Она подумала о том, чтобы проскользнуть в винный бар и там вскружить кому-нибудь голову. Но из темноты по стеклам автоматными очередями бил дождь. Грохотал гром. Ветер завывал среди башен гостиницы.

Мерзкая ночь. Мерзкая, отвратительная ночь. Промокнув губы бумажной салфеткой, она полюбовалась результатом в зеркале.

Нет, она останется в номере. Живой и невредимой.

Внизу в баре гостиницы Электра медленно тянула еще одну водку с тоником. Которая это по счету, третья... или шестая?

Да кто кому считает?

Нужно жить, пока живется, ведь так? Взяв льда из ведерка «ЛЬДЫ ВАС ВИДЯТ», она стала наблюдать за Джеком Блэком, собирающим со столов стаканы. Другие посетители следили за татуированным монстром со смесью страха и восхищения.

Недурная задница, подумала она, оглядывая его узкие джинсы.

Она улыбнулась про себя, прихлебывая из стакана.

Несмотря на кошмарную погоду, бар гудел. Быть может, по вечерам субботы дела начинают идти на лад. Две юные девицы в кожаных мини-юбках приканчивали на караоке старую композицию «Роллинг стоунз»:

«СЭТИСФЭКШН... ЙЕ!»

Орали они достаточно громко, чтобы поднять и мертвого.

Электра вернулась к своему любимому времяпрепровождению (в последнее время) наблюдать за тем, как Джек Блэк перемещается по бару, собирая пустые стаканы, испачканные пеной и помадой. Он двигался быстро и агрессивно — как крокодил.

Городские драчуны, приходившие обычно в бар, чтобы напиться и затеять драку, сегодня вели себя как паиньки. Они сидели в углу бара точно стайка слабонервных школьников, будто боялись привлечь к себе внимание самого великого и ужасного мистера Блэка.

Я рада, что он здесь, подумала она и сама удивилась этой мысли. Как будто он всегда должен был быть здесь. Чего-то в этой гостинице не хватало, и он заполнил пустоту. Он — неотъемлемая часть в структуре этого места. Его краеугольный камень.

Ого, все поэтичнее и поэтичнее, с самоиронией подумала она, пора еще выпить. Выверенным движением, не проявляя ни малейших признаков опьянения, она подняла стакан к трубке и впрыснула в него еще порцию кристально чистой водки.

Рыжеволосая девушка в дальнем конце стойки бара, прикуривая сигарету, улыбнулась ей особой улыбкой. Улыбка несла в себе столько же закодированных смыслов, что и масонское рукопожатие. Электра наградила рыжую демонстративно бесцветным взглядом. Сегодня ей неинтересно. Сегодня она не видит ничего, кроме мистера Блэка.

Когда по экрану побежали заключительные титры «Цвета пурпура», Дэвид присоединился примерно к дюжине киноманов, направлявшихся к выходу. В таком развлечении нет ничего особенного, но Дэвид наслаждался тем, как проводит вечер. Он чувствовал себя отдохнувшим и готовым отправиться на боковую.

Да, город Леппингтон, надо отдать ему должное, был достаточно приятным — как бывает притягательна поблекшая жухло-желтая старая фотография. Но того, что он успел увидеть, еще недостаточно, чтобы удержать его здесь. Ни на остаток отпуска. Ни профессионально. Приглашение от доктора Фермана все еще лежало у него в кармане.

Если чего ему и хотелось, то это провести побольше времени с дядей Джорджем. Он догадывался, что первые шесть лет его жизни старик был ему вторым отцом. Просто взять и уехать отсюда было бы жестоко. Дэвид решил, что пообещает «не терять связи», не будет больше ограничиваться только открытками на Рождество и случайными телефонными звонками. Он может даже пригласить старика на пару дней в Ливерпуль.

У главного выхода Дэвид задержался в теплом фойе. Снаружи во тьме дождь хлестал по мостовой. Грохотал гром, ночное небо разорвал зазубренный штык молнии. Гроза разбушевалась не на шутку.

