие предпочитали войну обращению к органам правосудия — ее итог оказывался гораздо более скорым и определенным. К тому же сферы компетенции различных судов были до того запутанными, что тяжущиеся стороны, не зная, к какому судье обратиться, порой предпочитали прибегать к частному арбитражу третьих лиц. Внедрение в судебную практику в X веке карательных мер и пыток не могло компенсировать очевидную слабость юстиции.

Налоговая система также оказалась в частном владении. Ее не рассматривали иначе как источник личных доходов для обладателей властных полномочий. Она стала неотъемлемой составной частью домена в процессе той же эволюции, которая, хотя и несколько иным образом, породила институт вассалитета и позволила сеньорам стать обладателями судебных полномочий.

Вся экономика базировалась на сельскохозяйственном производстве. Основным богатством было продовольствие, главным образом хлеб, добывание которого поглощало все ресурсы бедняков. Даже среди богачей мало было таких, кто обладал достаточной покупательной способностью, чтобы приобретать без риска разориться такие предлагавшиеся торговцами предметы потребления, как ткани, оружие, ювелирные украшения. Земледелие, сохранявшее те или иные античные традиции, в целом оставалось на примитивном уровне. Оно, всецело завися от капризов погоды, имело крайне низкую продуктивность. По приблизительным оценочным расчетам, она выросла за период от каролингской эпохи до начала XIV века с 1,7:1 до 7:1, однако развитие этого процесса не было поступательным: рост был достигнут главным образом благодаря «скачку вперед», происшедшему в XIII веке в результате широкого распространения металлических орудий труда.

Крайне низкий общий уровень развития экономики делал невозможным существенное варьирование индивидуальных богатств. Производительные силы, слабо структурированные, были сосредоточены в рамках домена, средневековой аналогии позднеантичной латифундии, замкнувшейся в себе по принципу самодостаточности. На территории домена жили, помимо господина, извлекавшего основную выгоду, крестьяне, питавшиеся плодами земли, и ремесленники, удовлетворявшие минимальные потребности в ремесленных изделиях: прядильщицы, ткачихи, кожевники, тележники, а также канатчики, которые, нуждаясь в большом пространстве для разворачивания производства, устанавливали свои горизонтальные вороты и растягивали пеньковые тросы вдоль дорог. В обширных церковных доменах трудились каменотесы, которым мы обязаны появлением первых произведений романской скульптуры, золотых и серебряных дел мастера, художники и все те, кого мы величаем почетным званием «деятели искусств». Лишь малая часть ремесленного производства строилась на иных началах, развиваясь внутри городских стен или же являясь делом странствующих ремесленников, прежде всего кузнецов, становившихся все более многочисленными во второй половине XI века и оказывавших все более значительное влияние на эволюцию оружейного дела и, в более отдаленной перспективе, земледелия.

Домены, в связи с тем, что их хозяева приобретали или узурпировали властные полномочия, постепенно трансформировались в сеньории, реальные экономические, финансовые, политические и судебные единицы, живые ячейки того общества, единицы изменчивые, непрерывно менявшие свои очертания в результате передач по наследству, приобретений и военных захватов. Зачастую сеньории совпадали с тем, что в XI веке стали называть фьефом, однако в историческом и юридическом плане речь идет о двух различных реалиях. Что касается его происхождения, то в фьефе можно усматривать экономическое дополнение к отношениям, порожденным практикой оммажа: случалось, что крупный сеньор уступал своему «человеку» в качестве бенефицияили «держания» часть собственного домена, или же «человек», нуждавшийся в покровительстве, передавал сеньору в собственность свой земельный надел, а потом получал его обратно на правах пользования. С течением времени, примерно к концу X века, стало считаться нормой, что оммаж предполагает уступку держания. Правда, природа этого явления оставалась неопределенной, менявшейся в зависимости от обстоятельств: сеньор мог уступить на правах пользования объект, право сбора дорожной пошлины, труд крестьянской семьи, владение мельницей и взимание причитающихся платежей и даже плоды фруктового дерева. Подобного рода уступки зачастую служили также жалованьем для сержантов, работавших управляющими в крупных доменах. С течением времени стало преобладать мнение, что фьеф вассала должен располагаться на хороших землях, даже если размеры его при этом были незначительны. Большинство местных обычаев проводило различие между фьефом и цензивой:первый предполагал исполнение исключительно вассальных повинностей (помощь и совет), которые в принципе сохраняли характер добровольного приношения, а вторая, исполнявшая в основном хозяйственные функции, влекла за собой экономическую зависимость.

Уступка фьефа совершалась в форме специальной церемонии, инвеституры, включавшей в себя передачу символического предмета (например, комка земли) и подчеркивавшей индивидуальный характер соглашения, несмотря на то, что с конца X века фьеф обычно передавался по наследству в семье феодала: каждое поколение должно было пройти через церемонию инвеституры, точно так же как и оммажа. Этим порождалось множество практических проблем, когда покойный вассал оставлял после себя несколько сыновей, и в различных регионах обычное право предусматривало разнообразные способы их решения. Если наследник был малолетним, то сеньор исполнял обязанности опекуна, что давало ему право личного пользования фьефом, но лишь до тех пор, пока подопечный не достигнет совершеннолетия, которое, как правило, наступало в пятнадцать лет. В то же время сеньор, в частности в Нормандии и Анжу, в XI веке еще не утратил права конфисковать фьефы своих вассалов. Это была единственная санкция, которая могла применяться в случае неисполнения вассальных обязательств. Распространение практики пожалования фьефа внесло еще больше путаницы в феодальные отношения, изменив старинные связи, основанные на верности, к которым добавились соображения достоинства и выгоды. Вскоре стала считаться нормальной смена сеньора, если земля переходила в другие руки.