Хотя биологически они не были однояйцовыми близнецами, большинство обычных наблюдателей с трудом их различали. У них были одинаковые белые волосы, одинаковые молочно-голубые глаза. Их лица были неотличимы, словно два яблока, бок о бок подсыхающие в вазе.

Несмотря на свое физическое сходство, сестры во многих отношениях были полными противоположностями. Тетя Мэй пунктуально и аккуратно занималась хозяйством, зато бабушка в свое время отдала должное богемной жизни и предпочитала рисование домашней работе и семье. Более традиционная тетя Мэй одевалась в хлопковые платья из набивного ситца и вязаные шали. Бабушка предпочитала комбинезон и рубаху с национальным орнаментом. Но женщины, однако же, провели всю свою жизнь, оставаясь фанатически преданными семье и общине.

– Ты, наверное, не хочешь говорить о своей встрече, – предположила тетя Мэй.

В этой семье отказ был высоким искусством.

– Я расскажу вам все в деталях.

Бабушка подала чай с молоком в глиняной кружке.

– В любом случае тебе нужно отдохнуть от всей этой чепухи.

Сара попыталась улыбнуться. Ее поразило, что ее пошатнувшийся брак бабушка сочла «всей этой чепухой».

Ее бабушка и тетушка охотно сменили тему. Они заговорили о вещах, которые заполняли их дни. Бабушка и тетя Мэй, казалось, были лишены всяких амбиций и любопытства к тому, что происходит за пределами тихой, охраняемой бухты. Они организовывали разные мероприятия: ежегодный чай к 19 апреля, банкет исторического общества. Они руководили ежемесячными турнирами и исправно посещали собрание общества садоводов. В настоящее время, впрочем, как и всегда, они были заняты планами и проектами, работая над презентацией своих луковиц в клубе садоводов «Солнечный свет». И если это не отнимало все их время, они занимались своими еженедельными обедами и игрой в банк.

Сара удивлялась, как серьезно они относятся к своим общественным обязанностям, словно это были вопросы жизни и смерти.

Старые женщины оглядели Сару, затем обменялись многозначительными взглядами. Что это такое с близнецами? – подумала Сара. У них была поразительная способность обмениваться информацией, не произнося ни слова.

– Что? – спросила Сара.

– Не похоже, чтобы у тебя достало терпения выслушивать новости о собраниях садоводов и игре в банк.

– Прости меня, бабушка. Просто я слишком занята своими мыслями. Я думаю, что просто устала. – Она попыталась выказать заинтересованность. – Но если это важно для вас…

– Это важно для всего человечества, – сказала тетя Мэй.

– Собрания общества садоводов? – удивилась Сара. – Игра в банк?

– О, дорогая. Теперь она раздражилась, – сказала бабушка своей сестре.

– Я не раздражена. Удивлена, может быть, но не раздражена.

Глубоко в душе она удивлялась, как можно так увлеченно обсуждать свежие цветы к дню рождения Реверенда Шуберта или хороший фарфор для их чаепития.

– Имеет значение то, что мы выказываем уважение и заинтересованность к тем, о ком мы заботимся. Это отделяет нас от скотины на поле.

– Коровы на пастбище мистера Прендергаста кажутся мне достаточно милыми.

– Ты хочешь сказать, что лучше бы ты была коровой?

– В данный момент это звучит для меня очень заманчиво. – Будучи нахальным неуклюжим подростком, Сара использовала свою ручку, чтобы рисовать комические сатиры на собрания исторического общества или высадки Дрейка или создавала карикатуры на собрания общества садоводов, которые болтают, пока птицы строят гнезда в их соломенных шляпках с пышными украшениями.

– Когда-нибудь ты нарвешься, – предостерегал ее брат Кайл. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы порадовать родителей, в то время как Саре никогда не удавалось сделать это.

Но по большей части, осознавала она, у нее не получалось порадовать себя. Когда ты живешь, чтобы порадовать других, скрытая цена зачастую превышает награду. Годы спустя, столкнувшись с крупным поражением – своим браком, она наконец-то осознала этот факт. Оглядывая дом бабушки, она гадала, не видит ли она свое будущее. Эта мысль повергла ее в депрессию, и она почувствовала, как две старые леди изучают ее.

