Искусные певцы всегда в напевах тщатся,
Дабы на букве А всех доле остояться…
В музыке, что распев, то над словами сила;
Природа нас блюсти закон свой научила.
Без силы береги,но с силой берега
И снёгибез нее мы говорим снега.
Утверждая, что «ищет наш язык везде от И свободы», Ломоносов приводит несколько примеров книжного и народного произношения:
Или уж стало иль; коли уж стало коль;
Изволиныне все твердят изволь.
За спиши спишь,и спатьмы говорим за спати.
Но что же Тресотин нам тянешь
И далее Ломоносов с неподражаемым сарказмом цитирует стихи самого Тредиаковского:
Свиныи визги ecuи дикий и злыи
И истинный ти, и лживы и кривыи…
заключая эту цитату весьма энергичными словами:
Языка нашего небесна красота
Не будет никогда попранна от скота!..
Задетый за живое как поэт и теоретик, Тредиаковский пишет пространное стихотворение, в котором упрекает Ломоносова за то, что он вводит в поэзию «грубый деревенский язык», и в крайнем раздражении обзывает его даже «крокодилом»:
Он красотой зовет, что есть языку вред:
Или ямщичей вздор, или мужицкой бред.
Пусть вникнет он в язык славенской наш степенный,
Престанет злобно врать и глупством быть надменный;
Увидит, что там кольне за коли,но только
Кладется — как и долг — в количестве за сколько,
Не голосчтется там, но сладостнейший глас;
Читают оковсе, хоть говорят все глаз;
Не лобтам, но чело;не щеки,но ланиты;
Не губыи не рот, устатам багряниты;
Не ныньтам и не вал,но нынеи волна.
Священна книга вся тех нежностей полна…
Тредиаковский отстаивает обособленность литературного языка, ориентированного на язык церковных книг, от просторечия, предназначенного только для обихода, будничного общения, а не выражения поэтической мысли. С негодованием пишет он о Ломоносове:
За образец ему в письме пирожной ряд,
На площади берет прегнусной свой наряд,
Не зная, что писать у нас слывет — иное,
А просто говорить по дружески — другое…
И словно чувствуя, что язык Ломоносова — язык простого народа — побеждает, Тредиаковский почти с отчаянием восклицает:
Ты-ж, ядовитый змий, или — как любишь — змей,
Когда меня язвить престанешь ты, злодей…
Взволнованные писатели и вечно скучающие придворные подстрекали обоих академиков к новым выпадам. Ломоносов положил конец полемике эпиграммой:
Отмщать завистнику меня вооружают,
Хотя мне от него вреда отнюдь не чают.
Когда Зоилова хула мне не вредит,
Могу ли на него за то я быть сердит?
Однакож осержусь! Я встал, ищу обуха;
Уж поднял, я махну! А кто сидит тут?
Муха! Коль жаль мне для нее напрасного труда.
Бедняжка, ты летай, ты пой: мне нет вреда.
Глубокое знание русского языка во всех его проявлениях позволило Ломоносову верно определить и наметить пути развития русского литературного языка, формирующегося на живой народной основе.
Ломоносов не только теоретически разрабатывает эти вопросы, — он задается целью создать ряд практических пособий, охватывающих весь круг вопросов, необходимых для широкой литературной подготовки деятелей русской культуры.
Первым таким пособием была «Риторика».
Мысль о составлении «Риторики» занимала Ломоносова еще на школьной скамье. Попав за границу, он продолжал живо интересоваться наукой красноречия, читал труды западноевропейских теоретиков литературы, в частности Иоганна Готшеда, делал из них выписки. Он также был хорошо знаком со знаменитыми латинскими «Риториками» Коссена (1630) и Помея (1650). Ко всему этому материалу Ломоносов подходил весьма критически, тактично используя накопленный до него теоретический опыт и отбирая для своей «Риторики» только то, что отвечало потребностям и условиям русского национального развития. Ломоносов опирался на уже сложившуюся русскую национальную традицию ораторского искусства, и поэтому он не только не отверг материал старинных рукописных риторик, принятых в Московской и Киевской академиях, но положил его в основу своей работы, разумеется, переработав и освободив от схоластических ухищрений.
В январе 1744 года, едва освободившись от ареста, Ломоносов представляет в Академию наук составленную им «Риторику». Академик Миллер, рассматривавший рукопись, потребовал, чтобы автор переработал ее и представил свой труд на латинском языке с приложением русского перевода. Переводить русскую «Риторику» на латинский язык Ломоносов не стал, но все же принялся усердно ее переделывать, и в самом начале 1747 года она не только была вполне закончена, но и поступила в печать, «понеже в типографии работы ныне у некоторых наборщиков нет», как гласило определение академической канцелярии. К концу года книга была отпечатана, [254]но большой пожар в Академии наук (5 декабря) испортил почти весь тираж, так что «Риторику» пришлось заново перепечатывать, причем Ломоносов не преминул внести в нее новые изменения. В 1748 году «Риторика» наконец увидела свет.
Появление ломоносовской «Риторики» было большим культурным событием и отвечало давно назревшей потребности. Это было первое в России печатное руководство по теории литературы и ораторскому искусству. Неудивительно, что отпечатанные 600 экземпляров быстро разошлись.
«Риторику» Ломоносова не только раскупали, но и переписывали от начала до конца, хотя это была книга в 315 нумерованных страниц, заключавшая 326 параграфов. Поэтому Ломоносов в феврале 1756 года делал представление в академическую канцелярию о том, что «многие охотники почти ежедневно спрашивают и желают иметь у себя» изданную им в свет «Риторику», а в книжной лавке «за употреблением оной в продажу ни одного не имеется». Ломоносов требовал, чтобы той «Риторики еще потребное число для удовольствия охотников вновь отпечатать». Но ему ответили, что «в типографии много книг давно печатанием зачато» и потому решено, пока их не закончат, «печатанием той Риторики обождать». Ждать Ломоносову пришлось долго — целых девять лет. Второе издание «Риторики» Академия наук выпустила только в 1765 году, когда было отпечатано еще 1200 экземпляров. [255]Всего до 1797 года вышло семь изданий.