Вот каков Леппингтон в полночь. Дождь стегает черные шиферные крыши. Вспыхивает молния, на долю секунды превращая черные как уголь крыши в серебро — ослепительное серебро. Субботние гуляки разбрелись по домам для полночного сидения перед телевизором, блюд на вынос из китайского ресторана, пьяной любви или просто сна. В лавке, торгующей чипсами, с чудесным названием «Тропа тигра», Хлоя и Саманта Моббери бьют по лицу Джиллиан Вуртц. Джиллиан сказала в шутку, что Диана Моббери, наверное, сбежала с любовником-цыганом. Теперь Джиллиан лежит навзничь на кафельном полу, усыпанная кусками горячей трески и чипсами и политая уксусом; из порезов на лбу, оставленных кольцами сестер Моббери, струится кровь. В день свадьбы она скроет шрамы под макияжем, но побои в лавке чипсов она будет помнить и пятьдесят лет спустя — в день своей смерти. Шрамы души невозможно скрыть раз и навсегда.

Снова огромными взрывами мерцающего серебра расцветает молния. Гром обваливается с холмов, бряцая оконными рамами и будя младенцев и собак, вздымая вой, в котором сливалось человечье и собачье естество.

Река Леппинг, обожравшаяся дождем, ползет через город будто толстая артерия, вздувшаяся так, что вот-вот лопнет.

Ветер дует сильнее. Он вздыхает вокруг карнизов «Городского герба». А когда налетает более резкий порыв, вздох перерастает в стон, прежде чем угаснуть до всхлипа разбитого сердца.

Воробей, пойманный штормовым ветром, отчаянно пытается достичь безопасного убежища под выступом церковной кровли. Взмахивая крыльями, он стремится спастись от немилосердного дождя и ветра. Вспыхивает молния, и воробей теряет ориентацию в пространстве: птица летит вниз, не вверх.

Крылья воробья задевают могильные камни на кладбище. Сорванные с урн цветы летят вместе с ним безумной стаей красных и желтых лепестков. Как удар молота ухает в землю гром. И от него через могильные камни бегут вибрации, под дерн вниз, во влажную землю, к гробам на глубине двух метров. Кости мертвецов дрогнули в мистическом сродстве с этими гигантскими ударами, что сыпались на промокший город.

Порывами налетает ветер. Воробей бьет крыльями в надежде убежать от бури, пока холод и сырость не проникли в его тело и не заморозили ему сердце.

В мельтешении перьев и кружащихся лепестков он поднимается все выше в небо, к серебристым разрывам молнии — среди тучи.

Быть может, его мозг неверно обработал информацию, поступающую от глаз и ушей. Быть может, воробей решил, что он заперт в какой-то пещере, а вспышки молнии — это дневной свет в отверстии входа.

Ослепшая от дождя птица бьет крыльями ночной воздух.

Перед воробьем встает «Городской герб», в темноте похожий на чудовищный струп. Мигает серебром молния. И это серебряное мигание отражается от сырой кирпичной стены.

Воробей спешит, летит быстрее.

Внезапно перед ним вырастает в сиянии квадрат чистейшего серебра.

Свобода.

Воробей метнулся к ней.

Мгновение спустя тело птицы со сломанной шеей падает вниз на мостовую.

Не переставая сворачивать носки, Дэвид Леппингтон поднял глаза.

Такой звук, будто кто-то бросил ему в окно мяч. Он определенно слышал приглушенный удар.

Дэвид отодвинул в сторону занавеску. По стеклу скатывались капли воды. Когда вспыхивала молния, некоторые из них становились розовыми.

Кровь, подсказала вечно бдящая профессиональная часть его мозга. Как может быть окно посреди ночи залито кровью? Особенно если оно находится на пятом этаже?

Вспыхнула молния. Гром. ГРОХнуло крышу.

Птица, догадался Дэвид. Наверное, потерялась в темноте и налетела на стекло.

Он уронил носки в открытый ящик.

Зевнув, поглядел на часы. Десять минут первого.

Ему хотелось спать, но он сомневался, что удастся заснуть, когда боги играют в свой небесный футбол. Грохот даже вызывал благоговение. Каждый ГРОХ! грома звучал как удар молота о гостиницу.

Под босыми ногами вибрировали доски пола.

Он сел на кровать, снова зевнул, размышляя, не включить ли телевизор.