– Ты дома, дорогая, – сказала бабушка.

– Дома, которому ты принадлежишь, – добавила тетя Мэй.

– Я никогда по-настоящему не чувствовала, что я принадлежу этому дому.

– Это твой выбор, – подчеркнула бабушка. – Когда ты решаешь, чему ты принадлежишь, ты делаешь выбор.

Сара кивнула.

– Но я не хочу быть разведенной женщиной, которая вернулась в дом своего отца. Это так… грустно.

– Тебе некоторое время будет грустно, дорогая. – Бабушка мягко улыбнулась ей. – Не стоит торопить события.

Получив от бабушки разрешение быть грустной, Сара двинулась по переулку к дому своего отца, миновав болото, окаймленное дикими ирисами, с зелеными холмами побережья вдали. Она припарковалась на подъездной дорожке и пошла в гараж, мечту мужчины, который все делает своими руками, с прилегающей к нему мастерской. Многие поколения инструментов были развешаны на стенах и лежали на деревянных скамьях, и воздух наполнял резкий запах моторного масла. Полдюжины деталей занимали скамейки и козлы, все они относились к новой страсти отца – восстановить свой «мустанг» с откидным верхом 1965 года.

– Папа, – позвала она. – Привет!

Ответа не было. Он, вероятно, пошел в дом. Сара задержалась на пороге, охваченная воспоминаниями, которых у нее не было долгое время.

Ее мать обычно работала в хорошо организованном ответвлении гаража. Дженни Брэдли Мун была мастером прядильщицей и ткачихой, и она все знала о текстурах кашемира и шелка, которые создавала на своем станке вишневого дерева. Они с отцом Сары, Натаниелем, встретились на местном ремесленном рынке и поженились всего несколько месяцев спустя. Они жили здесь вместе, растили Кайла и Сару. Она все еще помнила долгие полуночные девичьи беседы со своей мамой – ее скалой в жизни. Или так она думала. Теперь ей хотелось снова поговорить с мамой и испытать чувство, словно гора свалилась у нее с плеч. Как могла ее мама умереть?

Сара сделала глубокий вдох и шагнула в мир своей матери. Теперь это было место теней и скелетов. Это было самое печальное место для Сары, потому что воспоминания о матери были похоронены в самой его глубине. И в то же самое время она испытала неотвратимое желание вспомнить, оглядывая комнату. Это было рабочее место, оживляемое стуком станка и движением челнока. Но все изменилось восемь лет тому назад.

Сара жила в Чикаго и была на втором курсе, когда ей позвонила золовка, Ла Нелл. Кайл и Натаниель были в шоке, так что они передали Ла Нелл поручение сообщить Саре ужасную новость.

Она потеряла мать.

Сара никогда не понимала, почему люди используют термин «потеря», когда кто-то умирает. Она точно знала, где ее мать – недостижимая, к которой невозможно притронуться, пораженная аневризмом, который был бессердечным и неразборчивым, как луч света. Что вы делаете, когда якорь, на котором вы держитесь, внезапно убирают? За что вам теперь держаться?

Она все еще не находила ответа. Однако здесь, в мастерской, ей показалось, словно Дженни на минуту спустилась, чтобы проверить свою почту. Все было таким же, каким она оставила его восемь лет назад, – клубки скрученной пряжи аккуратно разложены на полочках, кусок ткани цвета пиона все еще свисает со станка, ожидая, когда ткачиха сделает следующий ряд.

Сара чувствовала себя потерянной. Это было так, словно кто-то набросил темный капюшон ей на лицо, кружил ее, пока ее не затошнило, затем бросил вперед, чтобы она вслепую прокладывала себе путь в жизни, молясь о том, чтобы найти на что опереться.

Со временем она нашла – Джека Дэйли. Она быстро прижалась к нему, притащила его домой, словно трофей в охоте на выживание после утраты. Она привела его как доказательство, что она превратилась из дочери устричного фермера в человека карьеры, которую обожают люди вроде Джека Дэйли. Ей хотелось прокричать миру – посмотрите, что я из себя сделала. Посмотрите на мужчину, который любит меня, – принца из Чикаго.